В Новом Свете повсеместно вводились ограничения на въезд мигрантов, которых рабочее движение добивалось уже давно: для лиц неевропейского происхождения въезд был полностью запрещен, а для европейцев ограничен квотами. Например, в начале 1930-х годов британские доминионы ограничили въезд подданных стран Британского Содружества. Благодаря этому труд укрепил свои позиции на рынке и в результате смог повысить свою долю в национальном продукте. По мере того как разброс в зарплатах сокращался, усиление эгалитаризма порождало, в соответствии с «парадоксом Робина Гуда» Питера Линдерта (Peter Lindert 2004), требования все новых программ перераспределения дохода. Как минимум к Северной Америке межвоенного периода вполне применимо замечание Милтона Фридмена, утверждавшего, что «свобода миграции и государство всеобщего благосостояния несовместимы» из-за нагрузки на государственный бюджет (цит. по: Razin, Sadka, and Suwankiri 2011).
Соединенные Штаты дают типичный для стран Нового Света пример того, как удача переметнулась на сторону рабочих. Прекращение массовой миграции из Европы сократило приток рабочей силы, и это привело к глубоким изменениям в работе рынков труда. Текучесть кадров стала снижаться, продолжительность работы на одном предприятии росла, система подбора персонала была усовершенствована. Создание кадровых отделов в компаниях служило прямым ответом на увеличение силы труда на рынке (Jacoby 1985). Накануне Великой депрессии средний рабочий в Америке был старше, лучше образован и сильнее мотивирован к фабричному труду (Wright 2006). Впоследствии законодательство, принятое в рамках Нового курса, закрепило достижения рабочих и расширило их. Закон Вагнера[204] способствовал созданию профсоюзных организаций в секторах с полуквалифицированной рабочей силой и под его действием уровень профсоюзного членства в несельскохозяйственном секторе экономики повысился в 1928–1939 годах вдвое, достигнув 21 %. В совокупности с мерами, ограничивавшими применение детского труда, и повышением длительности обязательного школьного обучения это привело к повышению заработков во всех слоях пролетариата, но, возможно, более всего – в нижнем сегменте распределения. Из-за новых ограничений на рынке труда безработица в 1930-е годы не оказывала того понижающего давления на заработную плату, которого в принципе следовало ожидать. Изменения на рынке труда эпохи Нового курса подготовили почву для золотой эпохи в истории американского рабочего движения, которая продлилась вплоть до начала 1970-х годов.
Общее направление изменений в Старом Свете труднее разгадать из-за большого разнообразия экспериментов в социально-экономической политике в разных странах. В Германии война стала поворотным пунктом в истории отношений между трудом и капиталом (Kaufman 2004: 475). Как и в других странах, в Германии нужды войны заставили правительство отказаться от прежней враждебности к профсоюзам в пользу сотрудничества с ними. Поражение Германии вызывало лавину народных восстаний и революционных захватов городов и фабрик. Крупнейшие профсоюзы, однако, опасались лишиться достижений, завоеванных столь большим трудом. Они заключили союз с бизнесом и встали на защиту представительной демократии и базовых принципов рыночной экономики. Впоследствии, с приходом к власти нацистов, рабочее движение сильно потеряло в независимости. Однако этот союз 1920-х годов стал образцом того, что позднее было названо «социальным партнерством». Он открыл дорогу для непрерывных социальных реформ и создания производственных советов, которые стали ключевым элементом отношений между трудом и капиталом в Германии, предопределившим успешный экономический рост во второй половине столетия.
В тех европейских странах, где рабочие партии достигли успехов на почве выборов, либеральная демократия расширила социальное законодательство и социальные гарантии предвоенной эпохи. В начале 1920-х годов новую жизнь обрела система страхования на случай безработицы. Даже несмотря на то, что многие страны не ратифицировали первую конвенцию МОТ о 8-часовом рабочем дне (подробней о ней я скажу ниже), продолжительность рабочей недели в среднем упала примерно с 56 часов перед войной до 48 часов в 1929 году. Кроме того, многие правительства ввели норму об оплачиваемом отпуске и к 1930-м годам европейские рабочие имели право на двухнедельный отдых. В равной мере рабочее движение обращалось к опыту прошлого, в большой степени опираясь на те проекты социальных реформ, которые циркулировали в международном сообществе перед 1914 годом. По вопросам миграции европейское рабочее движение продолжало проявлять гибкость – точнее сказать, реализм. Война вызвала значительные перемещения населения, и в ответ несколько государств попыталось заключить соглашения по примеру франко-итальянского договора 1904 года. Предполагалось, что эти соглашения гарантируют доступ к рынкам сбыта в обмен на расширение системы социальных гарантий и тем самым создадут равные условия игры. Франция предлагала подобные соглашения Польше и Чехословакии.
Исторические различия между рабочим движением в Старом и Новом Свете сохранялись. Примером служит разное отношение к системе разделения работы (worksharing) с наступлением Великой депрессии. Европа имела давнюю традицию сокращать рабочий день в периоды низкого спроса. Эта практика, изначально носившая характер неформального правила, в 1920-е годы была закреплена законом, в рамках пересмотренной и расширенной схемы страхования от безработицы, включавшей предоставление субсидий за время простоя. С другой стороны, у Соединенных Штатов не было традиции разделения работы, а эксперимент с внедрением этой схемы в 1930-е годы имел свою негативную сторону. Хотя многие рабочие места, возможно, и удалось сохранить, было распространено мнение, что менеджеры, реализуя эту политику, часто творили произвол и сталкивали одну группу рабочих с другой (Moriguchi 2005). В компании Bethlehem Steel объем работ в период Великой депрессии делился лишь среди «эффективных и лояльных работников» (Jacoby 1985: 212). После войны трудовые договоры в США не допускали возможности разделения работы, а порядок сокращения определялся стажем.
Хотя главные силы в межвоенный период, возможно, действовали внутри стран, чувствовалось и международное влияние. Межвоенный период стал эпохой наивысшего расцвета МОТ; она была создана Версальским договором и должна была содействовать признанию и законодательному закреплению базовых прав человека на рабочем месте, а также равноправных условий найма для мужчин и женщин[205]. В противоположность советской идеологии МОТ приветствовала достижение договоренностей между классами. Многие из ведущих деятелей МОТ в прошлом играли активную роль в АЮЗТ. В глазах основателей МОТ ее создание означало решительный отказ от либеральной экономической модели или того, что они называли «товарным подходом к труду» (Kaufman 2004: 205). Но, как это ни удивительно, ее архитекторы принадлежали к числу ярых сторонников свободного рынка и утверждали, что международная торговля – это путь к распространению высоких стандартов труда, или социальной справедливости, из промышленного центра к периферию. Международную организацию труда не затронула та волна недовольства глобализацией, которую подняли в межвоенный период сторонники рабочих и которую теоретически выразил Карл Поланьи в своем противопоставлении государства (то есть гаранта социальной защиты) и рынка (Polanyi 1944). Эмиль Вандервельде, покровитель Бельгийской рабочей партии, в прошлом – председатель II Интернационала, принимавший активное участие в формировании МОТ, предупреждал, что размывание международного торгового порядка не позволит развивающимся странам закрепить лучшие условия труда. Он предрекал трудности рабочему движению как богатых, так и бедных стран.
Таможенные пошлины выдавят малые нации с просторов мирового рынка, обрекут их на стесненное и изолированное существование, будут сдерживать развитие всякой отрасли их промышленности и душить прогресс реформ в сфере труда, достижение высоких стандартов жизни для рабочих – то есть решение задач Международной организации труда (Vandervelde 1920: 130).
В 1930-е годы, в обстановке нараставшего изоляционизма, МОТ, его осуждавшая, взяла на себя роль главного центра по исследованию политики в сфере труда, в равной мере ориентируясь на «построение научной базы» и «решение практических проблем» (Kaufman 2004: 210). Хотя многие страны не ратифицировали рекомендации о продолжительности рабочей недели, о длительности отпуска, а также о нормах в области охраны труда, эти советы тем не менее служили ориентиром для рабочего движения в разных странах. Даже когда мировая торговля рухнула, идеи продолжили циркулировать между странами. Печатным изданием, отражавшим исследовательскую работу МОТ, стал журнал The International Labour Review. К началу Второй мировой войны и те страны, которые рано встали на путь индустриализации, и те, что присоединились к этому процессу позже, имели одинаковые стандарты рабочего времени и условий труда. По иронии судьбы сближение между странами по продолжительности рабочего времени не было столь зримым, как в 1930-е годы, период отступления глобализации: продолжительность рабочей недели в Соединенных Штатах, Франции и Советском Союзе стала практически одинаковой (Huberman and Minns 2007). Едва ли это было простым совпадением. Стремление к гармонизации, порожденное эпохой первой глобализации, также сыграло свою роль.
В Латинской Америке в 1930-е годы начали возникать авторитарные режимы, которые оказывали государственную поддержку профсоюзам и включали рабочих в политическую систему. Но даже несмотря на безраздельную власть изоляционизма, МОТ сохраняла влияние на эти страны. Показательный пример в этом отношении – Бразилия. После Первой мировой войны она, следуя по стопам Канады и Соединенных Штатов, ввела ограничения на въезд мигрантов, и после этого рабочее движение стало набирать силу. Начиная с 1920-х годов государство стремилось оказать поддержку ключевым профсоюзам, действовавшим в городах, чтобы сохранить