– Та-ак. Имя, значит, Александра… лет сколько?
– Девятна… А какое сегодня число?
– Нормально. Шестнадцатое апреля. Год не нужен?
– Апре… апреля?
– Шестнадцатое апреля девяносто седьмого года. Тысяча девятьсот.
– Да-да… Так… я помню – был февраль… суббота… кажется, восьмое. Да, восьмое. Мы поехали в деревню, потом обратно, была пурга… приехали – и тут сказали, что сгорело общежитие…
– Пал Сергеич, – сказала вдруг пожилая, – точно: восьмого февраля пожар был в педучилище. У моей соседки там дочка учится.
– Вот что-то выясняется, – сказал Пал Сергеич. – Значит, учащаяся педучилища Александра… не вспомнила?
Саня медленно покачала головой.
– И что же было потом?
– А потом мы пошли… куда-то ночевать… ну да, негде же… и всё. Больше не помню. Очнулась на скамейке. Нога болит.
– Ладно, давай ногу посмотрим, – сказал Пал Сергеич. – Марина, помоги ей.
– Пошли, – протянула руку женщина в колпаке. Медсестра, сообразила Саня. Что-то начинало в память возвращаться…
Она положила Саню на кушетку за ширмой и помогла стянуть джинсы. Колено, оказывается, было обмотано серой тряпкой. Медсестра разрезала эту тряпку и отняла её от тела. Саня вскрикнула. Медсестра высвистела какую-то мучительно знакомую музыкальную фразу.
– Пал Сергеич! Тут в стационар надо…
Саня приподнялась и посмотрела.
Колено было багрово-чёрным. Кожа местами полопалась, и в разрывах выступала серая плоть. Сразу же потянуло мерзким запахом…
Врач наклонился к колену и долго его изучал, чуть поворачивая то вправо то влево.
– И ты ещё как-то ходила… – проговорил он. – Н-да…
– Что, сильно плохо?
– Весьма. Что же это за крокодил тебя покусал? Явно не собачьи зубы…
– Уж там – не собачьи, – возразила из-за спины его медсестра. – Сейчас таких держат – из окошка смотреть страшно, не то что мимо идти.
– Возможно, возможно… – протянул врач. – Сама не помнишь? И вообще – ничего не вспомнила?
Саня покачала головой:
– Только – день рождения. Четвёртого апреля. Значит, двадцать мне лет.
– Поздравляю, – сказал Пал Сергеич. – Давай-ка, Маринка, мы её тут немножко обиходим, потом в гнойную хирургию сдадим. Потому как укус неизвестного животного карается прививками от чего? От бешенства…
– В больницу? – вдруг забеспокоилась Саня. – Я… Мне нельзя в больницу.
– Это ещё почему?
– Не знаю… Что-то мелькнуло…
– Дуришь ты нас, красавица, – сказал врач. – Ну да ладно: не наше это дело. Дури на здоровье. А в больницу не могу тебя не направить, ибо нога тебе ещё пригодится. Там тебя заодно и на предмет ку-ку посмотрят… – он пошевелил пальцами у виска, и Саня его поняла.
– Я не дурю, – сказала она.
– Ну-ну…
Он взял что-то с поднесённого медсестрой маленького столика и стал что-то делать с Саниным коленом, и это было так больно и так страшно, что Сане пришлось откинуть голову и зажмуриться.
Но и при зажмуренных глазах она продолжала что-то видеть.
Серые стены уходили в высь. Над ними открывалось небо – безумное, страшное небо. Колдовское небо без звёзд… Саня тут же распахнула веки. Низкий потолок в трещинах…
Но теперь и сквозь этот потолок она продолжала видеть высокие серые стены какого-то дьявольского лабиринта – того, что люди тщатся от себя же и скрыть, загромождая всё вокруг деревом и камнем, воздухом, облаками и светом. Конечно, эти серые стены были теперь почти незаметны, лишь угадывались, словно бы проступая сквозь ближние предметы в облике теней и трещин – но Саня знала, что в любой момент может увидеть их, стоит лишь поднять глаза к небу.
И, может быть, по очертаниям того колдовского неба, зажатого меж стен – определить свой путь…
Она подняла руку и коснулась левого глаза. Это что-то должно было означать. Но глаз был как глаз – круглый и плотный под веками. Потом она вспомнила. В глазу когда-то было пятнышко. Золотое пятнышко. Теперь его не стало.
Хотя… Она ещё раз посмотрела вверх. Серые стены видны были как бы сквозь лёгкое – легчайшее – золотое мерцание. Золотую паутинку. Пятнышко расширилось, подумала Саня. Оно расширилось, и я на всё смотрю просто сквозь него…
– Транспортировку заказывали? – просунулась в дверь маленькая мордочка, а следом за мордочкой и всё остальное, тоже маленькое. – Хорошо у вас, Паша, тихо…
Саня сосредоточенно смотрела на вошедшего… –шую… Да, пожалуй, вошедшую. Она была как-то связана с тем золотым пятнышком…
– Привет тебе, золотко, – откликнулся Пал Сергеич. – А у вас что, завал?
– Затишье, я бы так сказала. Ты только посмотри на эту погоду. Все вздрогнули и напряглись. Что будет, когда похолодает…
– Вчера был тяжёлый день. Ребятишки в основном. А сегодня пока вот – тьфу-тьфу… Чаю хочешь?
– Нет, поеду. Кого везти?
– Да вот, девушка в какую-то переделку попала. Животнопокусанность, флегмона области правого коленного сустава. Тотальная амнезия.
– То есть что: черепно-мозговая?
– Не похоже. Мозги ей, конечно, надо будет глянуть на просвет, но это не самое срочное. Всего-то делов: не помнит, что делала два последних месяца. Больше никакой симптоматики. И не ширки. Ни одного следа иголки.
– Интересно… – маленькая докторша смерила Саню взглядом с ног до головы. – Может, дуру гонит?
– Может, и дуру, – согласился Пал Сергеич. – Да не наше это дело, золотко. Наше – направление движения правильно придать, – и он подал ей листок бумаги, на котором перед этим что-то написал.
– Вот и я об этом… – докторша прочла бумагу, покачала головой. – И фамилию не помнишь, да?
– Не помню, – виновато сказала Саня. – То есть, наверное, помню… чувствую, что помню… а вот тут что-то не пропускает… – она тронула левую бровь.
– Проводочек порвался, – согласилась докторша. – Ну, а головой точно не билась?
– Н-не знаю… вроде бы нет…
– Или просто не помнишь, билась или нет?
– Да. Просто не помню.
– Перепиши, Паша. Поставь ей подозрение на черепно-мозговую травму. Потому что иначе повезу я её в гнойную, там меня с нею заворотят в психушку, а из психушки так и так – в неотложку. Я три часа проезжу, а у нас сейчас четыре машины. А с подозрением на ЧМТ я её сразу сдам в неотложку, пусть там разбираются. Это не один час – ЧМТ раскручивать. Положат под наблюдение. А с остальным – гнойное отделение у них есть, психиатр у них свой… так что всё будет в порядке.
– Хитрая ты, золотко.
– Покатайся с моё. Сидишь в этом отстойнике, жизни не знаешь.
Саня слушала их в пол-уха. Память у неё – да, была маленькая, но зато всё, что в ней имелось, использовалось на тысячу процентов. Тот диалог, услышанный ею во время бегства от Машкиного подъезда…
Конечно. Ищут её. Ищут как? Звонок в больницу: у вас нет девушки, которая не помнит своего имени? Ах, есть. Сейчас мы за нею приедем…
Чудо, что ещё не позвонили сюда. Может быть, потому, что совсем рядом, слишком рядом – в мёртвой зоне.
– Я вспомнила, – сказала она. – Я фамилию вспомнила.
На неё посмотрели – очень одинаково.
– А больше ничего? – спросила докторша.
– Не знаю… мне нужно отвлечься, думать о другом – тогда всплывает… – это была почти правда. – Алексеева… Александра… Павловна. Да. Это я.
– Вот и славненько. Ну, поехали, Алексеева…
Она попыталась дойти до машины – и не смогла. Её довела маленькая докторша, оказавшаяся неожиданно сильной.
– …нет! Я вам уже говорила – не было таких. Вы же звонили час назад. Нет, и за этот час никаких неизвестных… да. Хорошо. Вот у меня ваш номер записан, под стеклом – позвоню. Как только, так сразу. До свидания.
Девушка за окошком регистратуры подняла на них глаза.
– Чтоб я так память теряла… Что у вас?
– Подозрение на ЧМТ, – сказала докторша. – И флегмона правой ноги.
– Алексеева Александра Павловна, – начала списывать с бланка направления регистраторша, – двадцать лет, не работает, БОМЖ… ну-ну. Спасу совсем не стало от бичей. Добрым людям… Ведите в пропускник.
Глава вторая
Кузня
К ночи Сане стало заметно лучше. Во-первых, ей помогли вымыться. Во-вторых, сделали несколько уколов и прокапали какое-то лекарство из зелёной бутылки. От этого лекарства Саню сначала бросило в дрожь, стало тошнить – но очень скоро это прошло, а уже через несколько часов она почувствовала, что колено можно согнуть.
В одиннадцать выключили свет. Женщины в палате, до того молчавшие, принялись оживлённо болтать. Саня стала смотреть в потолок, стараясь не рассматривать ничего. Над нею нависали стены колодца… и она твёрдо знала, что видит это не в первый раз.
Что-то вроде светлой буквы "Т" с короткой ножкой скользнуло над верхом стен – скользнуло и исчезло.
Потом Саня повернула голову и посмотрела вниз. Койки стояли на переплетениях причудливой решётки, и люди простодушно ступали по прутьям решётки, ничего об этом не зная. Внизу ждала подкрашенная огнем чернота.
Надо ли их предупреждать об опасности? Саня не знала. Может быть, никакой опасности для них и не существует вовсе – поскольку привычка с детства…
Она прикрыла глаза ладонью. Это помогло.
Что-то в ней темно и бешено вращалось, и вращалось, и вращалось… от этого кружилась голова, и обманным движением запрокидывалась назад и подушка, и кровать, и вся эта больница…
Она уснула – будто в падении.
Во сне к ней вернулась память, вернулись знания о пережитом… она пробиралась куда-то по буреломному лесу, держась за шерсть то ли огромной обезьяны, то ли необычного медведя, доброго и ласкового существа… но она знала, что он ведёт её не то чтобы в опасное – но в достаточно неприятное место, где она уже побывала однажды… с этим как-то было связано плавание на большой лодке с гребцами, она сидела, вцепившись в протянутую вдоль борта верёвку, и смотрела в волны, которые – зелёно-серые – пенились о борт и тут же отваливались, будто насытившиеся медленные звери. Но в то неприятное место надо было идти – и тогда, и сейчас…