Полузамерзший пес чует его сон, чует его смерть, он начинает рычать, потом громко лает. Со стороны леса, исхлестанного ветром, приближаются, как видение, несколько дрожащих лучей. «Опять идут факельщики!» — думает он, едва приподымая веки, запорошенные снегом. Да, вьюга поутихла, слышны какие-то крики, пес воет по-волчьи, а в сизом предутреннем тумане словно бы два человека, утопая в снегу, приближаются к заброшенной вышке. «Не там, Архип, не там! Вот сюда!..»
Пес вскакивает, его рычание тонет в порыве вьюги.
Он вздрагивает. Волна радости приливает к сердцу, он тщится сделать что-то: двинуться, закричать, позвать на помощь, встать и выбраться отсюда навсегда, но окончательно убеждается, что ноги отказали, руки тоже, а тело так застыло, что неизвестно, жив он еще или нет, существует ли вообще Архип, есть ли на свете корчма, толстуха, святая Пятница, раскаленная печь, или все это только странная прихоть воображения, и он окоченеет здесь, рядом с бездомным псом, чье присутствие тоже погружается в туман, холодный, стертый, неопределенный.
Перевод К. Ковальджи.
ЭВРИКА
Сентябрьским утром 1941 года гауптштурмфюрер СС Карл Фритч заметил, что у номера шесть тысяч восемьсот сорок белые точеные ноги. Его взгляд остановился на них в то время, как номер шесть тысяч восемьсот сорок — совсем юная девушка, недавно переведенная к ним из Освенцима, — был занят уборкой у него в кабинете. Помощник начальника лагеря Карл Фритч не выспался и потому был хмур и раздражен. Накануне он до поздней ночи выслушивал разглагольствования доктора Иоганна Бара о том, что мораль устарела и пора с ней покончить. Бар щеголял философскими терминами, будто выступал перед университетской аудиторией. Фритч слушал его больше из снобизма, ему хотелось в глазах доктора выглядеть человеком мыслящим, с которым и в грубой обстановке казармы можно обсуждать высокие материи, не то что с другими лагерными офицерами. Поэтому он поддакивал собеседнику и тем обрек себя на затянувшееся мучение.
За ночь болота вокруг лагеря покрылись инеем, но к утру тонкий белый покров разъела вода, превратив его в лохмотья. И лагерный двор, куда выходило забранное решеткой окно кабинета, не радовал глаз — черная грязь, истоптанная множеством ног.
В кабинете было натоплено, пахло свежей краской, ваксой и трубочным табаком. Карл Фритч явился сегодня раньше обычного, потому-то и застал уборщицу. Он сделал ей знак продолжать и, усевшись за письменный стол, стал наблюдать за ее торопливыми, неловкими движениями.
Она, согнувшись, протирала пол, из-под оборванной юбки виднелись ноги, нежные, белые, словно выточенные из алебастра. Его взгляд задержался на забрызганных грязью щиколотках, на носках разного цвета. Она была совсем еще ребенок: узкие плечи, неразвитая грудь, длинные пальцы, худые руки, осунувшееся лицо, короткая мальчишеская стрижка. Она быстро закончила уборку и уже уходила, но Фритч остановил ее на пороге:
— Эй! Говоришь по-немецки?
Она покачала головой. Он поманил ее к себе, и она робко подошла.
— Полячка?
Она кивнула.
— Как зовут?.. Понимаешь? Имя!
Девушка смотрела на него и молчала, затем, догадавшись, чего от нее требуют, заученно отчеканила немецкие слова:
— Заключенная шесть тысяч восемьсот сорок Ирена Левицка из Сопота.
Карл Фритч, не вставая из-за стола, длинной линейкой приподнял юбку девушки выше колен.
— Нет! Прошу вас, нет! — по-польски крикнула девушка, пятясь и одергивая юбку.
«Слишком худа, — подумал Фритч, — и грязна вдобавок. Но какое сложение! И кожа нежная. При хорошем питании был бы совсем другой вид: розовая, налитая, вульгарная. А так кажется утонченной, неземной… Жаль, давно не мыта».
— Эй! Куда ты? Постой!
Фритч выдвинул ящик стола, достал желтый кусок мыла, с удовольствием понюхал и протянул девушке.
— Вымойся! Чисто! — он показал линейкой на ноги! — Иди! Можешь идти! — повторил он, указывая на дверь.
Оставшись один, Фритч встал из-за стола, подошел к окну. Впереди трудный день, а погода скверная, моросит. Невыносимо. Да еще придется полдня проторчать под открытым небом — запланирована длительная акция. Хосс, начальник лагеря, как нарочно, уехал в Берлин, оставив на Фритча все дела, да еще в такую дрянную погоду. Под одним из шкафов завозилась крыса. Она будто старалась разгрызть орех, перекатывала его, роняла и снова норовила схватить зубами. Фритч прислушался. Нет, это не орех, крыса грызет кость или спичечный коробок. Фритч вернулся за стол, но возня под шкафом его бесила. Он подкрался к шкафу на цыпочках и изо всех сил топнул сапогом. Крыса затаилась. Фритч присел к столу, взял списки приговоренных к расстрелу. Ликвидации подлежали двести девяносто семь русских пленных из одиннадцатого барака. Почти три сотни, скоро не управишься, а день такой промозглый — пожалуй, не то что насморк, а и воспаление легких схватишь!
Крыса снова что-то грызла, теперь уже в другом углу. Сначала потихоньку, потом все громче и громче. Фритчу стало казаться, что она вгрызается ему в череп. Он отшвырнул списки и нажал на все кнопки сразу.
— Опять крысы! Слышите? — загремел он на двух сержантов и двух солдат СС, замерших в дверях кабинета. — Опять! Что за свинство! У меня в лагере, в моем кабинете! Вы же докладывали, что с ними покончено!
— Разрешите, герр гауптштурмфюрер!
— Что еще вам разрешить? Не разрешаю! Где кошки?
— Заключенные сожрали.
Крыса, ненадолго прекратившая возню, будто прислушиваясь к разговору, снова принялась за старое. Лицо Фритча исказила страдальческая гримаса.
— Надеюсь, вам не нужно напоминать, что здесь хранится? (В шкафу хранился секретный архив лагеря.) Это похоже на саботаж. Вы допустили гибель всех кошек. Ротозеи! Надо искать другое средство… «Циклон». Попробуем «Циклон»! Эй ты, отодвинь этот шкаф, — приказал он одному из солдат и, снимая телефонную трубку, прикрикнул на другого. — Чего стоишь? Помогай ему! Будете зубами грызть пол, пока не доберетесь до крысиной норы!
Когда солдаты отодвинули шкафы от стен, под шкафом с секретной картотекой обнаружилась дыра величиной с кулак. Фритч орал в телефон:
— Да, да, именно так! Мне нужен «Циклон». Пришлите банку немедленно!
Он отпустил сержантов и обратился к солдатам:
— Кто-нибудь из вас имел дело с «Циклоном Б»?
— Никак нет!
— А сейчас придется.
Через несколько минут в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Фритч.
Та же девушка с алебастровыми ногами внесла большую цилиндрическую банку, похожую на консервную. На этикетке, кроме жирной надписи «Циклон Б», бросались в глаза красные буквы «Осторожно!» и стрелка, указывающая на черный череп со скрещенными костями. «Инсектицидный цианистый газ в гранулах. Хранить герметически закупоренным в сухом прохладном месте», — прочел Фритч, взяв банку из рук девушки. Читая, он почувствовал знакомый запах мыла. Внимательным взглядом окинув девушку, он отметил, что ее руки и ноги чисто вымыты. Настоящий алебастр, хрупкий, живой. Он знаком приказал ей остаться.
— Чуть-чуть приоткроешь крышку, — сказал он одному из солдат. — Сумеешь снять предохранитель? Вот так, смотри. Высыпешь несколько гранул в дыру и сразу закупоришь банку. А ты, — обратился он к другому, — распахни окно.
Фритч скомкал газету и протянул ее девушке.
— Заткнешь дыру этим. Сразу. Поняла?
Подошел к дыре и показал девушке, что ей надо будет сделать. Потом скомандовал:
— Начинайте.
А сам отошел к окну, наблюдая за действиями солдата.
Солдат опустился на колени и засучил рукава. Жилистые, поросшие рыжими волосами руки осторожно открыли банку. Наклонившись над крысиной норой, солдат аккуратно вытряхнул туда примерно с горсть желто-зеленых гранул, похожих на каменное крошево.
— Закрывай! А ты вставляй затычку! — подгонял Фритч.
Девушка наклонилась в тот момент, когда солдат поднимался с колен, закрывая банку. Они столкнулись, банка упала, покатилась по полу, оставляя за собой дорожку из гранул. Солдат и девушка в испуге машинально бросились подбирать их. Фритч заорал:
— Идиоты! Я вам говорил — осторожнее!
В ответ они беззвучно расхохотались ему в лицо. Фритч опешил. До него не сразу дошло, что это — гримаса удушья.
— Газ! — завопил Фритч и, выбегая из кабинета, успел увидеть, как солдат рванул ворот куртки, а девушка в судорогах упала на пол. Второй солдат, стоявший у открытого окна, схватил их обоих за руки и выволок в коридор. Эсэсовцы, сбежавшиеся на шум, не могли понять причин переполоха.
— Ничего страшного, господа! — успокаивал их Фритч. — Всем рекомендую выйти на часовую прогулку, открыв предварительно окна. У меня в кабинете рассыпали банку «Циклона Б». Надеюсь, хотя бы теперь мы избавимся от крыс!
Солдат скоро пришел в себя и бросился было к девушке, безжизненно лежавшей у стены, но Фритч остановил его:
— Оставь! Иди на воздух…
Кто-то из эсэсовцев вошел в кабинет Фритча в противогазе и вынес банку «Циклона». Подоспевший к этому времени доктор Иоганн Бар осмотрел девушку, приоткрыл ей веки, пощупал пульс и пробормотал:
— Она была на волосок от смерти. Вовремя вытащили.
— Неужели, доктор? — переспросил Фритч, не сводя глаз с посиневших ног девушки. — Мгновенное действие?
— Еще бы! Синильная кислота — с ней шутки плохи! И, наверное, она упала лицом на гранулы.
— Черт знает что! Даже при такой дозе, доктор?
— Гм! Когда кислота не разведена, достаточно сделать один-два вдоха. И готово! Нервную систему парализует в считанные секунды. Если судить по данному случаю, эта концентрация слишком сильна для инсектицида. Разрешите взглянуть на этикетку.
Гауптштурмфюрер СС Карл Фритч был потрясен. Он не слышал, что говорил ему доктор, возвращая банку с «Циклоном». По длинному коридору он пошел к выходу. Значит, он не учел опасности, которой подвергся? Что было бы, задержись он в кабинете на несколько секунд дольше? Случившееся казалось ему неправдоподобным. Скорее он поверил бы, что те двое сыграли с ним злую шутку. Такие безобидные на вид камушки… Может быть, в банку по ошибке попало что-нибудь посильнее, чем инсектицид?