«Это невозможно, — ответил ювелир. — Ваш бриллиант уникален, в целом мире не сыщется второго такого же…»
«И все-таки, не сейчас, так через год, через два года… — говорит «латиноамериканец». — Я готов заплатить любую сумму».
«Решительно не могу ничего вам обещать».
«А если я предложу вам десятикратную цену?»
«Даже в этом случае, поверьте мне…»
«Значит… Значит, ни малейшей надежды?»
«Весьма сожалею, но не смею вас обнадеживать. Чтобы попался второй такой же бриллиант, должно свершиться чудо… Разве где-нибудь в царской сокровищнице…»
Барон протянул ювелиру визитную карточку с золотым тиснением: «На тот случай, если чудо свершится, любезнейший! Мы живем в мире, в котором возможны самые удивительные чудеса…»
Каков барон, мадам! Оставил адрес, еще раз заверил, что никакая сумма его не затруднит, и ушел. Прошел год, прошел второй, третий. Ювелир время от времени получал письмо, которое напоминало ему, что далеко-далеко, на плантациях какао и сахарного тростника, живет человек, которого он может осчастливить. Но второго такого бриллианта не было. Чем не тысяча и одна ночь!
А года через три объявляется неожиданно русский князь, бежавший во время революции из России и сумевший прихватить кое-что из фамильных драгоценностей. Он предложил ювелиру несколько редких камней, среди которых оказался двойник бриллианта, купленного латиноамериканцем.
«Этот камень я беру», — говорит ювелир.
«Этот, мсье, не продается, он связан с семейным преданием».
«Никаких преданий, он мне нужен, я заплачу сколько вам будет угодно, у меня есть клиент, который не торгуется».
Русский князь в конце концов согласился уступить бриллиант за цену, в восемь раз превосходящую ту ас-тро-но-ми-чес-ку-ю сумму, которую заплатил латиноамериканец!
Уверенный, что счастье в его руках, владелец ювелирного магазина поспешил дать телеграмму в Америку, извещая плантатора, что чудо свершилось. Он рассчитывал на солидный барыш и громкую рекламу для своего заведения. Но латиноамериканец пропал. Точнее, его никогда и не было. Только через два года разорившийся ювелир догадался, что нищим он стал из-за того же самого камня, который продал когда-то барону. Но предъявить формальный иск оказалось невозможным. Все сработано чисто — не подкопаешься.
Феноменально, не правда ли?
Оскар слушал рассказ с горящими глазами. Гортензии сделалось страшно. Вулкэнеску два раза касался ее руки, и ей казалось, что его пальцы оставляют метку. Женщина не отводила взгляда от его налитых кровью сумасшедших глаз и почти не слышала, что он говорит. Она не смогла бы сказать, была ли подчинившая ее сила добром или злом…
— Весьма забавно! — голос ее прозвучал предательски высоко: раскрасневшись, она попыталась откашляться.
— Вы находите? А как на ваш взгляд, уважаемый Оскар?
— Гениально задумано, вы правы… Не хотите ли пройтись с нами по винограднику?
— Разумеется. Если мне будет позволено, я признаюсь, мадам, что решился навестить вас именно ради этого. — Вулкэнеску повернулся к Оскару: — Ты сказал жене?
— О чем он должен был мне сказать? — спросила Гортензия.
— Я хотел сделать Гортензии сюрприз, — смущенно промямлил Оскар.
— Что же это за сюрприз? Может быть, вы все-таки посвятите меня в вашу тайну?
— Мадам, «Колумбиана» готова взять ваш виноградник в аренду.
— С каких это пор ваша компания занялась виноградарством?
— Собственно, речь пойдет не совсем о виноградарстве.
— Тогда о чем же? Помнится, вы говорили, что изыскания в этих краях ничего не дали.
— Действительно… Как бы ни была богата страна, нельзя же рассчитывать, что, где ни копнешь, из земли брызнет нефть! Но попробовать все же стоит… Новая техника позволяет добиваться неслыханных результатов! Если нас ждет удача, вы, разумеется, получите хорошие проценты.
— Я, уважаемый, и не подумаю продавать виноградник! — отрезала Гортензия. — Могу предложить вам спелую гроздь, извольте…
— Никто не собирается лишать вас виноградника…
— Тогда я не понимаю…
— Мы просим отдать нам в аренду недра под виноградником, мадам. Все, что на поверхности, по-прежнему останется вашей собственностью. Вы можете выращивать все, что вам вздумается, нас это не касается. А то, что мы найдем «в подвале», вы меня понимаете… будет приносить доход и вам, как законным владельцам…
— Неужели вы думаете, что, когда вся земля будет залита нефтью, на ней можно будет выращивать виноград?
— Мы обязуемся возместить убытки за каждую поврежденную лозу… В контракте это будет оговорено особо.
— Меня это не интересует. Оскар, ты им что-нибудь обещал?
— Видишь ли… Я было подумал… Речь-то идет только о том, что под землей. Знаешь, все крестьяне в округе…
— Вот именно, мадам — Вулкэнеску поспешил на помощь Оскару. — Компания заключила договоры на аренду всех участков в округе. И люди охотно пошли на сделку с нами, ведь каждый заинтересован… Вы же понимаете…
— Я не желаю ничего понимать. Меня это не касается.
— Ну, разумеется, но все же подумайте, мы не торопим. Я к вам еще как-нибудь наведаюсь. Может быть, красноречие вашего мужа переубедит вас… Он так увлечен всем, что связано с нефтедобычей; представляю себе, каким счастьем было бы для него видеть возле самого своего дома пять-шесть работающих насосов… Подумайте…
С третьей попытки Вулкэнеску добился подписания контракта на особых условиях: виноградник и все, что на нем росло, равно как и урожай, оставались полной собственностью прежних владельцев, компания получала лишь право использовать недра — за хорошую арендную плату и дивиденд в размере десяти процентов от дохода с каждой работающей скважины. Аргументом, развеявшим последние сомнения Гортензии, было то, что крестьяне — владельцы небольших участков, окружавших виноградник, — согласились сдать свои земли всего лишь за пять процентов от возможной прибыли. Спустя три недели Оскар, который уже считал себя нефтепромышленником, дал Гортензии подписать контракт.
Работы велись все лето с какой-то странной, непонятной поспешностью, словно шла война и холм Цинтя нужно было взять штурмом. На винограднике, на близлежащих полях и покосах почти одновременно возникали высокие, стройные белые вышки, сколоченные из свежеоструганных досок. Сумасшедшая лихорадка охватила всех жителей округи. Первые скважины, пробитые на склоне со стороны Бэйкой, вышли в богатейший пласт: нефть шла днем и ночью.
Крестьяне, заключившие контракты об аренде, бредили нефтяными фонтанами… Случалось, что последний бедняк, у которого и земли-то было полгектара, за одну ночь становился богатеем — стоило на его поле забить нефтяной струе. В Цинте только об этом и говорили, называли имена счастливчиков, рассказывали всякие чудеса. Завороженные миражом баснословных барышей, что принесут их «собственные» скважины, крестьяне по целым дням околачивались возле работавших на их земле нефтяников в ожидании чуда.
Решительно все посходили с ума. Если компания перебрасывала трубы и технику на какое-нибудь новое место, все крестьяне тех краев, охваченные паническим страхом, что счастье ускользнет у них из-под самого носа, наперебой предлагали свои услуги, сбавляли арендную плату, не торгуясь, соглашались на любые проценты и были готовы на все, лишь бы компания обратила внимание на их клочок земли.
Не устояла перед нефтяной лихорадкой и Гортензия: онемев от восторга, она наблюдала, как за несколько месяцев на ее винограднике выросло целых семь таинственных белых башен-вышек. Оскар забросил все дела и целыми днями «инспектировал» скважины, напрочь забыв, что нехудо было бы позаботиться о виноградных лозах. Но какое значение могли теперь иметь те несколько тысяч леев, которые давал виноградник, по сравнению с сотнями тысяч и миллионами, которые принес бы один-единственный фонтан нефти? Оскар помнил все рассказы о счастливчиках, твердо рассчитывал на успех и строил блистательные планы.
В сентябре в сливовом саду Чезара Боливару — деревенского головы — первая скважина «Колумбианы» на холме Цинтя дала нефть, и деревня восприняла это как залог осуществления самых дерзновенных мечтаний. Все жители, казалось, позабыли о сне и еде, все завидовали удаче головы — тем более что, как только ему принесли первые толстенные пачки денег, он пустился в шумный кутеж и стал целыми днями пропадать в самом роскошном ресторане города Плоешть. Домой голова возвращался не иначе как на четырех каретах: в первой на бархатной подушке ехала его шляпа, во второй — плетеный кожаный хлыст, в третьей — охотничье ружье, с которым он никогда не расставался, и наконец, в четвертой полулежал он сам — обрюзгший, с заплывшим лицом и болтающимися, как плети, руками. В Цинте голова останавливался перед сельской управой, ему подавали шляпу из первой кареты, он закидывал ее на старую шелковицу, на которой обычно вывешивались всякие указы и распоряжения, и открывал пальбу по шляпе, причем не успокаивался, пока не превращал ее в лохмотья. Поглазеть на такое представление собиралась вся деревня.
Но первая скважина, заработавшая на землях, арендованных «Колумбианой» в ту весну, оказалась и последней. Беспокойство крестьян росло с каждым днем, они стали наведываться в городские конторы в Плоешти и Кымпине, пытались навести справки о продвижении работ. Ответ был всегда один: сожаление и сетования на убытки, которые понесла компания из-за слепых скважин. Под Цинтей нефти нет, буровики натыкаются на скальные породы и на горизонты соленой воды, весь труд оказался напрасным, ошибка одного бездарного инженера обошлась компании в колоссальную сумму — несколько миллионов. Тот же ответ получил и Оскар. Он был поражен, ибо хорошо помнил слова старого Ходоеску, не раз говорившего, что под Цинтей скрываются богатейшие залежи нефти. В декабре «Колумбиана» объявила о прекращении работ в связи с отсутствием нефти. Право на использование недр в течение пятнадцати лет, согласно контракту, не отменялось. Заверения, что компания будет и впредь регулярно вносить арендную плату, служили слабым утешением для крестьян, понадеявшихся было на крупные барыши. В ту зиму деревня выглядела печальнее, чем когда бы то ни было: заброшенные, бездействующие вышки, на девственно-белой обшивке которых нельзя было разглядеть ни единого пятнышка нефти, являли картину необычайно грустную.