а чашкой кофе и сигаретой на сто первом этаже и озирает из окна всю землю. Мало-помалу я поверил в Шувея-миллионера, Шувея — героя из сказок и легенд и вслед за взрослыми стал глубокомысленно повторять: «Подождите!… Вот приедет Шувей из Америки…» По письмам Шувея было ясно, что он пока еще не нашел сокровищ Монтесумы, и все-таки мы надеялись увидеть его в ослепительном сиянии — он мог явиться в любую секунду и вызволить нас из любой беды. Однако он не спешил. Шли годы — четыре, пять… семь, тетушка Амалия по-прежнему читала изодравшиеся в путешествиях по свету письма. И хотя Шувей писал, что цели своей еще не достиг, тетушка Амалия только улыбалась с неистощимым материнским терпением, восхищаясь сыновней скромностью.
Потом год или даже больше от Шувея не было ни одной весточки. Мечты о несметных его богатствах поблекли, нетерпеливое ожидание сменилось унынием. Тетушка Амалия совсем сморщилась, стала прихварывать. Глаза, некогда оживленные надеждой, потускнели. И вот однажды, когда никто его уже и не ждал, явился Шувей. Свалился как снег на голову, безо всякого предупреждения, приехал ночным поездом.
— Ол райт!.. Инкогнито! — воскликнул обладатель сокровищ Монтесумы, перешагнув порог дома. Гром и молния среди ясного неба не повергли бы нас в большее изумление, чем его приезд. Мы просто окаменели. А потом все от мала и до велика, — тетя Амалия, родные, соседи смеялись, плакали, обнимались, словно дорогой покойник на глазах у всех воскрес из мертвых. Кругом шумели, разговаривали, суетились, а я никак не мог прийти в себя.
Где тот мальчик, которого я так хорошо помнил по фотографии? Передо мной стоял мужчина лет тридцати пяти со слегка обрюзгшим лицом и черными усталыми глазами; в их жестоком, растерянном взгляде я с испугом угадал душу неудачника, который умел только ненавидеть. И все-таки это был Шувей. Соседи растрезвонили новость по всему кварталу; из уст в уста передавалось:
— Приехал Шувей из Америки!
— Кто? Кто? Какой такой Шувей?
— Какой-какой! Ты что, не знаешь домишко у бензоколонки!
— Сын железнодорожника?
— Ну да!
И в самом деле это был Шувей. Я понял, что это он, когда, присев передо мной на корточки, наш гость серьезно спросил:
— Так это ты?
— Угу!
— А ведь когда я уезжал, ты был вот такусенький, — и он развел руки так, словно тетушка Амалия собиралась надеть на них пасму шерсти. — А теперь уж большой парень. — Он погладил меня по щеке, и я почувствовал, какая мозолистая у него рука. Видно, дяде Шувею много пришлось потрудиться, прежде чем он отыскал сокровища Монтесумы.
Но где же сокровища? Шувей вернулся с одним только желтым чемоданом, который был уже наполовину пуст после раздачи подарков: подвязок, подтяжек, рубашек, отреза на платье тете Амалии, печенья и монпансье.
— Ол райт! Основное имущество в пути… Скоро прибудет!
Несколько дней в доме тети Амалии царило изобилие. Отовсюду посыпались письма, я даже не подозревал, что у нас столько родственников; в доме постоянно толпились соседи и знакомые; кто у нас только не перебывал: товарищи Шувея по школе, приятели по армии, теперь мелкие торговцы и скромные служащие, они вдруг открывали в себе деловые таланты и готовы были присоединиться к самым фантастическим планам и комбинациям, когда — ол райт! — прибудет «основное имущество» дяди Шувея. Трудно сказать как, но дядя Шувей ухитрялся находить время и для меня. В эти первые дни я пользовался его особым вниманием. Сбегая от многочисленных гостей, мы бродили по окраинам нашего городка, по пустырям, — по тем местам, где миллионеру знаком был каждый камень.
— Вон в той ложбинке, что между двумя насыпями железной дороги… мы с утра до вечера гоняли в футбол, играли чем ни попадя: картофелиной, мячом, тряпкой, консервной банкой. А в котловане за фабрикой — после дождя в него стекала вода со всей нашей окраины и он превращался в настоящее озеро — там мы купались, играли в моряков, и корыта были нашими кораблями… Вон там…
— А ты… ты нашел сокровище?..
— Какое еще сокровище?
— Тетя Амалия сказала… что Монтесума…
— А!.. Сокровища Монтесумы? Да это просто так говорится… Кто только не искал их!
— А ты нашел?
— Хм!.. А вон там сажали кукурузу. Осенью, когда собирали урожай, початки срезали только самые крупные. А остальные доставались нам — мировые гранаты из них получались… А вон там, около орехового дерева, я таким вот початком выбил глаз Истрате — тому косоглазому, который вчера вечером решил сделать из меня биржевого дельца… Ах, если бы ты знал, как мне хотелось сюда вернуться! Я воображал себя путешественником, приехавшим из долгих странствий на острова за пряностями, паломником, возвращающимся из Мекки, усталым охотником, наконец отыскавшим тихую поляну. Я воображал себя проводником, шагающим впереди каравана, — а где-то там, вдали, меня манит пустырь на окраине моего городка и дом, в котором я появился на свет… Мне казалось, что я опять маленький мальчишка — поезда пролетают мимо нашего предместья, а я мечтаю оказаться в одном из них и умчаться в неведомые края… Но исколесив множество дорог, я устало вглядывался в даль, пытаясь различить на горизонте тополя на углу нашего квартала, этот пустырь, и котлован с дождевой водой, и липу — со спичку толщиной — перед низеньким, покосившимся домом с окном на железную дорогу, где я мечтал о путешествиях.
Слушая эту исповедь дядюшки Шувея, я уже не сомневался: сокровище Монтесумы он не нашел. Но пока только я был посвящен в эту тайну. А родные и знакомые по-прежнему обсуждали хитроумные коммерческие планы, они встречали дядю Шувея бурным взрывом ликования, расспрашивали о далеких странах и всячески старались к нему подольститься.
— Что ж ты не привез с собой американку? — хитро подмигнув, спросила вдруг тетя Анастасия и взглянула на трех своих незамужних дочерей.
— Хе-хе! — Кривой зеленщик — дядя Истрате привскочил со стула. — Ты что ж? Думаешь, в Америке, чтобы молока попить, корову покупают?
— Грубиян! — процедила тетушка Анастасия. Другие гости исподтишка захихикали. Старуха Амалия, ничего не слыша и не видя, волчком крутилась по дому, потчевала гостей вареньем с солоноватой водой из своего колодца. Кривой Истрате оглядел всех по очереди, посмеиваясь и будто спрашивая: да что я такого сказал?
— Чего им всем от меня надо? — спросил меня дядя Шувей.
— Ты — Монтесума!.. Они хотят поглядеть на твои сокровища.
— Сокровища? — взволнованно спросил он. — Так вот оно что! — Дядя Шувей широко разинул рот, и… я оцепенел от ужаса: он вынул все свои зубы, — обе челюсти и, положив на ладонь, сунул мне под нос. — Вот они, сокровища! На бойнях Чикаго, стоя по пояс в крови, за доллар в день я чистил сточные канавы… Был чистильщиком сапог, каменщиком и кондуктором трамвая. Кем я только не был!.. Но ближе всего к сокровищам я оказался тогда, когда, взрослый мужчина, я бегал мальчиком на посылках — «боем» бостонского отеля…
Шувей побагровел, на висках набухли жилы, лоб покрылся капельками пота. Я был удивлен, напуган, растерян. Перед глазами у меня стоял мальчуган в коротких штанишках с пожелтевшей фотографии тетушки Амалии, которую дядя Шувей — «Ол райт! Инкогнито!» — снял, едва войдя в комнату, — с рекламной, словно для зубной пасты «Нивея», улыбкой, — а рядом со мной был взрослый мужчина-неудачник, у которого если и оставались силы, то только на то, чтобы ненавидеть.
— Так кто же такой этот Монтесума? — спросил я.
Вопрос пришелся как нельзя кстати. Дядя Шувей тут же успокоился, искорка безумия в его глазах исчезла, кровь от щек отхлынула, он запихнул в рот свои вставные челюсти.
— Монтесума? Ну, это великая личность. Ты слышал об ацтеках, древнем населении Америки?
— Инки, ацтеки… Я читал.
— Монтесума был их королем. Когда испанцы завоевали Мексику, они взяли Монтесуму в заложники и хотели получить за него сокровища индейцев. Но он предпочел умереть голодной смертью. Его сокровища — гигантский клад, спрятанный его подданными, до сих пор не найден…
На другой день дядя Шувей продал на барахолке карманные часы и пиджак, тайком вынутый из чемодана, и еще несколько дней в доме тетушки Амалии царило изобилие, а друзья, родственники продолжали строить деловые планы в ожидании находившегося в пути «основного имущества». Ровно через две недели после приезда дядя Шувей повел меня в дом к учителю Мэрджиняну. Я остался в тесной прихожей, уставленной книжными полками, а Шувей под руку со старым учителем ушел в соседнюю комнату. Я слышал, что разговор шел о деньгах, кажется, кто-то у кого-то занимал. Возвратившись в переднюю, дядя Шувей сунул в карман пиджака бумажник, — он ли брал деньги взаймы, старик ли у него — не знаю.
А в доме у тети Амалии по-прежнему царило изобилие.
— Посмотрим, что у нас еще осталось из сокровищ Монтесумы, — сказал однажды дядя Шувей и, пользуясь тем, что мы одни были дома, подвел меня к своему чемодану. Чемодан был почти пуст. Две-три поношенные рубашки и еще какие-то пустяки. Но на дне, во всю длину чемодана лежало что-то непонятное — какая-то зеленая сетка из материала, похожего на резину, намотанная на два длинных алюминиевых прута. Шувей вынул эту странную вещь.
— Что это? Рыбу ловить?
— Скажешь тоже! Это гамак! Потрясающий американский гамак… В таких гамаках возлежат дочери американских миллионеров в Калифорнии, когда загорают. Стоит не меньше двух тысяч лей… Старик фермер, который дал мне этот гамак, нашел его на берегу реки неподалеку от своей фермы — видно, забыли туристы.
Еще четыре дня гамак пролежал в запертом чемодане под кроватью. А наш миллионер на целый день пропадал из дома и возвращался лишь поздно вечером, усталый, молчаливый, угрюмый. А днем кто-нибудь из знакомых или родных обязательно заходил к тете Амалии и в ожидании дяди Шувея выпытывал у старухи, каковы доходы «американца» и сколько тысяч долларов у него на счету, и уходил заинтересованный и недовольный уклончивыми ответами. Когда же одному из гостей удавалось застать дядю Шувея дома, «миллионер» слушал разглагольствования молча, отвечал односложно, невнятно поддакивая или отрицательно качая головой. Никто не знал, куда он ходит, и всякий пытался учинить дознание, строя самые невероятные предположения. И когда тетушка Анастасия сообщила, будто Шувея видели среди безработных на задворках суда, все, кроме меня, единодушно заключили, что он подыскивает себе рабочих для своего будущего предприятия.