рции». Не отставала от «подзуживания» турок и Франция, издавна имевшая большие торговые связи в Восточном Средиземноморье.
На первом же заседании послов в Бухаресте выступил опытный дипломат Алексей Обресков.
— Отныне правительство ее величества, государыни нашей Екатерины Алексеевны, отвергает и признает отмененными все прежние, несправедливые договоры с Портою. — Вспоминая о прошлом, Обресков, конечно, в первую очередь подразумевал унизительный для России Прутский договор 1711 года, вынужденно заключенный Петром I.
— Кроме того, мы требуем, дабы Порта возместила России все убытки, причиненные настоящей войною, без всякой законной причины объявленной.
Закончив выступление, Обресков вручил турецкому послу Абдул-Резаку ноту недвусмысленного содержания, в которой, в частности, говорилось. «Чтоб коммерция и кораблеплавание на морях были освобождены от порабощения, в коем они до сего времени были, беспосредственным соединением между подданных обеих империй для вящей их пользы и взаимного благоденствия и через сие сделать сохранение мира тем более важным и необходимым для народов и, следовательно, еще более драгоценным для тех, кто ими управляют».
На словах Абдул-Резак не возражал против свободного мореплавания торговых судов по Черному морю, но Россия должна возвратить султану Еникале и другие порты на Черном море.
— Помилуй Бог! — сразу же возразил Обресков. — Как же так? Свобода плавания по морю, где нет ни одного порта для приставания купеческих судов? Турецкий посол взмахнул руками, засмеялся:
— Мы дружить станем, пусть ваши купцы в любом нашем порту пристают на здоровье, хоть в Константинополе.
«Хитрый, стервец», — размышлял, покачивая головой, Обресков, а турок не унимался:
— Зачем русским купцам порты на Черном море? У вас есть много портов на море Балтийском, пускай там и разгружаются. Тут уж Обресков не выдержал:
— Возьмите, достопочтенный Абдул-Резак, карту и взгляните, какой путь от моря Черного до Балтийского. — А про себя подумал: «Проговорился, голубчик. Стало быть, через Босфор и Дарданеллы для наших судов будем оговаривать свободное плавание».
На очередной встрече Алексей Обресков напомнил Абдул-Резаку о свободном пути русских купцов через проливы.
Турецкий посол понял свой промах и начал выкручиваться:
— Мы возражать особенно не намерены, но каждый раз купцы должны платить высокочтимой Порте деньги. Обресков тут же нашелся:
— Мореплавание и торговля должны быть утверждаемы ни на каком воздаянии. Море всем должно быть свободное, а коммерция полезная. — Эти аргументы русский посол отложил в своем сознании давно, но не было случая выговориться.
— По всякому праву, — продолжал Алексей Обресков, — на одних только реках можно делать такие запрещения, а море по естеству и есть всем свободное. — Абдула-Резак терпеливо слушал не перебивая, опустив веки. Видимо, русский посол переходил в наступление с давно обдуманных позиций. — И самый Константинопольский канал, не будучи делом рук человеческих, равно должен быть свободен и служить, к чему натура его произвела, для сообщения из моря Средиземного в Черное.
Обресков сделал паузу, мимолетно взглянув на ерзавшего в кресле Абдул-Резака, который давно таращил глаза на соперника по переговорам.
— А к доводу, уважаемый Абдул-Резак, — Обресков слегка поклонился в сторону турка, — позвольте напомнить вам пример европейский, на море Балтийском. Тамошние проливы Зундские в Северный океан во владениях датских находятся и потруднее канала
Константинопольского, однако всякого рода и каждой нации суда свободным пользуются через него сообщением из одного моря в другое.
Абдул-Резак, видимо, не был готов к диалогу и ответил односложно:
— У короля датского одни порядки, а Порта живет по законам высокочтимого султана…
Переговоры в Бухаресте затягивались. Османская империя имела еще достаточно сил для сопротивления, особенно на Черном море. Абдул-Резак настойчиво возражал и протестовал о соглашении с крымским ханом, отказывался признать право России на покровительство православным в Османской империи и слышать не хотел о свободе русского судоходства через проливы.
В конце января 1773 года Обресков получил из Петербурга рескрипт, которым ему предписывалось категорически настаивать на свободе мореплавания всяких судов через проливы.
Спустя неделю турецкому послу был вручен ультиматум. Во-первых, Турция признает независимость Крыма, оставляет за Россией города Керчь, Еникале, Азов, Кинбурн. Разрушает крепость Очаков. Земля между Днепром, Южным Бугом и Днестром объявляется ничейной, «бартерной».
Во-вторых, признается Турцией свобода мореплавания «всякого рода российских судов без малейшего притеснения по всем морям без изъятия, смещающимся между областями или омывающим берега Блистательной Порты, со свободным проездом из Черного в Мраморное море, так и обратно, как и в реку Дунай. Русские купцы обладают той же свободой торговли, с теми же привилегиями и выгодой, кои дозволены другим европейским народам, наиболее с Блистательной Портою дружественными, как-то: французам, англичанам и прочим».
Если турки принимают указанные условия, то Россия готова уступить один из островов у берегов Крыма, возвратить все острова в Архипелаге, а также Молдавию и Валахию.
Долго, больше месяца раздумывали в Стамбуле над предложениями Петербурга, прежде чем пришел ответ султанского Дивана. Порта требовала вернуть все завоеванные земли, за что заплатит России 40 мешков денег — 12 миллионов рублей. Россия получает право ограниченного плавания по Черному морю. К России переходят города Керчь, Еникале, за что Россия заплатит 30 мешков денег — 9 миллионов рублей.
Русский посол Обресков с ходу отверг предложения турецкой стороны. Мирные переговоры на этом закончились, время перемирия истекло. Слово для разрешения спора между соседями в дальнейшем предоставлялось пушкам…
* * *
Обычный ледовый покров у берегов Азовского моря и в Керченском проливе сходит на нет к середине марта. Но еще задолго до этого Сенявин приказал начать вооружать суда флотилии. Теперь нет-нет да называл он подопечные морские силы флотом. И в самом деле, к весне 1773 года на Керченском рейде собралась внушительная сила. Шесть фрегатов, десяток переделанных для плавания по морю и подновленных «новоманерных» кораблей, палубные боты, полтора десятка разведывательных и транспортных судов.
Как и прежде, перед началом кампании Сенявин собрал офицеров. Такое собрание, где пояснялись цели и задачи предстоящих действий на море, знакомило всех офицеров с намерениями флагмана, проясняло, чем будут заниматься соседи ближние и дальние, наконец на нем флагман, пользуясь случаем, представлял офицеров, вновь прибывших на флотилию для прохождения службы. Чаще всего офицеры, как правило, уже знали, кто и откуда перевелся, но добрая половина знала о них понаслышке.
Первым Сенявин назвал прибывшего с Балтики, не по годам тучного, контр-адмирала Баранова, человека средних лет. Некоторые офицеры знали его по совместной службе на эскадре и отзывались о нем с похвалой. Вторым Сенявин назвал никому прежде незнакомого офицера, иностранца, принятого на русскую службу.
— С Дунайской флотилии определен к нам Адмиралтейств-коллегией флота капитан второго ранга Кинсберген Иван Генрихович, прошу любить и жаловать.
Из первого ряда приподнялся молодцеватый, тоже средних лет, но стройный, с щегольскими усиками офицер, слегка поклонился и сел.
— Для сведения в виду имейте, што службу нашу Иван Генрихович знает, четверть века с лишком в известном вам флоте голландском обретался, а как будет на деле, кампания выявит.
Сразу же Сенявин изложил цели предстоящей кампании, пояснил, кто, где и как будет противостоять неприятелю.
— Наши супротивники на дальней стороне Черного моря все еще мнят себя хозяевами всей акватории. Предстоит нам и собратьям в море Средиземном доказать, что оное суждение ложно, и показать султану, что права наши издревле остаются незыблемыми. Сенявин подошел к развешанной на стене карте:
— Генеральная задача флотилии нашей — не допустить неприятеля к берегам крымским и, упаси Бог, допустить прохода турецкой эскадры Керченским проливом в Азовское море.
Сенявин ткнул указкой в карту:
— Контр-адмиралу Баранову с одним фрегатом, четырьмя «новоманерными» кораблями и в придачу палубным ботом надлежит крейсировать от Кафы до Цемесской бухты. Там турки устроили базу свою для эскадры. Капитану первого ранга Сухотину с четырьмя же «новоманерными» кораблями закрыть наглухо пролив Керченский подле мыса Тузла. Капитану второго ранга Кинсбергену надлежит с фрегатом о тридцати двух пушек, двумя «новоманерными» кораблями и в придачу ботом «Куриер» крейсировать от Кафы вдоль крымского берега до Балаклавы, дабы обезопасить сии места от десанта турецкого. Соответственно вышесказанному все командиры получат надлежащие приказы мои и инструкции. Сенявин оперся об указку:
— На сем, господа офицеры, закончим, и памятуйте, што лучшая оборона от неприятеля есть нападение на него и лихая атака…
В середине мая все три отряда заняли исходные позиции и приступили к крейсированию в заданных акваториях. Но не прошло и недели, как случилось несчастье. Во время похода на шканцах фрегата «Первый» флагмана отряда, контр-адмирала Баранова, сразил намертво сердечный приступ. Сенявин без промедления назначил вместо него Сухотина, а сам принял командование отрядом в Керченском проливе.
Отправляя Сухотина в плавание, Сенявин предупредил:
— Поимей в виду, ежели в Цемессе обнаружишь эскадру турок, немедля дай мне знать. Тебе одному не под силу совладать с линейными кораблями. Блокируй выход из бухты, а там я с Кинсбергеном подоспею на помощь.
Отправляясь в крейсерство из Кафы, Сухотин начал с обследования Тамани, то ли острова, то ли полуострова, лежащего к югу от Керченского пролива, на берегу, занятом турками и ногайскими татарами.