жет себя достойной жизни вечной. Но мы не можем просто так крестить заново существо, уже отдавшее свою бессмертную душу дьяволу!
— Но они могут себя оговаривать. Ирландцы вообще странные люди…
— Верно. Тогда получится, что, казнив этих грешников и самозванцев, не предложив им раскаяться, грех совершим уже мы.
— Ну про душу можно проверить быстро, — сказала Анна, и отцепила с пояса флягу. — Зверобой. Хорошая травка. От нее создания говорящие, но бездушные мучаются. Впрочем, если тварь, отказавшаяся от собственной души, чуток помучается, какой в том убыток? А, красное рыло? Рискнешь?
Последние слова произнесла уже по-ирландски.
— Что за яд? — ирландец понюхал снадобье.
— Зверобой.
— Это которым скот травится?
— Для людей он лекарство. Даже если ты уже не человек, ни одно говорящее создание от такого не померло.
— А если пить не буду?
— Помолимся за грешника, да повесим. И следующего попробовать уговорим.
— Давай сюда.
Вырвал флягу. Вылакал в три глотка. Утер пасть красным рукавом. Дорогая одежка, верно, тоже Гвин выдал. Хорошая идея — всех своих одеть одинаково, чтобы с врагами не путать. Анна решила, что непременно посоветует ввести одноцветную одежду в королевской армии. Да и ополчение обязать на службу являться не иначе. Хотя хватит ли у короля денег, оплатить один наряд в несколько лет для всех воинов королевства? Это ж две трети всех людей! Ну пусть хоть рыцарей оденет в пурпурные пледы, белые штаны и зеленые куртки. Зеленый всегда был цветом Диведа. А белое… белое — это Камбрия!
— Ну — спросил краснорожий, — что? Горькая гадость, и только.
— На фэйри обычно действует сразу, — сообщила Анна, — а скот я травить не пробовала… Наверно, душа у тебя еще есть.
— Он лжет про Гвина? — уточнил сэр Эдгар. — Набег был, в конце концов, нежестоким. Свои ж валлийцы подчас гадят серьезнее. Если про Гвина правда, солидный выкуп нас вполне устроит…
— Не знаю. Он же, с их слов, только обещал сделать ирландцев фэйри. Но не сделал пока…
Ссориться с Гвином не хотелось. Сэр Эдгар развязать войну не рвался. Хаживал сопливым пацаном под знаменами Кадуаллона. В последнем походе. Принес домой два золотых, три шрама да репутацию храброго и разумного воина. И напрочь утратил любовь к войне. По счастью, Кричащий холм всего в дне пути. Пришлось примириться с недолгим продолжении похода — к холму.
— Если Гвин вас не признает, всех вздернем, — вынес вердикт сэр Эдгар. — если признает, ему надлежит выплатить возмещение за нанесенные кланам и королю обиды. И штраф. Не заплатит — всех повесим прямо перед его сидом, и пусть злится, если хочет. А сегодня дневка!
Как раз времени хватит получше разобраться, что происходит. Отправить гонца с донесением. И даже получить ответ.
Оруженосец, гордый важным поручением, немедленно получил второй пакет — от викария преосвященному Дионисию. В коротком, но емком отчете описывалось главное — поведение Немайн как единственной христианки, не пораженной языческими пережитками. Упоминался Гвин ап Ллуд, старый соперник многих святых, который вылез вновь — вредить добрым людям по мере сил. И поминалось имя, данное Немайн приемышу при крещении. Странное имя — Владимир. Третье письмо принесла сида. Для Дэффида ап Ллиувеллина.
— Пусть знает, что стал дедушкой, и снова приготовит мою старую комнату. Я пусть замуж и не вышла, но сын у меня теперь есть… Как хорошо отец Адриан детей крестит! Побрызгал сверху — и все, и не надо из рук отдавать сокровище свое… Стой. Ты будешь скакать быстро. Будь осторожен. И осторожнее со стременами — если при падении застрянешь, будет неприятно.
Курьер, умиленно разулыбавшись, обещал быть осторожным, взял письмо — и пустил коня в галоп, пока еще посланий не притащили. Воины стали подозрительно приглядываться к стременам. Теперь-то все, что изрекала сида, снова было откровением! Снова стала светом в окошке! Однако Немайн этого не замечала. Заорал маленький, и пришлось ей идти в палатку — осваивать науку пеленания детей…
К вечеру краснолицый ирландец стал фиолетоволицым. Валялся по земле, прижимая одну руку к животу, другой тер уши, скреб нос… Позвали священника, горожанина — перевести — и Анну. Та сосредоточенно готовила колесницу, ставшую из квадриги тригой, к недолгому походу. А кому еще? Немайн только и напомнила что надо. Еле-еле историю про ворону выслушала — пленная фэйри как раз кормила маленького, Немайн ревниво следила, стараясь не выпустить дитя из рук. А прежняя мать, конечно, и сама подержать хотела. Гвин и Мабон что-то затевают… Они и есть цапли?
— Гадание по птицам — суеверие, караемое позором и изгнанием, — сурово напомнила сида про осторожность в применении старого знания, отняла маленького от кормилицы. — Кэррадок — дурак. А если кто нас тронет — трогалки оторву. И голову, для верности.
Анна убедилась — сида вменяема. Ну почти. Тем более та сразу нашла ученице множество дел. И в первую очередь — стирку. А кровь на белом платье уже засохла, вот беда… Так что на работенку по ведьминской специальности Анна согласилась скорее с облегчением. Однако, увидев страждущего, ничего удивительного не обнаружила. Так, любопытное.
— Отравление зверобоем. Похоже, Гвин — или кто другой — души-то того… Но надо же — они не фэйри, тем становится дурно сразу. А это овцы! Или коровы… То-то им хотелось стать фэйри. Те хоть живут долго. А тут ни долгой жизни, ни спасения души.
— Душа овец… — задумался викарий, — сам я такого вопроса не решу. Агнцы, они невинные…
— А если козлища? Да у них просто души скота! А уж какого…
— Да уж… Никогда с таким не встречался. И курьер уже ускакал, как назло. Хорошо, что великолепная младенца спасла, крестила. Ты его проверила?
— Нет пока. Да и не подпускает. Ну ей виднее. И не должно ничего с ним быть — душу нужно отдать добровольно, а какая у маленького воля?
— В любом случае он теперь христианин, и верю, душа у него будет, и на снисхождение благодати Господней уповаю. А что с прочими делать-то? И вот именно с этим.
— Ну брюхо пройдет дня через три. Как у коров. Особенно белые аннонские часто травятся, кстати. А уши… Позвали бы меня раньше, я б их глиной намазала. Но хороши охраннички, добрый фермер раньше травницу к скотине позовет. Теперь же видишь, какие ожоги? Да еще и руками разодранные… Кожи, считай, вовсе нет. Надо бы их отрезать. А этого… бывшего человека — в темный чулан. Он еще неделю солнечного света бояться будет. А уши заберу, замочу в уксусе, чтобы не сгнили. Уши человека-животного!
Про уши кер-мирддинец переводить не стал. Священнику. Хотя греха и не видел. Они же это… овечьи. А овечьи — хоть в уксусе, хоть в вине. Хоть хранить, хоть в зелье пустить. Да хоть вовсе с кашей да под пиво! Но греки — они же ненормальные. Вдруг не понравится что.
Зато перевел столпившимся вокруг пленным. Еще и прибавил:
— И ведите себя тихо. Вся ваша надежда теперь на Гвина. Потому как вам теперь не два пути — наверх или вниз, а один. Кто помрет — будет просто гнить. И больше ничего.
Вот тут начался вой. Ирландцы, уверившись, что их вождь потерял душу, взвыли. Многие валились на колени, просили у Анны глоток зелья — провериться. Надеялись.
А надеялись оттого, что про Гвина только один человек и говорил… Ведь это со стороны Бога жестоко: за глупую — пусть жестокую и доходную шутку над соседями — совсем лишать души.
— А нет больше, — разводила та руками, — все, что с собой взяла, баран ваш выпил. Это ж не просто так. Это я всю ночь в июне траву собирала, потом мяла, растирала, в глиняном тигле выпаривала… Одной травы ушло двенадцать марок веса. Я думала, мне экстракта месяца на три хватит. Да и зачем вам зря мучиться, скотинки?
Шок был слишком велик. Некоторые требовали, чтобы их повесили! Поскольку они-де лгали о работе на Гвина.
— Мы не можем точно этого знать, а потому не примем грех на душу, — твердо отвечал викарий. — Вдруг вы лжете, а король фэйри вас выкупит? Вы слышали приговор. Подождите немного. Опять же я уже отправил с гонцом письмо в столицу и очень надеюсь, что преосвященный Дионисий даст мне добрый совет, что с вами делать. Если бы вы просто добровольно отреклись от Христа, тут было б ясно. Но вы и от семени адамова отрешиться ухитрились, Гвин там или не Гвин! Впрочем, молиться за вас не грешно — вне церкви, конечно. Просите христиан молиться за вас — это за любую тварь делать не возбраняется.
— И повесить вас можно, — обрадовала Анна. — Без исповеди и причастия, конечно.
— А он не солжет? — заволновался викарий насчет Гвина. — Смотри, сиятельная Анна…
— Да какая я сиятельная?
— Ты ученица великолепной. Ты просто не можешь быть ниже, — объяснил викарий. — Но если Гвин ложно не признает этих не-людей…
— Будем их называть «фэйри». Животными — слишком, а настоящие Добрые Соседи на эту кличку обижаются.
— Хорошо. Этих фэйри не признает — мы их повесим. А если они правы, и вешать их необязательно? Выкупить их жизни могла бы и церковь. Конечно, очень недорого. В надежде, что некогда бывшие христианами существа смогут вновь обрести душу. Хотя бы для Ада. Ибо даже это лучше, чем никакого посмертия вовсе…
— А сиды не лгут. Даже те, которые склоняются к службе Аду. Ну наша не испорченная, как ее бывший братик. Но пример хороший. Ее, бывает, не поймешь, это да. Но неправду не сказала пока ни разу.
— А где у нас ближайшая крепость Гвина?
— Кричащий Холм. Съездим. Людей он чарами отгоняет, но Немайн, пусть крещеную, да сиду, наверняка послушают. А пленных… Я бы их под конвоем в город отправила. Поживут пока близ предместья. Если они фэйри, пусть бы жили до первой большой вины… Но сэр Эдгар вздумал их повесить у Гвина на виду…
Викарий понял — августу бросят в пасть к демону! С другой стороны, ни одно житие, где поминается Гвин, не оборвалось мученичеством во славу Господню.
— К Гвину пойду я. — Вид у викария стал отчаянный и немного лихой. — Он любит насмехаться над священниками. Но ни одного не убил, потому рисковать я не буду. Насколько легче принимать решение, когда оно не грозит ничем, кроме словесных поношений.