Особенно страшно становилось нам, ребятишкам, когда под Дымбицей лопалась какая-нибудь труба и загоревшаяся от случайной искры нефть растекалась по поверхности воды, охваченная шипящими, злыми языками пламени. Да, а еще мы боялись стариков-ревматиков: летом и осенью они выстраивались вдоль всего берега и сидели там часами, опустив ноги в теплую вязкую черную жижу — верили в целебные свойства нефти…
Отыскав место поуже, я разбежался и прыгнул сквозь облако зловонных испарений на тот берег. Поставил корзину и принялся отрезать от маслянистого берега ломти черной, пропитанной нефтью земли. Вся беднота нашей слободки топила пэкурецем. Берег был разворочен, словно таил в себе золотоносные жилы. Повсюду землю разрывали, раздирали голыми руками и растаскивали по скорчившимся под снегом лачугам. Речушка заполняла все эти ямы и расползалась далеко в стороны.
Аккуратные канавки для сбора нефти, которые рыли пэкурары, были повсюду размыты. Я расковырял маленькую плотнику, и радужную нефтяную лужицу тут же унесло водой.
Корзина моя наполнилась, и я собирался вернуться на тот берег, убежать от притаившихся в вязком тумане духов и уже представлял, как тепло будет в нашем классе, как господин учитель продолжит свой рассказ про Хорию, Клошку и Кришана и про их смелых воинов с Западных Гор. Я прыгнул.
— Стой, щенок, изничтожу! — раздалось над самым моим ухом хриплое рычанье.
Я чудом не очутился в воде. Чьи-то сильные руки схватили меня за воротник пальто и оторвали от земли. В узкую щелку между грязными тряпками, обмотавшими голову и нижнюю часть лица великана, сверкнула пара злющих глаз.
— Что у тебя в корзине?
— Земля, господин хороший!.. Пэкурец, — выдавил я, едва живой от страха.
— Ага! Так это вы воруете нашу нефть!
«Пэкурар», — в ужасе подумал я. Высоченный черный человек, с головы до пят закутанный в измазанное нефтью тряпье, перевернул мою корзину и отобрал нож.
— Чей ты?
— Зуграву, сын Тити Панаита Зуграву.
— Ну все, сопляк, теперь попался! Придушу…
— Не убивай меня, господин хороший, — взмолился я.
Чуть поодаль спускалась к берегу Аника-повитуха со своим тазом. Великан поставил меня обратно на землю и бросился к ней. Я не стал его дожидаться. Мигом схватил корзину и помчался к школе.
Мрачные, черные от нефти пэкурары были злыми духами Дымбицы. Родители пугали детей: «Беги отсюда, а то пэкурар заберет!.. Не уймешься, пэкурара позову!» Господин учитель Тудоран рассказывал нам, что первый пэкурар обосновался на берегу Дымбицы много-много лет тому назад. Этот человек принялся за диковинное для жителей округи дело: стал собирать нефть с поверхности воды и сколотил на ней состояние. Вскоре начали поговаривать, будто он нашел клад. Он даже приобрел несколько нефтяных вышек, но ненадолго, — люди удивлялись: уплывает, мол, из рук добро, будто краденое…
Следом за ним появились и другие пэкурары. Они разделили берег на участки, принялись рыть канавы и ямы, строить из досок перегородки, выжимая из речушки каждую каплю нефти. Когда ее набиралось на несколько бочек, они отправлялись в Трансильванию и обменивали свой товар на кадки и деревянные ложки, втайне мечтая о «кладе», который достался первому пэкурару.
Запыхавшись, все еще дрожа от страха, я влетел в класс.
— В чем дело, Панаит? Что случилось? — спросил господин учитель.
Ребята удивленно уставились на меня. Я чувствовал в груди леденящий холод, никак не мог перевести дух.
— Пэкурар, господин учитель… Высыпал весь мой пэкурец и отобрал нож. Хотел меня убить, — пробормотал я и забросил пустую корзину за печку.
— Значит, теперь у нас и пэкуреца не будет… — прошептал учитель.
Мальчики столпились вокруг меня:
— Он хотел тебя задушить?
— Как же ты убежал? — расспрашивали они наперебой.
— И пэкуреца не будет! Даже пэкуреца… — бормотал господин учитель, глядя куда-то вдаль поверх наших голов.
На улице послышались крики. Кто-то звал на помощь, захлебывались лаем собаки. Мы высыпали на школьный двор. Кричала Аника-повитуха, за которой гнался целый отряд пэкураров. Среди них я увидел и того, который отобрал у меня нож. Господин учитель вышел на середину улицы. Сбежался народ. Пэкурары ругались на чем свет стоит и клялись, что, если еще хоть раз застанут кого-нибудь на берегу, убьют, как собаку. В наши ямы, мол, утекает вся нефть. О том, чтобы договориться по-хорошему и брать с нас плату за пэкурец, они и слышать не хотели. Наконец под крики и проклятия всех жителей слободки им пришлось убраться. Они выстроились на берегу Дымбицы, размахивая дубинами.
Мы вернулись в холодный класс. Господин учитель дрожал сильнее всех и все время кашлял. Рассказ про восстание горцев мы так и не дослушали.
— Завтра приходить?.. — спрашивали мы, собираясь по домам.
— Приходите!.. Может, все же удастся раздобыть дров…
Обитатели нашей слободки притаились в своих заваленных снегом домах, словно улитки. На улице ни души. Дымоходы уставили в свинцовое небо холодные черные пасти. Дым клубился только над высокими трубами нефтезавода да над домом корчмаря.
По дороге в школу я зашел за Цику, сыном Данчу-цыгана. Я еле уговорил его пойти со мной: Цику донимал своего старого деда, прижимавшего к худой груди скрипку в резном деревянном футляре.
— Отдай коробку, дедуль, чтоб мне так жить! Коробку! — вопил цыганенок. — Вай, старый, ты ж не на коробке играешь… Я вот чуток согреюсь — живо сбегаю, сопру где-нибудь доску… Давай сожжем, дедуль, все равно ты ее в могилу с собой не возьмешь.
Старик, не выпуская почерневший от времени футляр, смертельно перепуганный и весь дрожа, жался к куче сваленной в углу рухляди.
— Я ведь ее все равно сожгу, дедуль, сожгу, чтоб мне сдохнуть!..
Наконец Цику отвязался от старика.
— Айда, правда, в школу, может, хоть учитель достал растопку!
Мы нашли ключ от класса за притолокой, в том самом месте, куда господин учитель клал его всякий раз, как ему приходилось отлучаться. Собралось нас человек десять. Печурка в углу была как лед, и все же мы уселись в кружок возле нее. Время от времени один из нас подходил к окну и, продышав в похожей на плесень ледяной корочке отверстие величиной с монетку, выглядывал на улицу — не идет ли господин учитель. Но на школьном дворе виднелись одни лишь сугробы да высокий, в зубчатой белой наледи флагшток.
Господин учитель пришел примерно через час, сердитый и без единой щепки. Увидев нас, он вздрогнул:
— Что вы здесь делаете?.. А ну, живо по домам!.. Сегодня занятий не будет. Дров нет… Чертов префект! Бегите домой!
Мы стали понемногу собираться, хотя уходить не хотелось.
— Постойте! Куда это вы?.. — Учитель смотрел на нас с жалостью. Он все озирался, выискивая в пустой комнате хоть что-нибудь годное на растопку.
Ничего. В классе не было ничего, кроме наших исцарапанных парт и черной доски на кривоногой подставке.
Учитель посмотрел каждому из нас в глаза, он хотел улыбнуться, но губы искривились от горечи. Так он стоял и молчал. Затем вдруг улыбнулся взаправду, сбросил пальто, взял топор из-за печки и велел всем идти во двор, расчищать снег вокруг флагштока.
«Флагштоком» мы называли высоченный, с заводскую трубу, столб, установленный посреди школьного двора и выкрашенный в цвета национального флага. На десятое мая[2] и на тезоименитство короля на этом столбе поднимали флаг. В такие дни флагшток становился украшением нашей слободки и все дети собирались играть под ним.
Топор крошил ледяную корку, словно стекло. Прозрачные осколки и белые брызги так и летели во все стороны. Господин учитель тяжело дышал. Щеки его порозовели, глаза весело блестели. Иногда он бросал работу и опасливо поглядывал на улицу. Прохожих нигде не было видно. Мы чувствовали, что с ним происходит что-то необычное и, то и дело подталкивая ДРУГ друга локтями, гадали, чем бы помочь. Рыжий Кушута испуганно прошептал:
— Слу-ушайте! Худо будет. Флагшток!..
— Заткнись ты! Его что, не могло ветром свалить? Сам знаешь, он нам только мешал…
Действительно, летом на всех переменах мы гоняли тряпичным мячом в футбол. Господин учитель был за судью, но всегда стоял посреди поля, у самого столба, чтобы кто-нибудь не расшиб себе ненароком лоб. Когда кто-нибудь с разгону налетал на него, он свистел и, смеясь, объявлял: положение вне игры! Мы изо всех сил старались обойти столб, но он был как намагниченный. Мяч постоянно катился прямо к нему, и, не стой господин учитель начеку, широко расставив руки, разбитых носов было бы не счесть.
Топор вгрызался в дерево все глубже и глубже, и при каждом ударе снежная бахрома осыпалась облачком тонкой ледяной пыли. Когда флагшток рухнул в сугроб, Кушута убежал домой. Господин учитель разрубил бревно на восемь частей, и мы перетащили их в класс.
Дрова в печке громко потрескивали, в воздухе едко запахло горящей краской. От тепла все сразу же разомлели.
Окна начали оттаивать. Морозная улица стала казаться нам чужой и далекой…
Когда урок истории кончился, господин учитель спросил, о чем бы нам хотелось еще послушать. Класс был уже полон. Отовсюду был виден дымок, вившийся над школой, и мальчики прибежали один за другим. Большинство было за урок географии. Господин учитель медленно повел рассказ, и от веселого огня в печке голос его казался еще теплее. Мы слушали молча и чувствовали, как в наших сердцах зарождается гордость оттого, что Румыния отмечена на карте мира нефтяной вышкой и что после Советской России у нас больше всего черного золота в Европе. Господин учитель видел наши сияющие глаза, улыбался и время от времени шептал как бы для себя: «Да, мальчики, неплоха страна, да плохи порядки!..» И снова продолжал рассказывать о том, где у нас залежи угля, где добывают и перерабатывают нефть, где простираются богатые леса…
Столб понемногу прогорал. Цику, цыганенок, следил за торчавшим из печки концом бревна и постепенно заталкивал его в печурку, млея от восторга и тихонько посмеиваясь.