— Он всегда приносил мне счастье, — ответил он с такой злостью, которая превратила «счастье» в «несчастье».
— Ты упрекаешь меня?
— Тебя? В чем я могу тебя упрекнуть? И какой в этом прок?
— Действительно, я неисправима. Прошу меня простить!
— Зачем ты пряталась?
— Ты прекрасно знаешь, что я могу принимать дурацкие решения и держаться их, вопреки здравому смыслу. Иной раз я даже догадываюсь, почему вдруг так поступаю. — Она чувствовала, что тон у нее несколько театральный, но продолжала убежденно:
— Мне казалось, что ты идешь за мной следом. А когда поняла, что ты остался у машины, было уже поздно. Почему ты не пошел за мной?
— Ты запретила!
— Да, но ты не должен был слушаться!
— А если бы ты увидела, что я пошел за тобою?
— Это было бы ужасно. Я презирала бы тебя.
— А теперь ты презираешь меня за то, что я не пошел! А если бы я уехал?
— Ты мог бы? Это становится интересным!
— Жаль, что не сделал этого.
— Ты бы вернулся! Признайся, что вернулся бы!
— Что с тобой было?
— Если я скажу, ты поймешь?
— Попробую.
— Там… мне показалось вдруг, что я прикоснулась к лицу мертвеца.
— Мертвеца с бородой… Ха! Ха! — засмеялся Клаудиу.
Она была поражена, догадавшись, что и он думает о том, что и она. Но когда он, довольный, рассмеялся, резко сказала:
— Глупый смех! Не нужно было делать то, что мы делали вчера. Ты не должен был настаивать… Это было гнусно. Несправедливо. Как могла я тебя послушаться?!
— Брось, все было хорошо.
— Для кого?
— Для тебя… для нас… для меня…
— А для него?
— И в особенности для него! Это заставит его спуститься на землю. Слишком долго он витал в облаках!
— Ты так думаешь?
— Разве он не знал, что отнимает тебя у меня?
— Не совсем. Здесь моя вина: он восхищался тобой, нет, нет, не гримасничай, ты не прав, уверяю тебя, он искренно восхищался тобой, ты был ему дорог, и вначале он не знал, что мы вместе… Ты снова глупо улыбаешься… Разве обязательно было всем знать это? Он видел тебя в игре, и ему всегда нравилось твое поведение на поле, смелость, с которой ты встречал противника… И где он нашел в тебе смелость и напористость?
Она хотела быть жестокой, уязвить его, выказать ему свое презрение и, даже если это унизило бы ее, отомстить за ту легкость, с какой вернулась опять к нему: ведь тогда, когда Клаудиу обнаружил ее связь с Джео, она поклялась, что никогда больше не увидится с художником.
— Я тебя хорошо изучила, — продолжала Клара. — Верь мне, в первый раз, когда я была у него, он и понятия не имел о наших с тобой отношениях. Я уже говорила, что он хорошо знал тебя, но этой «детали» не знал. Я держала его на расстоянии, хоть он и нравился мне, я сказала ему, что не буду ему принадлежать до тех пор, пока не разберусь и не покончу с тобой. Так ему и сказала!
— Ну, и?
— И он не настаивал. Он стал искать для меня «брынкушские», как он говорил, камни. Мы были с ним в горах, где нас приютили одинокие старики крестьяне, отшельники, сказочные старик и старуха, он все время повторял, что мы живем как в сказке, в горной колыбели, где вершины сталкиваются лбами… Было холодно, а у тех крестьян во дворе росли несколько яблонь, которые никак не могли расцвести. Ночью он постелил себе на лавочке в одной комнате со мной, напялил на себя тулуп старика хозяина, чтобы не мерзнуть, и мне стало жаль его. Он был как малый ребенок…
— Ну, и ты…
— Да, я позвала его к себе. Да, вот так и поступила! Я спешу тебе ответить, чтобы ты не сказал какой-нибудь гадости. Меня поражает твоя догадливость.
— Элементарная логика! Я знаю тебя так же хорошо, как самого себя.
— Действительно. Я иногда ужасаюсь, до чего же мы с тобой похожи.
— Я его уничтожу.
— Его? У тебя кишка тонка, несмотря на все твои связи… Он же художник…
— Черта с два! Ты понятия не имеешь, сколько у него врагов! Он всегда в искусстве был конъюнктурщиком.
— Нет, он человек убежденный. И талантливый. В отличие от некоторых.
— Сравниваешь? Скажи, он подарил тебе хоть одну картину?
— Он отдал бы мне все, что у него есть, если б я захотела! Все, что он написал с той поры, как мы вместе, связано только со мной, с моим миром, с нашей любовью. Знаешь, я рассказала ему о бабушкином доме, том доме с глубокими подвалами, с покоробленными стенами, которые так меня восхищали. Сколько бы раз ни посылали меня вниз за чем-нибудь, я оставалась там на долгие часы, забыв, зачем пришла, зачарованная фигурами и лицами, что виделись мне одной в трещинах на стенах, во вздувшейся глине, забеленной известью, где я открывала для себя целый сказочный мир… Он поехал со мной туда, мы нашли дом, он внимательно осмотрел его, а потом создал тот странный цикл из шести полотен, который назвал «Стены детства». Не многие их поняли, возможно, только те, у кого было такое же детство и они еще не забыли его… Я всем сердцем любила моего художника, когда он работал. Тогда его осеняли мощь и красота, которых никогда и ни у кого я раньше не видела. Успокойся: я любовалась его работой, а не обнималась с ним. Хоть мне и хотелось иной раз, чтоб все было наоборот! Я взяла у него только нарисованный углем портрет, тот портрет, который я повесила над комодом, я стерла его подпись и сказала тебе, что кто-то другой нарисовал меня.
— И ты думаешь, я поверил?
— Я боялась, что ты бросишь его в огонь. Я всегда боялась тебя. Почему у меня такой страх — сама не знаю! Да, он нарисовал меня еще раз, на церковной стене, среди святых, там тебе до меня не добраться!.. В воскресные дни приходят крестьяне и молятся на меня.
— Большая им выпала радость…
Она замолчала и словно забыла и про него, и про то, где находится. Ее глаза, только что живые и блестящие, потускнели.
— Кто еще участвует в гонках? — наконец спросила она.
— Видишь? Сама меняешь тему, когда она тебя не устраивает!.. Если тебе интересно, пожалуйста — будут все, кого ты знаешь. И еще две заявки от иностранцев. Один француз на «рено», он работает в Питештах, и один итальянец на «фиате». Соперников немного, потому что ставка невелика, сезон неподходящий, и вся эта затея носит сугубо провинциальный характер, это инициатива местного автоклуба, состоящего из нескольких задавак, которые впервые сели за баранку собственного автомобиля. Надо преподать им урок.
Казалось, и его устраивала перемена темы, и он увлекся, заговорив о предстоящих состязаниях, но внезапно, словно проснувшись, спросил:
— И все же ты мне так и не сказала, почему так долго пробыла в лесу?
— Я заблудилась… Искала дорогу, испугалась, что ты уедешь, оставишь меня одну…
— Но ты же знаешь, что я никогда бы не сделал этого!
— Даже теперь?
— Именно теперь. Ты так нужна мне…
— О боже, хоть бы раз ты сказал, что я больше тебе не нужна!
— Придет время — скажу…
— Если б я могла уйти от тебя раньше, чем это услышу!..
— Почему же не уходишь? Раз ты уже попробовала. Но вернулась. Ты уходишь и возвращаешься…
— Наверное, потому, что я слабая.
— А не потому ли, что я сильный? И сильнее других…
— Да, если тебе это доставляет удовольствие, ты сильнее многих. Но на этот раз я не вернулась бы. Я была так далека от тебя… И сейчас тоже… Особенно после того, как ты заставил меня сделать так, чтобы он расстался со мной… И кому какой от этого прок? Бесполезно, понимаешь? Глупо и бесполезно. А для меня унизительно… Он не сомневается, что все это подстроено тобой и что ты заставил меня сказать ему; он не верит, что это было на самом деле.
— Еще бы, так куда удобнее. Зачем создавать себе проблемы?
— Знаешь, ты его не испугал, не это заставило его отказаться…
— Ты так думаешь? Он негодяй, я уже сказал тебе. Ты такая женщина, от которой просто так не отказываются. Только под давлением. Да и то не окончательно… Мне кажется, я…
— Действительно, он реагировал не так, как предполагаешь ты. Он насмешливо смеялся. Он взял яблоко и с удовольствием стал его грызть, я чуть не возненавидела его из-за этого яблока. Полное спокойствие, никаких нервов, ледяное отчаяние, которое могла видеть лишь я… Он съел это яблоко, глядя на меня в упор… и словно бы не видя меня вовсе. А потом жестоко обругал тех типов, которых ты подослал ко мне…
— Я подослал?
— Мне хоть не лги, я тебя знаю! Он выругался… Сказал, что узнает твой стиль… Начинает в тебе разбираться… Благодаря мне. Моя, как говоришь ты, неверность — это не эротика. Я ему рассказала кое-что о нас с тобой… Успокойся, не все… И он сказал, что пугает его только одно — моя убежденность. Я тогда и в самом деле была убеждена, что поступаю хорошо и правильно… Именно это и отдалило его от меня, а не ваша дешевая инсценировка. А потом он… он сделал что-то ужасное, я никогда не думала, что он способен это сделать. Такое женщина никогда не забудет!.. Но ты не узнаешь…
Он подумал, что рано или поздно она сама ему все расскажет, и не стал настаивать.
В Галац они приехали ночью. В гостинице не нашли места, как и предвидел Клаудиу, — и пришлось остановиться в доме для приезжих в порту. Там же остановились еще восемь гонщиков, молодые мужчины, одинокие, с женами или приятельницами, шумная толпа, выстроившая в ряд свои машины на берегу Дуная. Был конец недели, на следующий день их ждали совсем не трудные состязания, и они решили гульнуть: пошли в ресторан «Рыбак» на ужин, устроенный автоклубом, где их ждала остальная компания. Их встретили веселыми приветствиями.
— Братцы, скорей место для «ягуара» Клаудиу Гросу — хранителя старинного стиля…
— Послушай, Гаврилеску, ты никак не можешь бросить гонки? — Клаудиу хлопнул по плечу того, кто встретил их приветственным возгласом, и уселся с Кларой на отведенные им за столом места.
— Знаешь, объявился еще один «ягуар», местный, некий галацкий врач купил себе машину этой марки, два года тренировался на ней и теперь хочет поднять престиж своего клуба. Но напрасно, он тебе не соперник. Целую ручки, мадам, ваше присутствие украшает наше скромное общество.