– Алёша… – произнесла она, не отрывая лица от его груди, – мы ведь… не выберемся отсюда?..
– Выберемся, – сказал он.
– Нет, – сказала она. – Не говори так. Я знаю, что это всё. Конец. Конец пути. Подожди, не перебивай… – она уловила, что он набрал воздух для ответа. – Я хочу сказать…
И замолчала. Алексей ждал. Потолок был закопчённый. В доме что-то жгли. Очень давно. Когда здесь ещё жили. Жили люди. Жили живые…
– Я хочу попросить тебя: когда… всё кончится, и уже не будет никакой надежды… убей меня сам, ладно? Не позволяй… этим тварям… Я боюсь… что не смогу – себя… Обещаешь?
И он сказал, что обещает, сказал легко, лишь бы избавиться от объяснения, почему он так безнадёжно уверен в том, что они всё-таки выберутся из этой ловушки.
И Саня чуть отстранилась от него, приподнялась, отвернула лицо, чтобы он не видел и не запомнил её такой зарёванной и помятой…
И тут опять накатило. Волна дрожи. Он, выдохнув судорожно, перевернулся на бок, согнулся, зажал коленями руки. Зубы не стучали лишь потому, что свело челюсти.
– Тебе плохо? – закричала Саня. – Тебе опять плохо?
– Пр… йдёт… – выпихнул он из себя. – Реак… ция…
Он постарался дышать глубоко и редко, и скоро дрожь отступила. Осталась дряблость, мягкость в руках и ногах. И очень хотелось расчесать, ну, просто – разодрать ногтями лицо…
Мелиора
К концу недели Рогдай имел под рукой четырнадцать тысяч хороборцев и три с половиной тысячи отважников. Во многочисленных лагерях, раскинувшихся от долины Вердианы до севера кесарийской области, молодые крестьяне и горожане оттачивали умение владеть копьём и алебардой, точно бить в цель из лука простого и рамочного, вставать в хор, закрываясь щитами, и перестраиваться, давая дорогу своей коннице или регулярной тяжёлой пехоте. Их учили отступать в порядке, перекатами, когда за спиной отходящих встаёт ровная шеренга, пропускающая своих, и эти свои тут же создают следующую шеренгу, пропускающую сквозь себя тех, кто прикрывал их только что. И при этом все, и учителя, и ученики, знали, что в бою всё будет проще и грубее, и взятые не спиной, а лишь головой знания вряд ли кого-то спасут… эту лёгкую пехоту будут использовать для прикрытия главных сил, для отвода противнику глаз, для заманивания его под настоящий удар – и гибнуть лёгкие пехотинцы будут в первую очередь, а добычи им не положено никакой, – но почему-то знание это уже ни на что не влияло. Спать им приходилось по четыре часа…
Возами, возами поступали в интендантства от всех мало-мальски умелых столяров оперённые древка стрел; все кузни день и ночь (кузнецы и подмастерья сменялись, горны горели неугасимо) выдавали наконечники стрел, лезвия топоров, копий и алебард, боевые крюки – всё то безымянное и быстрорасходуемое оружие, которым вооружались лёгкие полки.
Между тем враг подошёл к Бориополю – главному городу семейства Паригориев. Многочисленные жители посадов ушли, побросав имущество, дальше на восток, вдоль густонаселённого побережья, надеясь на доброту крестьян; самые отчаянные просились на стены. Но на стены брали только мужчин…
Четырёхтысячный гарнизон крепости имел запасов на полгода строгой осады. Вода поступала из реки по многочисленным отводам, открытым и подземным. Старые стены необычайной толщины выдержали много натисков. Доместик города Арий Аристион, свояк Вандо, был почти спокоен…
Кузня
Кто-то внутри неё всё порывался устроить истерику: завёл куда-то, на погибель… теперь выводи, как хочешь… Она прислушивалась к этому шумному узнику даже с некоторым мрачноватым любопытством: чего только о себе не узнаешь в такие часы. После потрясения, когда ей показалось, что Алексей умер и она осталась совсем одна, наступило тупое спокойствие.
Саня обошла помещение, в котором, если не повезёт, ей придётся провести остаток жизни. Она специально проговорила это медленно: "Остаток… Жизни…" – и всё равно ничего не почувствовала. Лишь – ощутила. Что-то почти жванецкое: "Пьёшь стопку, вторую, третью, в четвёртой – вода". Она не очень любила водку, но время от времени пила со всеми и потому вполне представляла себе эту обиду и досаду.
– Иногда так хочется быть дурой, – сказала она вслух.
Видимо, весь второй этаж этого дома был единой квартирой, этакой квадратной анфиладой, и можно было обойти его весь, переходя от окна к окну. Комнаты были побольше и поменьше, в некоторых имелись какие-то безумно захламлённые кладовые, или чуланы, или как это ещё можно назвать… В кухню с большой каменной печью здешние люди стащили всяческую мебель, она громоздилась почти до потолка. Что-то в этой кухне ей показалось странным, но она в тот момент не сумела сосредоточиться.
Обезьяны под окнами бродили медленно и лениво.
Саня долго смотрела на них. Это медленное движение завораживало, как завораживает какой-нибудь на первый взгляд простой танец, движения которого ты почему-то не можешь воспроизвести.
Павана…
Потом она провела языком по губам. Губы стали сухими и язык шершавым.
Можно поискать воду, подумала она безнадёжно.
Людей выгнал отсюда, из-за стен, голод. И, конечно, отчаяние. Но водопровод в доме работал долго – возможно, уже после того, как люди ушли. Пятно ржавчины под краном…
Правда, после людей в доме побывали обезьяны. Возможно, вода хранилась в бутылях – вот гора осколков, – или в чём-то вроде аквариумов – вот их искорёженные каркасы… Саня покосилась на Алексея. Он сосредоточенно подсыпал и деревянным молотком утрамбовывал в пустые консервные банки сероватый порошок.
Все при деле, подумала Саня мрачно.
Через два часа раскопки увенчались успехом: под обломками одной из кроватей она обнаружила полураздавленную коробку с бутылками красновато-чёрного стекла. Часть бутылок разбилась, и всё равно теперь они имели литров пять какой-то жидкости. Бутылки были цилиндрические, с короткими горлышками, обёрнутыми фольгой. Саня повернула одну бутылку этикеткой к себе и стала читать.
"Интипехтъ. Винное товарiщество.
Существуетъ съ 1776 года.
Коллекцiя отборныхъ красныхъ винъ.
КРЫМСКАЯ РОЗА
На-подобие Портвейна.
Спиртъ 16 %. Сахаръ 7-7,5 %.
Подавать слегка подогретымъ к десерту и сладостямъ."
К десерту и сладостям, повторила Саня про себя. Посмотрела за окно. Там в невыносимой тишине стояли серые деревья.
Она попыталась проглотить комок. Поморщилась. Помяла горло. К десерту и сладостям…
И – распоротая кукла. Саня дотронулась до кармана, где эта кукла теперь жила. Спи…
Взяв три бутылки в охапку, она вернулась к Алексею. Он посмотрел на неё отсутствующим взглядом.
– Вино, – она аккуратно выложила находку на матрац. – И там ещё четыре таких же.
– Здорово, – сказал Алексей и улыбнулся. – Чарка перед боем. Как положено. Чтоб рука не тряслась.
– Там написано: к десерту и сладостям. Там нет ничего ни о каком бое.
– Придётся дописать, – сказал Алексей и полез во внутренний карман. Покопался и выудил прозрачную шариковую ручку. – Давай, где там?..
Саня подала ему одну бутылку. Встала, упёршись руками в колени. Он примерился и дописал: "А также принимать перед боем по стакану, чтоб рука не тряслась". И – расписался.
У него был неимоверно красивый старомодный почерк с завитушками.
– Ну, вот, – он оглядел работу. – Теперь всё как надо.
Саня заворожённо посмотрела на бутылку. Потом вдруг фыркнула. Потом фыркнула громче. Потом рассмеялась. Захохотала. Она хохотала, не в силах остановиться. Хохоча, она совсем согнулась, повалилась на пол и хохотала на полу, дрыгая ногами.
– Это же смешно! – выговаривала она между спазмами хохота. – Это же смешнее всего! Это же показать – такая комедия будет! Никакой Чаплин… это вам не ботинки варить… Ты разве не видишь, как это смешно? Шли, шли – и дошли. До ручки! До шариковой! На этикетках пишем! А дальше-то? А дальше-то что? Дальше-то что?..
Алексей взял другую, не подписанную, бутылку, ударом в донышко вышиб пробку и, придерживая Саню под затылок (лицо её было пугающе-бледным, вокруг глаз образовались чёрные круги), дал ей отхлебнуть. Зубы сильно стучали о стекло, вино проливалось на шею, и всё же несколько глотков она смогла сделать.
– Спаиваешь… беззащитную девушку… да? Спаивай, спаивай… сам же и понесёшь потом… – она мучительно, со всхлипом, набрала полную грудь воздуха. И вдруг, вздрогнув, обмякла у него на руках. Наверное, на короткое время она потеряла сознание, а потом обморок мгновенно перешёл в сон: лицо порозовело, губы приоткрылись, глаза под веками двигались быстро-быстро…
Вино просто не успело бы подействовать! Алексей растерянно смотрел на неё, не зная, что предпринять. Это была истерика… но и не совсем истерика. Или даже совсем не истерика. Он провёл рукой по её лицу, покрытому лёгкой испариной. Саня сонно потёрлась об его ладонь.
Что же мне делать, подумал он.
Он сидел и смотрел на неё, а она повернула лицо кверху и, не открывая глаз, улыбнулась легко и радостно. И тогда он наклонился и поцеловал её в эти губы, которые могут так улыбаться…
– Ф-фф… – выдохнула она наконец. – Ох, Алёша… если бы ты знал, как я тебя люблю…
Она закинула руку ему за голову и сама потянулась к новому поцелую.
А Алексей вдруг… заметался. Никто не заметил бы его метаний, и уж Саня-то не заметила наверное, но сам он прекрасно понимал, что теряет голову и дёргает за какие-то такие запретные нити судьбы…
Долг, отделилось от пустоты и запрыгало: долг-долг-долг… Это слово значило ровным счётом – нуль. Ту же самую пустоту…
Они посмотрели друг другу в глаза и наконец-то поняли, что – ничего не избежать.
Степь. Побережье
Отряд Валентия Урбасиана уже через полчаса после прибытия на вражеский берег рассыпался, растворился, исчез. По одному, редко по два шли на юг мелкие торговцы и ремесленники, деревенский легат конвоировал вора, маленькая труппа бродячих акробатов катила свою пёструю тележку, крестьянские парни с бритыми лбами направлялись в ближайшую дому, конкордийскую казарму. Побережье к северу от Суи считалось принадлежащим Степи, однако жители его имели право выбирать, в какой армии им служить. Хотя это утверждение лукаво: конечно же, все рекруты предпочли бы армию Авенезера – хотя бы потому, что степные армейские обычаи были не в пример как вольнее конкордийского устава, а жалование у степняков превосходило конкордийское впятеро. Да и известно было всем: степняки воюют за чужими спинами. Если это не союзная армия, то – мирные жители, которых гонят живой стеной… Но в степную армию жителей