Реформаторы в поисках языка: Книга Егора Гайдара «Государство и эволюция»[597]
Введение
Книга «Государство и эволюция», написанная более двадцати лет назад, представляет собой наиболее полное выражение политической философии Егора Гайдара в период активной фазы реформ. Мы хотели бы рассмотреть цели, языки и контекст написания этой глубокой и одновременно ясно написанной книги, используя подход Кв. Скиннера и Дж. Покока к истории политических высказываний, разработанный для изучения английской и итальянской политической философии раннего Нового времени. Мы рассчитываем, что с помощью вопросов, которые Скиннер и Покок ставили для исторического анализа классических произведений Н. Макиавелли, Дж. Харрингтона, Т. Гоббса и Дж. Локка, можно по-новому взглянуть на тексты одного из наиболее крупных российских реформаторов. Задача в этой перспективе состоит не в том, чтобы оценить, но в том, чтобы лучше понять эту работу Гайдара.
Ключевым для нас будет вопрос в стиле Покока: какие языки и устойчивые идиомы[598] задавали репертуар метафор и аргументов Гайдара в тот период? Мы предполагаем, что книга была написана сразу на двух языках: во-первых, на неомарксистском языке, предполагавшем жесткий экономический детерминизм, и, во-вторых, на языке перестроечной историографии, явно утверждавшей возможность свободы «выбора исторического пути». Детерминистская логика либеральной версии неомарксизма позволяла объяснить предшествующий ход истории вплоть до стихийной приватизации периода перестройки. Действия правительства реформаторов и собственную политическую платформу Гайдар описывал в терминах осознанного исторического выбора нового для России пути разделения частной собственности и государства. В дополнение мы попробуем ответить на вопрос в стиле Скиннера: что в риторическом плане делал Гайдар, когда летом 1994 года писал «Государство и эволюцию» [Гайдар 1995]? Наконец, третий вопрос будет специфическим для нашего кейса: что побудило политика, ищущего поддержки избирателей, к написанию трактата в жанре философии истории?
Самым значимым аргументом в пользу необходимости серьезного анализа интеллектуального наследия Гайдара является то, что он представлял редкий в России тип политика и реформатора, сочетавшего историческую эрудицию, четкое ви́дение по ключевым вопросам макроэкономической перспективы, экспертизу в области законодательства и оригинальную политическую философию. Вопреки рекламному тексту на обложке нового издания «Государства и эволюции» (2015), Гайдар не был профессиональным историком [Гайдар, Чубайс 2011: 5], хотя, по всей видимости, был одним из наиболее образованных руководителей в истории России. Представляется, что основной частью его интеллектуального наследия является не вклад в историографию, а оригинальная политическая философия. Книга «Государство и эволюция», в которой на 150 страницах излагается логика мировой и российской истории за два с половиной тысячелетия, не может быть отнесена к жанру научного исследования. По жанру и по силе концепции – это одно из наиболее серьезных отечественных высказываний второй половины ХХ века в жанре политической философии, в соответствии с отечественной традицией сделанное на языке философии истории[599]. Характерно, что в статье, написанной совместно Гайдаром и В. Мау через десять лет после публикации «Государства и эволюции», авторы полемически подчеркивают актуальность и ценность философии истории в наследии К. Маркса [Гайдар, Мау 2004]. Представляется, что историософская логика наиболее актуальна и в работах самого Гайдара. Если реформаторская повестка этого периода (1991–1994) была по преимуществу обусловлена уникальной ситуацией необходимости срочного перехода от плановой экономики позднего социализма, фактически разрушенной в ходе перестройки, к рыночной экономике, то политическая философия Гайдара остается современным и глубоким высказыванием о России, действие которого, возможно, еще не закончено.
Экономические реформы 1992–1993 годов и последующий период в России достаточно хорошо изучены[600]. Однако, несмотря на центральную роль политика в новейшей истории нашей страны и значительное количество его теоретических статей и книг, доступных в том числе благодаря деятельности Фонда Егора Гайдара и Института Гайдара, на данный момент опубликовано всего несколько исследований его интеллектуального наследия. Наиболее полный и содержательный анализ интеллектуальной биографии реформатора на сегодня – это апологетическая, но подробная и умная книга М. Чудаковой «Егор», представляющая его становление и реформаторские действия как образец деятельности идеалиста и ответственного политика, образец для воспитания новых поколений честолюбивых и свободных граждан России [Чудакова 2012][601]. В академической статье Мау и К. Рогова, написанной вскоре после смерти политика, дается общий обзор вклада Гайдара в ходе радикальной фазы во многом вынужденных реформ 1991–1993 годов и анализируется его ключевая роль в формировании основных направлений макроэкономической политики современной России (приватизация и ее формы, контроль над инфляцией, налоговая политика, стабилизационный фонд, национальные проекты). При этом, с точки зрения Мау и Рогова, главным приоритетом и успехом его политики было удержание России от югославского сценария [Мау, Рогов 2010]. В целом существенную часть доступной литературы о наследии Гайдара составляют воспоминания соратников и друзей реформатора, представляющие безусловную историческую ценность, но ограниченные личной симпатией и законами жанра [Кох 2011; Нечаев 2011; Ясин 2011; Уринсон 2012; Авен, Кох 2013]. Во многом провокационный и резко полемический анализ текстов и деятельности Гайдара был представлен его бывшим соратником А. Илларионовым в двух больших интервью журналу «Континент» [Илларионов 2010] и в ряде публикаций в печати и в социальных сетях[602]. Второй блок представлен критическими высказываниями, исходящими из представления о Гайдаре как о политике, стремившемся намеренно ослабить или разрушить Россию [Кара-Мурза 1994; Лужков, Попов 2010]. Эта не обсуждаемая авторами предпосылка ограничивает ценность критики и делает дискуссию острой, но малосодержательной. Третий тип литературы включает в себя реплики и академические рецензии современников на книги и исследования Гайдара [Шматко 2003; Берелович 2005; Шляпентох 2005].
Подход, основанный на адаптации кембриджской методологии к авторскому тексту, отличается от кратко представленных выше подходов и жанров, сложившихся в полемике о его наследии. Оценка качества и последствий решений реформаторов – часть работы общества с собственным опытом. Но задача исследователя текстов политического философа в рамках нашего подхода состоит не в оценке правильности его утверждений, качества решений или степени соответствия теоретических текстов и практических действий, но в лучшем понимании мотивов, языка и контекста, в котором высказывался и тем самым действовал автор. Мы рассчитываем, что наша задача исследовать доступные автору языки и его намерения не будет выглядеть как простое проявление симпатии или как скрытая апология. Чем дольше историк воздерживается от суждения и чем глубже предшествующее исследование, которое имеет целью понять автора без апологетической или критической оценки, тем достовернее и, рискнем предположить, полезнее будет это обсуждение для политического и научного сообщества[603].
Егор Гайдар: от блестящего эксперта к непопулярному политику
Необходимость краткого описания основных вех интеллектуальной биографии и карьеры Гайдара связана с тем, что наследие политика только начинает осмысляться в современной академической литературе. Для понимания специфики жанра и языков «Государства и эволюции» мы хотели бы сделать краткий обзор интеллектуальной траектории Гайдара в ходе выработки общей концепции реформ. При этом в рамках нашего подхода мы постараемся уделить внимание не самому ходу реформ, а эволюции риторических репертуаров реформатора вплоть до того момента, когда он выступит в роли политического философа.
Внук известнейшего советского писателя и сын влиятельного военного журналиста, работавшего на Кубе и в Югославии, получил, вероятно, лучшее домашнее самообразование и лучшее формальное экономическое образование, доступное в СССР. Блестящий молодой человек, хорошо знавший поэзию и с видимой легкостью учившийся на отлично в школе и в институте, Гайдар с юности увлеченно читал Маркса (аккуратно подчеркивая наиболее значимые фрагменты тремя разными цветами в зависимости от отношения к прочитанному) и крупнейшего российского марксиста Плеханова, резко осуждавшего большевизм, чуть меньше – Ленина и Энгельса и еще подростком в Югославии «от корки до корки» прочел «Новый класс» М. Джиласа. Эта книга перевернула его представление о политэкономической модели социалистических стран, в которой партийная номенклатура оказывалась господствующим классом, под прикрытием марксистско-ленинской риторики контролировавшим одновременно собственность и политическую власть. Таким образом, нетипично глубокое знание классиков марксизма-ленинизма сочеталось с ранней рецепцией «левой» критики сложившейся в СССР государственной иерархии централизованного плана с позиций самоуправления и «рыночного социализма». Отсюда, по воспоминаниям Гайдара, у него возникла мысль о необходимости ведения «тяжелой борьбы» за лишение бюрократии контроля над собственностью и за формирование рыночного социализма, основанного на самоуправлении и рыночной конкуренции, что в лучшей мере соответствует уровню развития производительных сил, – «все по Марксу» [Гайдар 1996; Чудакова 2012]. Другой фундаментальной книгой, подстегнувшей юношеский интерес к экономической науке, стала «О богатстве народов» Адама Смита, представлявшая альтернативную целостную картину мира, которую он не смог полностью интегрировать с марксизмом. В это же время Гайдар знакомится с известным учебником «Economics» Пола Самюэльсона, представлявшим сумму знаний по экономике для студентов американских университетов, отличавшимся живым и недогматическим стилем изложения и эмпирически опровергавшим отдельные положения Маркса. Существенно позже, около 1982 года, Гайдар вместе с коллегами изучает труды Я. Корнаи, вводившие «теорию дефицита», понимаемого не как частная дисфункция, а как структурное свойство социалистической плановой экономики. По воспоминаниям С. Васильева, «все, кто прочли эту книгу и поняли ее, они фактически становились членами этого расширенного кружка» [Васильев 2011]. Наконец, уже в ходе перестройки Гайдар с интересом и вниманием читает книгу Эрхарда о радикальных реформах в послевоенной Германии.
Благодаря набору фундаментальных текстов, не просто прочитанных, но жадно впитанных в юности, Гайдар оказался единственным реформатором в России, который сформировал собственную философию мировой истории. Это помогло ему обосновывать практические решения и с точностью предвидеть долгие тренды на два десятилетия вперед. В этом смысле Гайдар был скорее нетипичным экономистом и нетипичным гуманитарием. Склонность к фундаментальным историческим обобщениям и настойчивый поиск синтеза, позволяющего видеть «логику истории» в экономической политике, отчетливо видны и в его трактате «Государство и эволюция».
В самом конце 1970‐х годов амбициозные планы молодого выпускника МГУ удачно совпали с намерениями высшего руководства СССР начать подготовку экономических реформ. Постановление Совета министров № 695 в 1979 году инициировало ряд исследований по проработке концепции экономической реформы с учетом неоднозначного опыта внедрения механизмов экономического стимулирования под руководством председателя правительства СССР А. Н. Косыгина и экономических экспериментов в соцстранах. Закончив экономический факультет МГУ с красным дипломом в 1978 году и за полтора года подготовив и защитив кандидатскую диссертацию по хозрасчету, Гайдар начал карьеру в Институте системных исследований (ВНИИСИ), которым руководил зять Косыгина, Дж. Гвишиани. На базе его института велась большая экспертная работа в формате семинаров и закрытых докладов Совету министров и ЦК, оказавшая влияние на интеллектуальную эволюцию Гайдара. Его экспертная репутация формировалась именно в ходе этого процесса, начавшегося задолго до перестройки. В живом и динамичном кругу обсуждений Гайдар постепенно оказался неформальным лидером группы молодых экономистов, включавших постоянных участников московского семинара, а также – с 1982 года – ленинградских экономистов из семинара А. Чубайса. Эта научная среда предполагала полемику и уважение к качеству аргументов без соотнесения с авторитетом и властью говорившего[604].
Содержательно речь шла о критическом усвоении опыта экономических реформ и экономической теории социалистических и позже западных стран. Одновременно велось интенсивное обсуждение особенностей советской экономической практики, что привело в итоге к появлению оригинальной теории «административного рынка», активно разрабатывавшейся В. Найшулем и позже С. Кордонским[605]. Наиболее значимыми вехами в дальнейшей интеграции и эволюции этой платформы стали доклады ВНИИСИ, подготовленные для Политбюро экспертами под руководством С. Шаталина (см., например: [Ананьин, Гайдар 1986; Шаталин, Гайдар 1986]), и последующие выездные семинары в пансионате «Змеиная горка» под Ленинградом[606]. Члены группы предполагали, что контролируемое введение рыночных механизмов в социалистическую экономику при соблюдении финансовой дисциплины приведет к мягкой политической эволюции режима [Гайдар 1996; Васильев 2011].
В начале перестройки по приглашению Отто Лациса Гайдар переходит из ВНИИСИ в редакцию журнала «Коммунист», где получает полный доступ к данным о бюджете и официальную трибуну для ежегодных критических обзоров по экономической политике СССР. Участвуя в подготовке решений по текущей макроэкономической политике и сохраняя контакт с группой соратников, эксперт становится ближе к центру принятия решений и предотвращает запуск масштабных, но необоснованных проектов в электроэнергетике (соглашение с Chevron по Тенгизскому месторождению и др.), однако не может воздействовать на стратегию перестройки, которая представляется ему ошибочной[607]. С 1985-го по 1988 год Гайдар в ряде статей безуспешно предупреждает об опасностях нарастающего дефицита во внешней торговле и бюджетного дефицита, которые порождают инфляционное давление [Ананьин, Гайдар 1986; Гайдар 1988][608]. Начиная с 1989 года ситуация в советской экономике стремительно деградировала в связи с предшествующей частичной либерализацией деятельности предприятий и резким ослаблением авторитета центральной власти и органов хозяйственного контроля, включая КГБ и милицию[609]. Гайдар был одним из наиболее активных экспертов, предупреждавших Совет министров и ЦК об опасности больших инвестиций и либерализации деятельности госпредприятий без введения финансовой ответственности (заменявшей рыночную угрозу банкротства). Эта осторожная реформаторская позиция и связанный с ней монетаризм Гайдара генетически восходят не к «Вашингтонскому консенсусу» (1989), а к более раннему критическому анализу последствий экономической либерализации в Югославии, Венгрии, Чехии и позднее в Польше[610]. Публичная и экспертная позиция Гайдара в ходе перестройки – это позиция консервативного реформатора, понимающего необходимость реформ и предупреждающего об опасности безответственной либерализации и снижения бюджетной дисциплины, ведущих к инфляции и параличу экономики в случае гиперинфляции [Гайдар 1996: 121].
Критическая оценка текущей экономической политики, регулярно доводившаяся Гайдаром лично до М. Горбачева и других руководителей [Гайдар 1996], «встречала понимание», но не обеспечивала политической поддержки в противостоянии с лоббистами, заинтересованными в ослаблении контроля над предприятиями и в увеличении бюджета. Критические статьи эксперта в «Коммунисте» и «Правде» были выдержаны в жанре взвешенных технократических предупреждений и тоже не были услышаны руководством. В 1990‐м возможности сдерживания инфляции и постепенного введения элементов рыночной экономики в сочетании с усилением финансовой ответственности руководителей предприятий под контролем КПСС были упущены[611]. В конце 1990 года по предложению А. Г. Аганбегяна, возглавлявшего Академию народного хозяйства при Совете министров СССР, Гайдар возвращается к академической деятельности в качестве руководителя Института экономической политики, нацеленного на мониторинг и моделирование экономики.
Таким образом, эволюция будущего реформатора может быть осмыслена как постепенное осознание ограниченности возможностей эксперта, ставшего интеллектуальным лидером в группе молодых экономистов, воздействовать на действия высшего руководства и на поиск наиболее эффективных форм участия в принятии стратегических решений. В этом смысле логичной ступенью для честолюбивого экономиста, хорошо понимающего ошибки действующей власти, стало принятие роли руководителя процесса реформ в момент, когда такая возможность представилась. Осенью 1991 года, после неудачной попытки ГКЧП остановить распад власти и взять ситуацию под силовой контроль, при активном посредническом содействии Г. Бурбулиса Гайдар входит в новое российское правительство неизбежных реформ. Хорошо понимая глубину кризиса и принимая будущую непопулярность своего правительства, которое, не имея реального управленческого опыта, должно было принимать чрезвычайно жесткие меры, тридцатисемилетний экономист берет на себя роль лидера команды молодых реформаторов под политическую ответственность Ельцина, находившегося на пике популярности. Контекст, в котором им пришлось действовать, резко отличался от ситуации, в которой они работали как эксперты. Коллапс розничной торговли, бюджетный кризис и падение налогов, грозившие дефолтом и остановкой импорта зерна, независимость центробанков союзных республик, проводивших эмиссию в рублях, забастовки рабочих, вооруженные конфликты на Северном Кавказе – все это было лишь несколькими из десятков новых вызовов команде Гайдара и другим министрам нового правительства[612]. В целом группа реформаторов имела контроль только над частью ключевых министерств. Это позволило им провести либерализацию цен, внешней торговли и позже начать приватизацию, но они почти не могли влиять на Центробанк и имели жесткую оппозицию в лице большинства в Верховном Совете. Утверждение сильно урезанного бюджета и, соответственно, сокращение финансирования по множеству статей, за каждой из которых стояли большие ведомственные и общественные интересы, оборачивались острой полемикой на заседаниях ВС.
В качестве эксперта, экономического обозревателя и участника семинарских обсуждений Гайдар был убедительным и авторитетным собеседником для близких по духу коллег, которые за почти десять лет сформировали общий для группы макроэкономический язык, повестку и набор аргументов. Однако, став первым вице-премьером правительства, возглавляемого лично Б. Ельциным, в ситуации фактического двоевластия президента и Верховного Совета Гайдар оказался перед необходимостью напрямую убеждать представителей самых разных социальных и экономических групп, чьи финансовые, жизненные и властные интересы по вопросам распределения бюджета и приватизации он предлагал ограничить. Выработанный в группе экономический язык оставался непонятным не только целым социальным слоям и лоббистам экономических групп, но и большинству ведущих экономистов и специалистов, работавших в правительстве и Центральном банке[613]. Этот коммуникативный разрыв между реформаторским ядром и существенной частью руководства страны, экспертов и общества оставался одним из критических ограничений реформ. Реформаторы осознавали его, но задача получения прямой электоральной поддержки в первые два года реформ, равно как и задача поменять мировоззрение руководителя ЦБ, рассматривались Гайдаром и его ближайшими соратниками как нерешаемые[614]. При этом более широкая политическая поддержка, которую в начале преобразований обеспечивал Ельцин, стремительно снижалась на фоне резкого падения уровня жизни. В конце 1992 года и. о. премьер-министра понимает, что сформировавшаяся «мощная проинфляционная политическая коалиция», противостоящая его курсу на ограничение бюджетного дефицита и сдерживание инфляции, получает «твердое антиреформаторское большинство» в ВС. В отсутствие политической поддержки это предопределило скорую отставку его правительства [Гайдар 1996: 194] и выдвижение в качестве премьер-министра более компромиссной фигуры В. Черномырдина с сохранением представителей команды реформаторов и самого Гайдара на ключевых постах экономического блока. 1993 год стал годом нарастающего политического противостояния правительства Черномырдина и Верховного Совета вокруг вопросов приватизации и формирования бюджета. В условиях коммуникативного разрыва между двумя сторонами фактически речь шла о борьбе за верховную власть. Выигранный мартовский референдум позволил сохранить Ельцину инициативу, но не остановил борьбу, которая разрешилась только после неконституционного роспуска Верховного Совета и победы Ельцина в открытом силовом противостоянии с вице-президентом А. Руцким и спикером ВС Р. Хасбулатовым. Несколько танков и военная операция с сотнями погибших в центре Москвы поставили точку в этом противостоянии, но политическая позиция Гайдара в результате ослабла. Противник оказался более многоликим.
Два историософских языка «Государства и эволюции»: необходимость и свобода
Гайдар писал «Государство и эволюцию» в августе – сентябре 1994 года, когда, пройдя путь от уважаемого эксперта до непопулярного главы правительства, осознал необходимость политической борьбы за свой курс реформ от первого лица. Победа Ельцина в 1993 году, казалось, наконец открывала возможность для более последовательного проведения курса реформ. Однако политическая поддержка оставалась слабой – после поражения альянса Хасбулатова и Руцкого набирали вес оппозиционные реформам КПРФ и ЛДПР, а также новые демократические партии, отстаивающие собственное ви́дение реформ. Рассматривая интеллектуальную эволюцию Гайдара в этом контексте, мы можем говорить о серии коммуникационных неудач за пределами сложившегося в 1980‐е годы круга соратников-экономистов, образовавших своеобразное закрытое дискурс-сообщество [Ананьин 2012], не позволявшей публично обосновать и реализовать макроэкономический курс, в правильности которого был убежден реформатор. Во-первых, публичное сопротивление реформам со стороны значительной части номенклатуры и руководителей крупнейших предприятий, использовавших массовое недовольство взлетом цен и ограничением социальных статей бюджета, контрастировало в глазах Гайдара с их фактической поддержкой частичной либерализации в период перестройки. Во-вторых, формирование в конце 1993 года демократической оппозиции проводимым реформам сужало базу политической поддержки. В-третьих, давление на реформаторов новых игроков, стремившихся получить индивидуальные привилегии и ускорить приватизацию в свою пользу (впоследствии получивших статус «олигархов»), также ограничивало его курс. Книга «Государство и эволюция» в этом смысле – попытка диалога с обществом, включающего апологию пройденного реформаторами пути и драматизацию выбора, который еще предстоит совершить вместе при поддержке граждан. Красные директора и олигархи настойчиво осуществляли приватизацию крупных активов, а большинство граждан быстро теряли доходы. Реформаторы, настаивавшие на минимальных правилах и бюджетной дисциплине в ходе перехода к рынку, оказались мишенью для всех трех групп. За экраном критики в адрес команды Гайдара, представленной в виде далеких от народа теоретиков и проводников западных интересов, происходил реальный процесс приватизации.
В декабре 1993 года блок «Выбор России», который решил возглавить Гайдар, на тот момент вице-премьер правительства Черномырдина, безоговорочно защищал на выборах курс Ельцина. Но, несмотря на устную договоренность, он не получил публичной поддержки президента. Хотя «Выбор России» показал первый результат на выборах по общему количеству мандатов, его относительный успех был воспринят как поражение в связи с неожиданно высоким рейтингом популистской ЛДПР, получившей сравнимый результат. Высокие ожидания после поражения Верховного Совета контрастировали с более скромными результатами блока реформатора, которые были восприняты президентом и общественностью как неудача. После выборов Ельцин, консолидировавший беспрецедентные конституционные полномочия в результате силового выхода из кризиса (опираясь на «последний полк» П. Грачева и на безоговорочную поддержку Гайдара и части московской интеллигенции), от реформаторов дистанцировался. Стратегической задачей команды Гайдара и Чубайса стало получение самостоятельной электоральной поддержки как условия продолжения реформ. Конкретной задачей, которую Гайдар решал летом 1994 года, была консолидация электоральной поддержки демократов вокруг недавно созданной партии «Демократический выбор России» (три демократических объединения – «Выбор России» Гайдара, «Яблоко» Явлинского и «ПРЕСС» С. Шахрая – получили бы в новой Думе большинство голосов, но у них не было единой платформы).
Таким образом, отвечая на волну критики своей позиции и результатов реформ в прессе и Верховном Совете, а также на недавно прошедших выборах в Думу со стороны оппонентов из ЛДПР, КПРФ и социал-демократического «Яблока», Гайдар использовал два летних месяца для того, чтобы написать историософский трактат. В этих условиях наиболее естественным действием была бы разработка единой программы или ее отдельных ключевых пунктов в сочетании с масштабной агитацией в прессе и на телевидении. Однако Гайдар принимает решение написать книгу в жанре философии истории, охватывающей «западный» и «восточный» мир и тысячелетнюю историю России. О том, что книга предлагает оригинальную концепцию философии истории, и о том, что историософия – прежде всего поле актуальной политической борьбы, автор заявляет с первых строк:
У меня давно назрела потребность осмыслить конкретные, в том числе и тактические, вопросы нашей сегодняшней политической жизни в более общем контексте как русской, так и мировой истории. Какие существенные проблемы, какие социальные инварианты стоят за быстро меняющейся поверхностью политических явлений? Что скрывает под собой волнующаяся поверхность быстро сменяющихся политических явлений? Какие приливы и отливы гонят эти волны и эту пену?
В России сегодня делается не политика, а история, реализуется исторический выбор, который определит жизнь нашу и новых поколений [Гайдар 1995: 7].
Этот риторический ход сегодня может выглядеть неожиданно, но его можно яснее понять, частично опираясь на вышеприведенный краткий анализ предшествующей эволюции политика. Суммируем четыре фактора, которые могли определить выбор жанра полемики. 1) Юношеское увлечение чтением дореволюционной политической философии, являвшейся тогда органической частью политической борьбы (В. Ленин, Г. Плеханов и др.) и включавшей в себя дискуссии в историософских терминах. 2) Опыт явного непонимания или неприятия собственных аргументов оппонентами и коллегами вне относительно близкого круга реформаторов, где Гайдар, напротив, получил признание именно благодаря видимой собеседникам системности и глубине реплик в ходе жарких обсуждений, в том числе с отсылками к мировой истории. 3) Совсем свежий опыт бурных обсуждений в толстых журналах перестройки (тиражи наиболее популярного журнала «Новый мир» на пике перестройки превышали 2,5 млн экземпляров). Все это создавало то интеллектуальное поле, где философия истории была одной из основных форм политических дебатов. В контексте перестройки, актуальном для Гайдара, серьезный политический трактат должен был позволить уточнить для себя и для широкой образованной аудитории общее ви́дение и курс реформ в длинной перспективе мировой и отечественной истории[615]. Наконец, 4) доступные политику навыки и умения могли повлиять на этот выбор. Почти через двадцать лет Авен и Кох в серии интервью о Гайдаре показали, что ипостась публичного политика и оратора давалась ему гораздо труднее, чем роль человека, принимающего решения, и тем более эксперта, в которой он был успешен и чувствовал себя наиболее органично. В конце 2000‐х годов Гайдар прямо признавался в том, что роль публичного политика оказалась для него совершенно чужой [Авен, Кох 2013: 385]. Однако это понимание сформировалось, очевидно, в ходе череды проб и ошибок – «Государство и эволюция» написана непосредственно в тот момент, когда реформатор пытался лично, как лидер политической партии, получить максимально широкую политическую поддержку, независимую от носителей высшей власти. Неуверенно чувствовавший себя в роли трибуна политик использовал наиболее сильные свои стороны – эрудицию и интеллектуальное лидерство, которое он завоевал на семинарах ВНИИСИ и в ходе перестройки. 1994 год стал кульминацией вызова публичной политики и оказался, по всей видимости, самым трудным для реформаторов – в конце его группа вынуждена была признать поражение в борьбе за политическое лидерство. На этом фоне блестящий экономист-эксперт, вынужденно ставший политиком, выступает в роли политического философа, пробует объясниться и аргументировать долгосрочную стратегию реформ, используя доступные ему средства артикуляции своей позиции и убеждения – философию истории[616].
С точки зрения риторического репертуара книга «Государство и эволюция» написана на родственных, но разных и хорошо узнаваемых языках двух предшествующих исторических периодов. Во-первых, это язык позднесоветского марксистского экономического детерминизма, рассматривающего экономическую базу как фундамент, задающий жесткую логику политических и социальных явлений. При этом содержательно речь идет о существенной трансформации или ревизии историософии Маркса на основе мирового опыта развитых, развивающихся и социалистических стран ХХ века. Таким образом, точнее было бы говорить об особом «либеральном марксизме» Гайдара, в котором центральный вопрос о связи роли частной собственности и долгосрочного экономического роста радикально пересматривается. Однако этот позднесоветский марксистский язык дополняется и тесно переплетается со вторым четко локализуемым в истории языком и соответствующим набором идиом и аргументов – историософским языком перестройки, который утверждает возможность свободного исторического выбора пути из ограниченного набора альтернатив на подразумеваемом дереве исторических развилок, ведущих от основного прогрессивного пути в результате ошибок прошлого или призванных вернуться на него в ближайшем будущем. Мы также можем отметить влияние теорий модернизации, социологии М. Вебера и институциональной экономики второй половины XX века, ключевые аргументы которых полемически используются для коррекции марксистско-ленинского осмысления советского периода, но не представляют собой достаточно проработанного и узнаваемого языка[617]. Внутри этого набора идиом само публичное обсуждение понимается как предстоящий обществу выбор исторической альтернативы – существо политической дискуссии о прошлом и настоящем.
Преимущественное использование этих двух языков философии истории – во многом помимо воли автора – задавало репертуар возможных высказываний и фундаментальных допущений об истории и политике для решения риторических и политических задач «Государства и эволюции». Неомарксистский язык и подход к пониманию истории давал основание для объяснения и оправдания происходящего в терминах экономического детерминизма в перспективе тысячелетней истории. Напротив, историософский язык перестройки показывал возможности свободного воздействия на ход истории, понятые в терминах осознанного общественного выбора. По существу, перед нами – две принципиально различные и трудносовместимые идиомы необходимости и свободы, унаследованные от марксистско-ленинской диалектики истории, сочетавшей оба принципа [Kołakowski 2008: 262–267, 420–424, 464–474]. Политическая философия, некритически использующая эти два языка одновременно, становится попыткой принципиально неполной рефлексии над ограничениями и возможностями политического действия в современном для автора историческом контексте. При этом острая критическая рефлексия над формами воздействия российского общества на свое развитие в ХХ веке и полемика с ленинской интерпретацией управления историей через тотальный контроль над государством во многом задавала логику философии истории Гайдара и ограничивала спектр допустимых, с его точки зрения, решений. Ключевой задачей реформатора в этом отношении было ограничение роли государства как инструмента насилия над историей при сохранении фундаментальной веры в способность общественного выбора и, соответственно, сознательного коллективного воздействия на историю. Последующие политические и электоральные неудачи «Демократического выбора России» означали, что язык «исторического выбора» перестройки хотя и давал интеллектуальную надежду на альтернативу детерминизму истории, но уже не мог использоваться в качестве практического инструмента для убеждения оппонентов и консолидации элитной или электоральной поддержки. Однако эта относительная неудача сочетается с неожиданно точным историческим прогнозом Гайдара, данным в этом тексте.
Мы хотели бы подробнее рассмотреть использование соответствующих идиом в качестве основных элементов общей историософской концепции Гайдара. Более 30 ссылок на Маркса и развернутые цитаты из его работ явно подчеркивают центральное место мыслителя для автора книги. Так, для сравнения, ссылки на работы фон Мизеса и фон Хайека встречаются всего несколько раз (соответственно 1 и 2) с сильным отставанием от ссылок на Дж. М. Кейнса (13). Ленин, известной работе которого «Государство и революция» книга Гайдара обязана своим полемическим названием, упоминается еще чаще (более 50 ссылок), правда, в большинстве случаев как исторический деятель. В этой связи критическая интерпретация В. Шляпентоха более поздних работ Гайдара, в том числе в соавторстве с Мау, как неожиданного «возврата» к марксизму, которого он не находит в книге «Государство и эволюция» [Шляпентох 2005], представляется ошибочной. Речь идет о последовательной эволюции Гайдара в рамках марксистской интеллектуальной традиции. Характеризуя эту интеллектуальную трансформацию, мы скорее можем говорить именно о радикальном либеральном ревизионизме Гайдаром марксистско-ленинской традиции, чем о прямом переносе или развитии одной из либеральных доктрин.
Основная несущая конструкция трактата – историческое сосуществование двух типов цивилизаций, «Восточной» и «Западной», – основана на существенной ревизии марксизма и, по-новому смещая акценты, использует как основу его хорошо узнаваемые идиомы. Периферийное для Маркса понятие «азиатского способа производства», уже получившее в Советском Союзе большое внимание среди критически настроенных советских историков, приобретает в книге определяющее значение как характеристика «Восточной цивилизации», к которой относятся страны третьего мира, включая СССР и современную Россию (Гайдар подчеркивает условность географической привязки, указывая на успешную модернизацию «азиатских тигров»):
Для нас все еще актуален анализ «азиатского способа производства», данный Марксом, потому что этот анализ, к сожалению, имел слишком близкое отношение к социально-экономическим реалиям нашей страны. Сам Марксов анализ опирался на мощные, идущие с XV века европейские традиции осуждения «восточного деспотизма» и осознания себя в противостоянии с Востоком. «Ключ к восточному небу» Маркс видел в отсутствии там частной собственности [Гайдар 1995: 12–13].
Таким образом, определение типа цивилизации через понятие частной собственности Гайдар непосредственно заимствует у Маркса. Однако значение идиомы становится гораздо более важным – из дополнительного, выпадающего из общей последовательности исторической эволюции способа производства она превращается в основной тип социально-экономических отношений для большинства стран. Напротив, возникновение «Западной цивилизации» в греческих полисах и в Римской республике рассматривается как историческое чудо [Гайдар 1995: 18]. Появление законов, противостоящих произволу правителя, создает предпосылки для института частной собственности. Через цепочку превращений протяженностью в две тысячи лет эта цивилизационная матрица оказывается ключевым фактором развития полноценного капитализма, отличающим успешный «Запад» от отстающего «Востока». Восточная деспотия характеризуется, по Гайдару, циклическим переделом собственности и власти, которые ограничивают возможности долгосрочных инвестиций и, соответственно, экономического роста. Слияние власти и собственности регулярно ослабляет медленно приватизируемый чиновниками государственный аппарат, доводя государство до распада. В этой фазе власть вновь консолидируется вокруг одного из лидеров, который возвращает собственность государству и ограничивает произвол «сатрапов». Однако отсутствие действенного механизма защиты частной собственности означает, что через некоторое время бюрократический аппарат снова приватизирует государственную собственность (исторически – прежде всего земельные активы) и ослабляет государство. Это приводит к экономической стагнации и ослаблению социального порядка, что в конечном счете ведет к распаду сильного государства. В целом такое общество, находящееся в замкнутом цикле консолидации и распада, не способно поддерживать долгосрочный экономический рост, и поэтому «Восток» обречен проигрывать «Западу». Данная схема жестко детерминирует глубинный ход исторического процесса, тогда как другие культурные и политические факторы представляются «волнами и пеной» на поверхности.
В рамках дихотомии двух цивилизаций Гайдар интерпретирует и советскую историю, и стихийную номенклатурную приватизацию, которая стала непреднамеренным последствием перестройки. Ключевой элемент конструкции СССР, сделавший страну радикальным воплощением «азиатского способа производства», – это решительное идеологическое отрицание самой возможности частной собственности как основы социальных отношений, которое привнес Ленин. Господство государственной машины становится тотальным, однако в долгосрочной перспективе склонность нового господствующего класса администраторов к постепенной приватизации своих рент сохраняется – начинается «личное накопление», возникают первые частные капиталы и меняется отношение номенклатуры к подконтрольной государственной собственности [Гайдар 1995: 124]. Отрицая преднамеренный характер трансформации СССР, реформатор подчеркивает, что конкретная канва событий была во многом случайной. При этом общая логика трансформации была точно предсказана уже Л. Троцким и позднее проанализирована с юности известным Гайдару Джиласом. Советская номенклатура не имела четкого плана, но уверенно «шла на запах собственности». Задача получения максимальной свободы распоряжения ресурсами руководимых предприятий и министерств понималась не в терминах частной собственности, включающей необходимость конкуренции и финансовой ответственности (т. е. в пределе – реальную угрозу банкротства), а именно в терминах максимизации контроля и материального благополучия:
В 1985 году шлюзы открылись, и все произошло именно так. Когда говорят о «неэффективности» рыжковско-горбачевских реформ, об их слишком медленном темпе, об упущенных возможностях, все время забывают главное – каков социальный адрес, социальный смысл реформ. Если иметь в виду, что социальный смысл был именно в «номенклатурной приватизации», то обвинения несправедливы – все делалось достаточно быстро, хотя и не слишком надежно <…>, все делалось, как всегда в истории, методом проб и ошибок, но делалось, надо сказать, достаточно эффективно, так как выгода от «проб» доставалась бюрократии, а за «ошибки» расплачивалось государство. Номенклатура шла вперед ощупью, шаг за шагом – не по отрефлексированному плану, а подчиняясь глубокому инстинкту. Шла на запах собственности, как хищник идет за добычей [Гайдар 1995: 134–135].
В эту большую схему хорошо вписывается и разработанная в ходе семинаров с коллегами теория «административного рынка» как характеристика социально-экономических отношений позднесоветского периода. Возможность торговли поста руководителя и центральных органов за вменяемые плановые показатели оказывается естественным следствием ползучей приватизации административных должностей в ниспадающей фазе вечного цикла «азиатской цивилизации»[618].
Парадоксальным полемическим приемом в этой логике Гайдара оказывается отказ от перестроечного расчета на «естественно-исторический ход» как на гарантию следования магистральному пути человечества. В этом заключается принципиальная инновация либерального неомарксизма реформатора. Естественным путем, точнее, естественным циклом оказывается «азиатский путь» перераспределения полугосударственной собственности, регулярно ослабляющий государство в период приватизации и требующий новой авторитарной консолидации для выживания. Такая логика была принципиально новой для интеллектуального контекста поздних 1980‐х и ранних 1990‐х, когда господствовало представление об «ошибочном выборе», который предопределил отставание или выпадение России из мирового тренда [Atnashev 2010]. Эта новая для России историософия более созвучна концепциям М. Вебера и Й. Шумпетера, на которых Гайдар не ссылается, и институциональной теории, на которую он будет активно ссылаться в более поздних работах [Гайдар 2009а]; в этих концепциях внимание обращается на уникальность эволюции западного капитализма и экономического роста в контексте мировой истории – и на предшествующее ей исходное «чудо» рождения института права и частной собственности в Древней Греции [Гайдар 1995: 16]. В исторической перспективе выход из «восточного круга» маловероятен. Западный путь, по Гайдару, формируется как результат последствий «греческого чуда» – возникновение института права, ограничивающего власть, что через посредство римского права через две с половиной тысячи лет дало всходы. Что же позволяет рассчитывать на возможное попадание России в первый мир?
Вторая основная идиома «Государства и эволюция» – историософский язык «выбора исторического пути», ставший одним из основных языков политической философии перестройки [Atnashev 2010]. Генетически он восходит к ревизии марксистской концепции, предпринятой М. Гефтером [Гефтер 1972; 1988], и ее более осторожной историографической редакции П. Волобуева [Волобуев 1987]. Фундаментальной языковой инновацией советских историков было развитие недетерминистской идеологической линии марксизма, усиленной «оппортунизмом» Ленина (и его полемикой, в частности, с Плехановым) с целью объяснить революцию, которая предполагала наивысшую фазу исторического развития капитализма в относительно отсталой стране [Kołakowski 2008: 637–639, 664–674]. Речь шла о значении субъективного фактора, т. е. о возможности политических сил воздействовать на предопределенный ход исторического развития и в целом его изменять. Развернутый как полноценная политическая философия, этот язык открыл в ходе перестройки важность политического выбора и его публичного обсуждения. Влияние данной идиомы и предшествующей полемики на современные политические дискуссии в России остается чрезвычайно большим и одновременно почти незамеченным[619]. Если основной текст и аналитическая матрица «Государства и эволюции» пронизаны духом экономического детерминизма, в котором наличие или отсутствие частной собственности задает логику развития, то полемические выводы для современной Гайдару истории сформулированы на языке «выбора пути» и «альтернатив» перестройки, верность которому автор сохранит до конца жизни[620]. Именно в рамках этой перестроечной идиомы сформулирован общий историософский смысл книги, который повторяется на протяжении текста и в названиях глав («Две цивилизации», «Особый путь догоняющей цивилизации», «Выбор»):
В России сегодня делается не политика, а история, реализуется исторический выбор, который определит жизнь нашу и новых поколений. Этот выбор можно видеть во всем – в спорах об инфляции и неплатежах, проценте межбанковского кредита и военном бюджете, геополитических интересах России, медицинском страховании, борьбе с коррупцией, политике в области образования, об антисемитизме, о соглашении с НАТО, об отношениях церкви и государства, в каждом камешке, из которых складывается мозаика современной политики. А корни такого выбора тянутся очень глубоко, проходят через века истории, и не только русской [Гайдар 1995: 5–6].
Собственная деятельность правительства Гайдара в этой схеме получает четкий смысл, позволяющий снять существенную часть обвинений в корыстном умысле и, главное, – в авторстве «номенклатурной приватизации»: фактическую приватизацию как захват контроля над финансовыми потоками предприятий осуществила сама партийно-хозяйственная номенклатура еще в перестроечном СССР, что должно было привести к новому краху государства и затем к необходимости новой мобилизации и централизации ресурсов. Более того, в свете недавних кровавых событий в центре Москвы Гайдар показывает, что выбранная стратегия позволила осуществить переход к рыночной экономике и на «несколько градусов приблизиться к западному пути» мирным и эволюционным путем:
Понимая всю остроту ситуации, мы понимали и то, что есть возможность повернуть в другое русло <…>. Если до конца 1991 года обмен власти на собственность шел в основном по нужному номенклатуре «азиатскому» пути, то с началом настоящих реформ (1992 г.) этот обмен повернул на другой, рыночный путь. Введение свободных цен, указ о свободе торговли, конвертируемость рубля, начало упорядоченной приватизации, если их расценивать с социально-экономической точки зрения, означали следующее. Без насильственных мер, без чрезвычайного экономического положения удалось мягко изменить систему отношений собственности, катастрофическую систему конца 1991 года [Гайдар 1995: 129].
Таким образом, используя идиомы выбора исторического пути и утверждения альтернатив, Гайдар в противоположность позднесоветскому марксизму и публицистике перестройки уходит от предположения о поступательном развитии общественных отношений как о гарантии желаемой политэкономической эволюции. Он формулирует задачу преодоления исторической гравитации «восточного пути», а не следования естественному ходу вещей, который предполагает циклы приватизации (ослабления власти) и централизации (популистской мобилизации), характерные для бедных стран третьего мира.
Существенно преобразуя и по-своему используя два господствующих политических языка, Гайдар объясняет активное сопротивление дальнейшим реформам одновременно как со стороны старой номенклатуры, так и, косвенно, со стороны новой формирующейся олигархии. Язык экономического детерминизма и язык политической свободы ставят под вопрос будущее России, повышая ставку в текущей борьбе. Риторически драматизация выбора передает обществу ответственность за избрание «западного пути» или за отказ от него. Ставка на этот осознанный консолидированный общественный выбор против частных интересов, замаскированных под государственный интерес империи или принимаемых за логику естественного общемирового развития, и составляет явное политическое действие книги. Автор рисует читателю картину, которая объясняет, почему основные социальные интересы противостоят избранию «западного пути» разделения собственности и государства, и в то же время дает рациональное обоснование идее, что просвещенный общественный интерес заключается в том, чтобы поддержать этот исторически уникальный выбор. Легко заметить, что защищаемый выбор оказывается в противоречии с интересами господствующих групп и становится зависимым только от ясного понимания читателями и гражданами предлагаемой историософской схемы.
Новое прочтение двух политических дилемм
Более специфическим ходом в контексте лета 1994 года была попытка переформулировать с помощью большой историософской схемы две политические дилеммы, внутри которых демократическим силам отводилась незавидная роль защитников интересов богатеющей верхушки против интересов простого народа и еще более предосудительная роль противников сильного государства в России.
На решающем для правительства Гайдара обсуждении в Верховном Совете в декабре 1992 года Хасбулатов представил свою позицию как защиту шведской модели социального капитализма в противовес экономически либеральной американской модели капитализма, с его точки зрения, продвигаемой реформаторами. После ответного выступления Гайдар не был утвержден председателем правительства, и этот пост в итоге занял Черномырдин. Хотя к моменту написания книги политическое влияние Хасбулатова уже было минимальным, Гайдар дважды возвращается к данному эпизоду, упоминает его в интервью и в последующих книгах. При этом характерно, что, вступая в полемику с Хасбулатовым, он подчеркивает заведомую очевидность собственной позиции, как бы лишая аргументацию оппонента права на серьезный спор [Гайдар 1995: 165]. Аналогичное противопоставление социально ориентированной рыночной экономики европейского типа и «дикого» американского капитализма в 1994 году было артикулировано конкурентом и потенциальным союзником в широком демократическом фронте – Явлинским, возглавившим новую партию «Яблоко». Историософская логика «Государства и эволюции» помогает автору снять эту дилемму как объективно еще неактуальную для социально-экономического режима в России и рассматривать позицию Хасбулатова как «демагогию»[621].
Не так четко артикулированным, но более распространенным вариантом дилеммы, с формулировкой которой последовательно полемизировал Гайдар, была оппозиция между, с одной стороны, сильным государством-империей, ограничивающим право на крупную собственность в геополитических интересах центральной власти и в социальных интересах общества в целом, и, с другой стороны, экономической и политической интеграцией России с Западом, предполагающей ограничение роли государства[622]. Задачей книги в этом смысле было показать, что реальный выбор на тот момент на самом деле заключался между стихийно, на ощупь складывающимся номенклатурным госкапитализмом поздней перестройки, защищаемым Верховным Советом с помощью псевдопатриотической и имперской риторики, и собственно капиталистической конкурентной экономикой, продвигаемой партией «Демократический выбор России» и предполагающей строительство и защиту новых государственных институтов. Лидер партии посвящает десятки страниц детальному обоснованию собственного ви́дения ответственной государственной позиции и прямо называет себя и своих соратников государственниками[623], одновременно стараясь показать корыстный интерес и цинизм политических оппонентов. С помощью описанной историософской конструкции Гайдар также объясняет, почему в ходе перестройки советская номенклатура, включая силовые ведомства и ВПК, не оказала сколько-нибудь заметного сопротивления ослаблению государства – это было необходимым условием завершения фактической приватизации, стихийно начавшейся в перестройку. В 1994 году он четко видел долгосрочную политическую угрозу в возрождении сакрального культа «государства-империи», который позволяет сохранить полученную в распоряжение собственность в симбиозе с на самом деле слабым государственным аппаратом без соответствующих рыночных ограничений конкуренции и банкротств[624].
С другой стороны, набиравшие силу будущие финансово-промышленные олигархи, которые представляли собой достаточно пестрый состав выдвиженцев из КПСС, комсомола, КГБ, СВР и научно-технической интеллигенции, были тоже объективно заинтересованы в ослаблении линии реформаторов[625]. Новая буржуазия противостояла «красным директорам» в борьбе за контроль над крупнейшими предприятиями и была одним из очевидных бенефициаров либеральных реформ и приватизации. Однако в той мере, в какой реформаторы пытались ввести более прозрачные правила и процедуры приватизации и ограничить старые и новые монополии, будущие олигархи одними из первых стали использовать подконтрольную прессу и телевидение для активной дискредитации несговорчивых министров. Раздача индивидуальных квот и лицензий на экспорт нефти, льготные кредиты в условиях ускоряющейся инфляции и другие сверхприбыльные виды деятельности, а также выборочные решения о приватизации крупнейших предприятий в пользу конкретных групп уже стали нормальной практикой [Гайдар 1996; Явлинский 2003; Авен 2006]. Среди реформаторов фактически произошел скрытый раскол, свидетельствовавший об относительной слабости лидерской позиции лично Гайдара. Часть команды вместе с Чубайсом осталась в правительстве, несмотря на отставку Гайдара и, по всей видимости, против его воли [Гайдар 1996].
Таким образом, главной задачей полемического высказывания было переформулировать дилемму «либералы-приватизаторы против социальных государственников» в дилемму «ответственные либералы-государственники против безответственного номенклатурного госкапитализма». Капитализм западного типа основан на отделении собственности от власти, т. е. на жестком соблюдении прав на частную собственность как основе экономических свобод и конкуренции, что в конечном счете обеспечивает прирост инвестиций и долгосрочный экономический рост, необходимый для попадания из третьего в первый мир развитых экономик. В защите этого разделения и заключается подлинная государственная и патриотическая позиция. В рамках такой перспективы Гайдар достигал и другой цели – он выстраивал апологию наиболее радикального этапа реформ в новой России, который в общественном мнении ассоциировался с приватизацией и обогащением небольшой группы: фактическая приватизация была начата еще в СССР, до реформ 1992 года, и стихийно сложилась как номенклатурная приватизация финансовых потоков госпредприятий (через сети кооперативов, банков и подставных компаний). Она проходила без рыночных рисков убытков и банкротства в случае низкого качества управления в конкурентной среде, но и без гарантий прав собственности для ее бенефициаров – советской партийной и хозяйственной номенклатуры. Обвинения реформаторов в том, что они способствуют превращению сильной России в сырьевую колонию развитых стран, обращаются Гайдаром против псевдогосударственников:
Очевидно, какое государство можно выстроить, руководствуясь в реальности (не на словах, разумеется) государственническим идеалом, – коррумпированно-криминальное, полуколониальное. Общество становится колонией государства, а само грозное государство при таком режиме становится колонией мафии, отечественной и международной, легко проникающей во все поры аппарата. Россия оказывается колонией, сырьевым придатком передовых демократических стран, построенных по принципу открытого общества, колонией отдельных фирм этих стран [Гайдар 1995: 163].
Ключевой вопрос актуальной политической дилеммы, по Гайдару, – легальная и легитимная частная собственность предпринимателей, готовых принять конкуренцию и риск, или номенклатурная рента госкапитализма, в которой имперская риторика является популистским прикрытием интересов номенклатуры. В этой схеме демократические партии должны были преодолеть раскол на либералов и социал-демократов для защиты общественного интереса от складывающегося номенклатурного капитализма – обычного и естественного состояния для стран третьего мира и в целом для современной «азиатской цивилизации».
Называя себя государственником и патриотом, Гайдар предостерегает от культа «государства-империи», который скрывает интерес номенклатуры в сохранении симбиоза власти и собственности, характерного для восточного пути третьего мира [Гайдар 1995: 160–165]. Разумна ли опора на сильный государственный аппарат как на рычаг преобразования для перехода с восточного на западный путь и создания русского «экономического чуда»? Упоминание автором опыта такого перехода успешных азиатских стран могло означать положительный ответ на этот вопрос. Но Гайдар обосновывает отрицательный ответ, используя, в частности, исторические аргументы В. Селюнина [Селюнин 1988], показавшего, что ускоренное укрепление государства в России оказывалось опасным для последующего развития страны. Что же может противостоять неомарксистской железной логике циклов и магниту сильного государства, которое предопределяет ограничение роста и слабость государства в следующей фазе цикла и за которым стоят интересы номенклатуры? Переход к западному социально-экономическому укладу роста, основанному на аккумуляции инноваций и на разделении власти и собственности, по Гайдару, решается за счет ставки на «политическую волю», которая должна быть нацелена на качественное изменение функций государства, где перечень обязанностей государства «четок и локален», а также за счет отказа от имперских амбиций, несовместимых, в силу ограниченности ресурсов, с задачами модернизации экономики и общественной инфраструктуры [Гайдар 1995: 160].
В этой точке два языка «Государства и эволюции» как бы входят в прямое противоречие: детерминизм неомарксистского языка противостоит перестроечному утверждению свободы выбора, у которой, однако, не оказывается заинтересованного субъекта или социального класса. Бюрократия в обоих своих ликах – служителей государства и одновременно бизнесменов – заинтересована в сохранении непрозрачной связки собственности и власти[626].
Язык и декларируемые имперские «идеалы» бюрократии дисквалифицируются Гайдаром как «слова», с которыми нет смысла спорить. Но последующий призыв к выходу из логики детерминизма интересов обеспечивается автором за счет явного обращения к идеалам «граждан великой страны» на языке перестроечной философии истории выбора и альтернативы[627]. Гайдар подчеркивает, что противостояние возрождающемуся иррациональному и имитационному имперскому культу государства и стоящим за ним объективным интересам бюрократии будет трудным, и положительный исход не гарантирован. Однако интересам бюрократии, которую нет смысла переубеждать, Гайдар противопоставляет именно «идеалы» разумных демократов и либералов. В статье «Новый курс?», написанной за несколько месяцев до книги, политик более явно обозначает проблему – опорой его реформ должен был бы быть средний класс, ослабленный и дезориентированный в результате гиперинфляции, которая, в свою очередь, стала результатом действия отраслевых лоббистов и Центробанка [Гайдар 1994]. «Идеалы» не действуют в языке постмарксистского подозрения к идеологии, но на них оказывается возможно опереться, используя историософский язык перестройки:
Обречены ли все попытки либералов, демократов сместить главный вектор истории?.. Конечно, я глубоко убежден, что это не так, иначе незачем было бы и заниматься политикой, пытаться растопить вечный полюс оледенелой государственности, в которую вмерзло живое тело страны! Вместе с тем надо трезво видеть и опасность такого развития событий. И главное, понимать, что реальное развитие событий на самом деле зависит сегодня от наших усилий [Гайдар 1995: 157].
Заключение
В книге «Государство и эволюция» Гайдар предложил оригинальную неомарксистскую схему мировой истории, объясняющую эволюцию России и СССР в терминах нормального для большинства стран «азиатского способа производства», а перестройку – как исторически предопределенное изменение, соответствующее инстинктивно понятным «азиатским» экономическим интересам различных слоев советской номенклатуры. Одновременно историософский язык перестройки предоставил автору риторический инструментарий для формулировки политического курса реформ как возможности решительного «исторического выбора» общества. В этой логике ставка на исторический выбор, обеспеченный добродетелью и политической волей сознательных граждан, дает России уникальный шанс выйти из заколдованного цикла «азиатского способа производства». Широкий набор способов публичной, аппаратной и, наконец, собственно политической коммуникации в Верховном Совете, в которую был вовлечен реформатор в ходе карьеры, контрастировал с нарастающим ощущением невозможности объяснить свою позицию более широкому кругу заинтересованных сторон и обществу в целом. В ситуации коммуникативного разрыва и противоречия курса реформ экономическим интересам элиты публичная риторика должна была стать основой политического действия. Последующее признание Гайдара в собственной неприспособленности к роли политика ретроспективно делает слабой ставку на преодоление логики экономического детерминизма (интересов) с помощью свободного политического выбора (идеалов), предполагающее убедительную публичную полемику. По оценке значительного числа соратников и оппонентов Гайдара, включая и самого реформатора, переход от номенклатурного капитализма к «западной цивилизации» не был реализован[628]. Книга «Государство и эволюция» – это выражение напряжения интеллектуальной работы ученого и реформатора в момент, когда он стоит перед необходимостью принять или преодолеть свое политическое бессилие перед лицом ясно осознаваемых им долгосрочных трендов и социальных интересов. Слабость красноречия политического философа свободы и частной собственности отчасти способствовала тому, что предостережения философа истории, основанные на экономическом детерминизме, сбылись. Прогностическая сила неомарксистского языка «Государства и эволюции», описывающего долгосрочные интересы номенклатуры, сохраняет этот текст актуальным и оригинальным высказыванием спустя двадцать лет после написания.
Проследив эволюцию политического философа (и философа истории), историк может осторожно указать на возможные языковые и исторические причины, по которым противоречия и ограничения книги были незаметны ее автору. Внутренним противоречием двойной перспективы Гайдара, сочетавшей жесткий экономический детерминизм и утверждение политической свободы выбора, представляется констатация отсутствия значимых социально-экономических групп, заинтересованных в переходе от «азиатской» к «западной» цивилизации. Опираясь на свое ви́дение истории, Гайдар утверждал, что «отнюдь не в интересах сегодняшней российской бюрократии помогать становлению полноценной системы частной собственности, отделенной от государства» [Гайдар 1995: 161], но не указывал, кто бы мог стремиться к драматической трансформации, в основе которой лежало бы чудо рождения новой цивилизации. Он апеллировал к «политической воле» и «совместным усилиям» демократов, но понимал слабость и неготовность среднего класса, в чьих интересах могло бы быть такое изменение. С другой стороны, регулярно упоминая опыт «азиатских тигров», исторически быстро прошедших этот путь из «Азии» на «Запад», Гайдар указывал на историческую опасность чрезмерного укрепления государства в России, отказываясь и от опоры на сильный государственный аппарат, гарантирующий разделение государства и собственности. Язык исторического выбора, основанного на идеалах, и язык экономических интересов, определяющих ход истории, находятся в противоречии, по всей видимости, не до конца отрефлексированном автором. Мы предполагаем, что историки, политические философы, экономисты и другие внимательные читатели, понимающие языки недавно ушедшей эпохи, будут задавать этому тексту новые вопросы. Чтение, понимание и содержательная критика суть продолжение воздействия высказывания в истории.
Литература
[Авен 2006] – Петр Авен: «Мы заложили фундамент дальнейшей жизни» // Полит. ру. 2006. 20 декабря (polit.ru/article/2006/12/20/aven (дата обращения: 06.05.2018)).
[Авен, Кох 2013] — Авен П., Кох А. Революция Гайдара: История реформ 90‐х из первых рук. М.: Альпина Паблишер, 2013.
[Ананьин 2012] – Ананьин О. Реформы: проекты и начальные шаги // Мир России. 2012. № 1. С. 3–10.
[Ананьин, Гайдар 1986] – Ананьин О. И., Гайдар Е. Т. Хозяйственные реформы в социалистической экономике: Некоторые дискуссионные вопросы // Сборник трудов ВНИИСИ. 1986. № 6 (gaidar-arc.ru/databasedocuments/theme/details/3471 (дата обращения: 06.05.2018)).
[Атнашев 2006] – Атнашев Т. Проектирование как горизонт истории: Опыт перестройки и публичная история в Новое время // Диалог со временем. 2006. № 16. С. 15–52.
[Берелович 2005] – Берелович А. Pro domo sua: [Рец. на кн.: Гайдар Е. Т. Долгое время. Россия в мире: Очерки экономической истории. М.: Дело, 2005] // Отечественные записки. 2005. № 6 (www.strana-oz.ru/2005/6/pro-domo-sua-e-t-gaydar-dolgoe-vremya-rossiya-v-mire-ocherki-ekonomicheskoy-istorii (дата обращения: 06.05.2018)).
[Васильев 2011] – Видео и стенограмма лекции Сергея Васильева «Интеллектуальная подготовка реформ 90‐х» // Фонд Егора Гайдара. 2011. 8 декабря (dist.gaidarfund.ru/articles/1152 (дата обращения: 06.05.2018)).
[Волобуев 1987] – Волобуев П. В. Выбор путей общественного развития: Теория, история, современность. М.: Политиздат, 1987.
[Гайдар 1988] – Гайдар Е. Т. Курсом оздоровления: Экономическое обозрение // Коммунист. 1988. № 2 (gaidar-arc.ru/databasedocuments/index/details/3479 (дата обращения: 06.05.2018)).
[Гайдар 1994] – Гайдар Е. Т. Новый курс? Возрождение государственного регулирования обогащает богатых и разоряет бедных // Известия. 1994. № 26. 10 февраля (gaidar-arc.ru/databasedocuments/theme/details/3502 (дата обращения: 06.05.2018)).
[Гайдар 1995] – Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. М.: Евразия, 1995.
[Гайдар 1996] – Гайдар Е. Т. Дни поражений и побед. М.: Евразия, 1996.
[Гайдар 2009а] – Гайдар Е. Т. Власть и собственность: Смуты и институты. Государство и эволюция. СПб.: Норма, 2009.
[Гайдар 2009б] – Егор Гайдар: «Режим может рухнуть неожиданно, за два дня» // Новая газета. 2009. № 129. 20 ноября (www.novayagazeta.ru/articles/2009/11/19/40358-egor-gaydar-rezhim-mozhet-ruhnut-neozhidanno-za-dva-dnya (дата обращения: 06.05.2018)).
[Гайдар, Мау 2004] — Гайдар Е., Мау В. Марксизм: между научной теорией и «светской религией»: (Либеральная апология) // Вопросы экономики. 2004. № 5. С. 4–27; № 6. С. 28–56.
[Гайдар, Чубайс 2011] – Гайдар Е. Т., Чубайс А. Б. Развилки новейшей истории России. СПб.: Норма, 2011.
[Гефтер 1972] – Гефтер М. Многоукладность – характеристика целого // Вопросы истории капиталистической России: Проблема многоукладности. Свердловск: Издательство Уральского государственного университета, 1972. С. 83–99.
[Гефтер 1988] – Гефтер М. Перестройка или перепутье? // Век XX и мир. 1988. № 7. С. 34–39.
[Илларионов 2010] – Илларионов А. Трудный путь к свободе: О роли личностей и их мировоззрения в недавней российской истории // Континент. 2010. № 145 (magazines.russ.ru/continent/2010/145/il11.html (дата обращения: 06.05.2018)); № 146 (magazines.russ.ru/continent/2010/146/il7.html (дата обращения: 06.05.2018)).
[Кара-Мурза 1994] – Кара-Мурза С. Вырвать электроды из нашего мозга. М.: Паллада, 1994.
[Кирчик 2007] – Кирчик О. История как экономика, или Путешествие из 1921-го в 1906‐й через 1990‐й // НЛО. 2007. № 83. С. 395–411.
[Кордонский 2006] – Кордонский С. Рынки власти: Административные рынки СССР и России. 2-е изд. М.: ОГИ, 2006.
[Кох 2011] – Альфред Кох: Стенограмма лекции «Некоторые мифы о реформах 90‐х» // Фонд Егора Гайдара. 2011. 25 ноября (lectures.gaidarfund.ru/articles/1148 (дата обращения: 06.05.2018)).
[Лужков, Попов 2010] – Лужков Ю., Попов Г. Еще одно слово о Гайдаре // Московский комсомолец. 2010. 21 января (www.mk.ru/politics/article/2010/01/21/416001-esche-odno-slovo-o-gaydare.html (дата обращения: 06.05.2018)).
[Мау 2010] – Мау В. Сочинения: В 6 т. Т. 4: Экономика и политика России. Год за годом (1991–2009). М.: Дело, 2010.
[Мау, Рогов 2010] – Мау В., Рогов К. Егор Гайдар: Штрихи к будущей биографии // Вопросы экономики. 2010. № 1. С. 143–149.
[Моисеев 2000] – Моисеев Н. Н. С мыслями о будущем России. М.: Фонд содействия развитию социальных и политических наук, 1997.
[Найшуль 2004] – Найшуль В. Откуда суть пошли реформы // Полит. ру. 2004. 21 апреля (polit.ru/article/2004/04/21/vaucher (дата обращения: 06.05.2018)).
[Нечаев 2011] – Нечаев А. Предотвращенная катастрофа: [Стенограмма лекции] // Полит. ру. 2011. 23 ноября (polit.ru/article/2011/11/23/nechaev (дата обращения: 06.05.2018)).
[Пияшева 2000] – Пияшева Л. «Либеральной реформы в России не было и в ближайшее время не предвидится…» // Континент. 2001. № 107 (magazines.russ.ru/continent/2001/107/piya.html (дата обращения: 06.05.2018)).
[Покок 2015] – Покок Дж. Г. А. The state of the art: (Введение к книге «Добродетель, торговля и истории») / Пер. с англ. А. Бондаренко и У. Климовой под ред. Е. Островской // НЛО. 2015. № 134. С. 45–74.
[Селюнин 1988] – Селюнин В. Истоки // Новый мир. 1988. № 1. С. 162–189.
[Уринсон 2012] – Уринсон Я. Экономические реформы в России – 20 лет спустя // Фонд Егора Гайдара. 2012. 10 августа (summer.gaidarfund.ru/articles/1177 (дата обращения: 06.05.2018)).
[Шаталин, Гайдар 1986] – Шаталин С., Гайдар Е. Узловые проблемы экономики // Экономическая газета. 1986. 29 июля. С. 6–7.
[Шматко 2003] – Шматко Н. «Научная революция» в российской экономике как зеркало радикальной экономической реформы // Неприкосновенный запас. 2003. № 5. С. 58–66.
[Шляпентох 2005] – Шляпентох В. Егор Гайдар – марксист?! (О книге Е. Гайдара «Долгое время») // Вопросы экономики. 2005. № 10. С. 149–154.
[Чудакова 2012] – Чудакова М. О. Егор: Биографический роман: Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет. М.: Время, 2012.
[Явлинский 2003] — Явлинский Г. Периферийный капитализм: Лекции об экономической системе России на рубеже XX–XXI веков. М.: Интеграл-информ, 2003.
[Ясин 2011] — Ясин Е. Оттенки меняют оценку / Подгот. к публ. Н. Гетьман // Научно-образовательный портал IQ – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики». 2011. 19 марта (iq.hse.ru/news/177672802.html (дата обращения: 06.05.2018)).
[Åslund 2007] – Åslund A. Russia’s Capitalist Revolution: Why Market Reform Succeeded and Democracy Failed. Washington, D. C.: Peterson Institute for International Economics, 2007.
[Atnashev 2010] – Atnashev T. Transformation of the Political Speech under Perestroika: Rise and Fall of Free Agency in the Changing Idioms, Rules and Second-Order Statements of the Emerging Intellectual Debates (1985–1991): Ph.D. dis. Florence: European University Institute, 2010.
[Djankov 2014] — Djankov S. The Microeconomics of Postcommunist Transformation // The Great Rebirth: Lessons from the Victory of Capitalism over Communism / Ed. by A. Åslund and S. Djankov. Washington, D. C.: Peterson Institute for International Economics, 2014. P. 187–204.
[Kołakowski 2008] — Kołakowski L. Main Currents of Marxism / Transl. by P. S. Falla. New York; London: W. W. Norton, 2008.
[Sapir et al. 2012] — Sapir J., Ivanter V., Nekipelov A., Kouvaline D. La Transition russe, vingt ans après. Paris: Éditions des Syrtes, 2012.