В соответствии с этой логикой типичное сравнительное исследование обычно сопоставляет историю рабочего движения в разных странах, основываясь на их внутренних условиях и институтах, таких как доля рабочей силы, занятой вне сельского хозяйства, доля пролетариев, участвующих в голосовании, степень этнической неоднородности, характер политических и правовых структур и общий рост дохода[188]. На почве таких исторических исследований рождаются типологии, для обоснования которых используется почти тавтологическая аргументация. Так, согласно этой точке зрения, первым регионом, где укоренилось рабочее движение, была Западная Европа и ее богатые «ответвления». Причиной стало тяжелое положение рабочих и осознание ими этого положения. Исключением из этого правила были, в частности, Соединенные Штаты, где развитие рабочего движения находилось под сильным влиянием более широкой идеологии индивидуализма и открытия новых возможностей для человека. Что касается бедных регионов в Южной и Восточной Европе, колониальном мире и других частях мировой периферии, то там рабочее движение запаздывало из-за медленности структурных изменений. Но и там в конце концов повторился обычный ход событий. Рабочее движение, зарождавшееся в обрабатывающей промышленности, приняло активное участие в установлении демократического правления и, во многих случаях, в завоевании национальной независимости, пользуясь, в свою очередь, выгодами от этих социальных и политических изменений.
Нельзя сказать, что типичный подход к истории рабочего движения полностью исключал из рассмотрения внешние факторы, такие как распространение идей[189]. Еще чаще высказывалась точка зрения, что международная конкуренция была угрозой для рабочей силы из-за более низких зарплат в странах-конкурентах и беспрепятственного доступа к капиталу. Такая точка зрения выражена и в сочинениях о современном рабочем движении, которое обычно предстает жертвой глобализации (Tilly 1995)[190]. Но дело гораздо сложнее и взаимосвязь между внутренними и внешними силами не настолько прозаична. Силы глобализации, представлявшие собой нечто большее, чем совокупность общих для стран шоков, фундаментальным образом влияли на характер, рост и направленность рабочего движения в разных странах. Глобализация была в такой же мере служанкой рабочего движения, как и предвестницей его упадка.
Дивергенция, наблюдавшаяся перед 1914 годом между Старым и Новым светом в отношениях между трудом и капиталом, – это ключевой факт, подтверждающий мой тезис о взаимосвязи между внутренними и внешними силами. Технологический рывок, совершенный Старым Светом, а также относительное изобилие труда и капитала создали предпосылки для бурного развития обрабатывающей промышленности, этого бастиона рабочего движения. К началу войны сопротивление капитализму сменилось у европейских рабочих его приятием. Расширение иностранных рынков сыграло им на руку, и в итоге они смогли выменять свою поддержку внешней торговли на повышение зарплаты и улучшение условий труда. Интересы мировой торговли и рабочего движения оказались неразрывно связаны. В большей части Нового Света перед 1914 годом подобное благотворное влияние торговли ощущалось слабее, поскольку конкурентное преимущество стран Южной и Северной Америки заключалось в большой обеспеченности природными ресурсами. Конечно, в странах, которые стремились защитить экономику от конкуренции импорта, профсоюзы также смогли найти точку опоры, но и в этом случае это был результат глобализации, точнее, ее сворачивания. По мере того как периферия втягивалась в глобальную экономику, там усиливалась добыча природных ресурсов в ущерб местной обрабатывающей промышленности, что сулило мрачное будущее профсоюзному движению. В некоторых странах неравенство в доходах еще больше усугублялось вследствие высокой концентрации собственности на природные ресурсы. В еще более бедных странах рабочее движение было полностью обездвижено влиянием международной торговли и запретом на участие в политической жизни.
Соотношение сравнительных преимуществ не оставалось в неизменном виде. На протяжении второй половины XX века технологии распространялись за пределы индустриального центра. Увеличение доли занятых в обрабатывающей промышленности на периферии, которое описывает модель международной торговли Кругмана – Венейблса (Krugman and Venables 1995), изменило переговорные позиции рабочих внутри отдельных стран и на международном уровне. Перемещение обрабатывающей промышленности из старого центра глобальной экономики привело к снижению профсоюзного активизма в Европе и Северной Америке (см. табл. 13.1). Это заставило укоренившееся рабочее движение этих стран искать новые методы защиты зарплат, условий труда и социальных гарантий. Что касается стран с формирующейся экономикой, то там успех рабочего движения зависел от внутренней обстановки, в частности силы социальных групп, выступавших за расширение политического представительства. Развитие демократии, однако, не было чем-то независимым от наличия или отсутствия сил глобализации (López-C6rdova and Meissner 2008). В этом-то и суть. Если рабочее движение повсюду слабо, это вовсе не гарантирует успеха для глобального капитализма. Возрастающее неравенство может обратить неохотное согласие рабочих с капитализмом в открытый конфликт с непредсказуемыми для всей системы последствиями.
Я буду отталкиваться от той хронологии событий, составлявших процесс распространения капитализма по земному шару, которую дают во вводной главе к настоящему тому Кевин О’Рурк и Джеффри Дж. Уильямсон. Кроме того, я буду опираться на описание интеллектуальной генеалогиии тех групп, которые в итоге влились в рабочее движение, данное Жосе Луишем Кардозу в гл. 18 первого тома и Джеффри Фриденом и Рональдом Роговски в гл. 12 настоящего тома. Хотя я пользуюсь широким определением рабочего движения, которое включает формальные организации и неформальные группы давления на национальном и международном уровне, свое внимание я ограничу организованным рабочим движением и рабочими партиями, поскольку эту часть движения легче отследить и она чаще всего коррелирует с остальными составляющими. Первая волна глобализации оставила неизгладимый след на отношениях труда и капитала, сохранявшийся более столетия. Прежде чем перейти к межвоенному периоду и недавней эпохе глобализации, я уделю этому раннему периоду особое внимание.
Рабочее движение в старом свете в эпоху первой глобализации
Горнилом рабочего движения в эпоху современного капитализма стала фабрика. Пролетарии бросили вызов долгому рабочему дню, нездоровым условиям фабричного труда, жалкому и часто непредсказуемому заработку, а также желанию работодателей увольнять и замещать сотрудников по своему усмотрению. На пике индустриализации, на ее родине (в Великобритании) переговорная позиция рабочих была слабой, правовой статус профсоюзов оставался неопределенным, а доход распределялся в пользу капиталистов (Allen 2009). На первоначальном этапе рабочие организации стояли в принципиальной оппозиции к капитализму, питаясь воспоминаниями о «моральной экономике»[191], в рамках которой они получали честное вознаграждение за честный труд. Хотя в течение полувека, отделявшего закат чартизма (1848) от основания Лейбористской партии (1900), новые поколения британских рабочих сохраняли враждебность к капитализму и идею иной организации общества и экономики, они все же не отвергали коллективных переговоров с работодателями и избирательного бюллетеня. При этом они же неявно признавали фундаментальные основы капитализма. Параллельно такого же рода преобразования совершались и на континенте. Правда, о прекращении боевых действий открыто не объявлялось. Время от времени по Европе прокатывались волны забастовок или вооруженные восстания, такие как восстание Парижской коммуны 1871 года. Эти события делали более широкое рабочее движение в глазах его противников серьезной силой. Элитам приходилось считаться с угрозой социальных потрясений и признать официальное рабочее движение, предоставив место его представителям в политической сфере (Acemoglu and Robinson 2012; Аджемоглу и Робинсон 2016).
Традиционная история рабочего движения исходит из того, что опыт больших и богатых стран, таких как Франция, Германия и Великобритания, стал для остальных стран ролевой моделью в области социальных реформ. Расширение избирательных прав было одновременно причиной и следствием возраставшего влияния рабочих. В Великобритании конгресс тред-юнионов стоял во главе движения за избирательную реформу, тогда как в Германии электоральные достижения социалистической партии подтолкнули рост членства в профсоюзах (Crouch 1993). Центральным пунктом политической повестки были реформы в сфере труда. За десятилетие, предшествовавшее 1914 году, продолжительность рабочего дня, вне всяких сомнений, снизилась (Huberman and Minns 2007). Во многих странах, переживавших индустриализацию, рабочие получили доступ к некоторым ранним видам социального страхования, о чем подробно рассказывает в гл. 14 настоящего тома Питер Линдерт[192].
Альтернативное объяснение гласит, что вследствие повышения доходов и снижения стоимости свободного времени около 1870 года началась долгосрочная тенденция к снижению продолжительности рабочего дня (Vandenbroucke 2009). Но на фоне практически всеобщей понижательной тенденции определенные национальные и региональные особенности в продолжительности рабочего времени стали проявляться еще до 1914 года. Поскольку продолжительность рабочего дня, как и другие стандарты труда, составляли разновидность общественного блага, которое распространялось на всех работников фабрики или завода, была необходима определенная форма коллективного выбора (Wright 1987). Этот процесс протекал по-разному в разных странах, даже если они находились на одном и том же уровне экономического развития, в зависимости в том числе от гендерного и этнического состава и уровня квалификации рабочей силы, от используемых технологий и относительной переговорной силы рабочих. Конечно, некоторые группы трудящихся неизбежно исключались из этого процесса. В частности, на ранних этапах своей истории организованное рабочее движение было представлено почти исключительно мужчинами, занятыми квалифицированным физическим трудом – поэтому их требования сводились к тому, чтобы смягчить «зло» фабричной системы