На этот раз я проскакиваю все выходы на Нью-Джерси до самого моста Верразано. Солнце уже село, но с верхнего яруса моста еще видны его блики на протянувшихся верблюжьим стадом облаках и на приплясывающих ягнятах Нью-Йоркского залива.
В девятом часу апрельского вечера я подъезжаю к клубу «Шестигранник» на Кони-Айленд-авеню, которую, конечно, в этих местах называют Конская. Интересно, что у клубов такого рода всегда вы найдете весьма убогий подъезд и занюханный экстерьер. Своего рода маскировка, что ли? Вообще кажется, что стоишь перед какой-то хавирой, в которой для бильярдного стола не хватит места.
Бильярд в половине девятого
Дверь открылась передо мной, едва лишь я приблизился. За ней стоял ливрейный лакей в парике и белых чулках. «Вы к Гор-Гору, что ли, сударь, сэр?» – спросил он с брайтонским акцентом. Я сообразил, что речь идет о моем друге. Сводчатый, с толстыми колоннами, исполненный мрачноватой роскоши вестибюль открылся передо мной. В глубине его были видны рулетки и карточные столы, стойки баров и столики с полной сервировкой. Проходили с достоинством слуги и гости в вечерних нарядах. Все это напоминало аль-капоновский стиль, если не считать длинных русских красоток: таких в Чикаго 20-х вроде бы не водилось. Играла музыка: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». В этом роде.
Я стоял посреди вестибюля, не зная, куда идти дальше. Мимо проходили группы людей не моего возраста, то есть моложе. В одной из таких групп я заметил знакомую физиономию и даже вспомнил, кто таков: Боря Клопов из ТНТ – гусятинский бычок, впоследствии ставший международным СЕО Борисом Борисовичем. Он бурно что-то хохотал, держался руками за что-то женское, извилистое и хохотал, хохотал. Он шел прямо на меня и не узнавал, да и как ему меня узнать в его увлекательном мире. Кто-то из сопровождения, забежав вперед, аккуратно отодвинул меня в сторону. Все были в костюмах от Хьюго Босса, а ведь еще недавно такая публика щеголяла в трениках из шелка-сырца. Вспомнилась любопытная деталь: на штанах у этих треников ниже колена обычно фигурировала поперечная цветная полоса, как бы рассекающая ногу на две части. При движении такой группы возникал футуристический эффект – казалось, что ног гораздо больше, чем в действительности, и что они идут отдельно от туловищ.
Наконец один из ливрейных обратил на меня внимание: «Ты чего тут, папаша, ищешь, одетый не по-нашему?» – «Я к Гор-Гору, сынуля», – ответил я неласково. Ливрейный тут же лакейским инстинктом почувствовал недовольство и вильнул: «Так вам, сэр, надо в эмпориум. Вон туда, за шторы; уэлкам, сэр».
«Эмпориум» представлял собой огромный ангар с золотистой драпировкой на стенах. Там были ряды бильярдных столов от обыкновенных «пулов» и «карамболей» до огромных британских «снукеров» и «полных русских». Все они были не заняты и манили глубокой зеленью поверхностей, словно представители природы. Все, кроме одного, вокруг которого стояла дюжина персон мужского пола, все в глубоком молчании. Подойдя, я увидел того, на кого было обращено общее внимание. Это был друг моей юности Игорь Горелик, по-здешнему Гор-Гор. Партия, очевидно, подходила к концу. Последний шар стоял вплотную к борту между центральной и боковой лузами. Чтобы лучше его достать, Игорь применял прием, который мне, невежде, казался чистым пижонством. Отвернувшись от стола, он заводил кий из-за спины. Прогнув свою хрупкую фигуру, через плечо косил глазом на поле боя. Странная жеманная поза, чуть ли не «умирающий лебедь». Чем-то он напоминал в эти минуты старенького тореадора. Публика вокруг серьезно и сурово наблюдала за его маневром. Видимо, решалась судьба важного заклада. Противник Игоря, пожилой афроам со щеточкой седых усов, ни дать ни взять Дюк Эллингтон, стоял со своим кием у торца. Он, казалось, что-то неслышно насвистывал, явно стараясь унять нервы.
Я смотрел на кисти рук Игоря, на его левую щеку и странно выпученный нерусский глаз. Он стал желтоват с тех пор, как я его видел последний раз. Странно, но даже гладко зачесанные седины тоже, казалось, приобрели желтоватый оттенок. Я хотел ему сказать «Игореша, не посрами!» или что-то в этом роде, однако решил подождать до удара. Он все равно промажет, у него трясутся руки, думал я, и вот тогда я своим приветом хоть чуть смягчу его поражение. Быть может, если бы я тогда перед ним объявился, не случилось бы того, что случилось.
Игорь ударил, вернее, просто чуть-чуть толкнул белый шар, придав ему труднообъяснимое вращение. Шар отделился от борта, прошел по дуге, стукнул черного и отправил его точно в угловую лузу. Наблюдатели подняли глаза к потолку и развели руками. Негр вынул из кармана брюк пачку денег и протянул победителю. Никакой особенной экзальтации не наблюдалось: Гор-Гор просто подтвердил свой класс. Такой подход старому марксисту был, очевидно, дороже оваций. Он тоже старался не выказывать радости, только лишь кивал в ответ на реплики коллег и показывал на разные секторы стола, видимо вспоминая эпизоды прошедшей партии. Меня он пока что не замечал, и я не вылезал, чтобы дать ему возможность насладиться общением с собратьями по нелегкому ремеслу. Подойди я к нему чуть раньше, быть может, ничего бы и не случилось.
Увы, это случилось. Подгребла шумная компания Бобы Клопова.
– Так это и есть знаменитый Гор-Гор? – возгласил жизнелюб. – Ну и ну! Вот уж не думал, что ты такой, папаша Гор-Гор!
– А ты кто такой, чтобы тут базарить? – спросил негр по-русски почти без акцента.
– Не знаешь меня, негр? – хохотнул сильно поддатый Клопов. – А меня тут все знают. Меня везде знают! Только в Африке меня не знают!
Профессионалы опешили. Афроам был, очевидно, большим авторитетом в их среде – никто не ожидал, что его так грубо одернут. Они переглядывались, пожимали плечами, и только Гор-Гор весь выставился на Клопа и задрожал во гневе.
– А вот я тебя не знаю! – взвизгнул он. – И знать не хочу!
– Хочешь не хочешь, узнаешь! – попёр Клопов. Он сильно приблизился и даже вступил в соприкосновение с маэстро. – Давай сыграем скунер, Гор-Гор! Желаю себе вписать в биографию игру с Гор-Гором! Бери кий, отец!
Игорь взял свой драгоценный кий и как бы взвесил его в правой руке. Вот тут мне надо было подходить и отводить его в сторону! Все дряблые ткани его лица подобрались, обнаружилась лепка неудержимой ярости.
– Уходи, пока цел, отморозок!
Клопов хохотал, продолжая мощной грудью с животом напирать на моего друга. Он был на голову его выше и на плечо шире. Шестерки его уже выставляли на столе шары.
– Пять косых даю! – хохотал от полноты жизни нувориш. – Семь даю! А проиграешь, урлюлю, десять дам! Лады?
И тут началось. Игорь огрел Клопа тяжелым концом кия по голове. Тот вскрикнул, закрылся руками и побежал прочь. Игорь гнал его и молотил по согнувшейся спине. Амок овладел им. Он явно не понимал, что делает, просто мстил кому-то за что-то – в данном случае случайно подвернувшемуся наглому богачу.
Все дело продолжалось от силы двадцать секунд. Сначала все остолбенели от неожиданности. Клопов выл и исторгал матерщину. Игорь с успехом выбивал из парня его победительное настроение. Выдвинулись телохранители, слегка тяжеловатые для такой профессии. Поднялся над головами зажатый в кулаке пистолет. Тут и я наконец рванулся, чтобы встать между ними и моим несчастным старым другом, с которым мы когда-то, всего лишь полвека назад, были пионерами питерского «джаза на костях». Интересно, что именно в эти быстро мелькающие моменты до меня из глубин огромного притона долетело несколько аккордов эллингтоновского «Каравана». Нужно его закрыть, мелькала паническая мысль. Он хрупкий, быки переломают ему кости, в нашем возрасте они плохо срастаются, останется инвалидом до конца дней. Но было уже поздно. Рукоятка пистолета со всего размаха пришлась на голову бесновавшемуся Игорю. Последнее, что я увидел, была разваливающаяся и опадающая на пол фигурка старика со спокойно закрытыми глазами. В следующее мгновение чей-то кулак въехал и мне в подбородок, вызвав своего рода ядерный взрыв в мозгу.
Очнулся я от фразы «Are you O’K?». Она прозвучала будто из телевизора, и только через несколько секунд я сообразил, что она адресована мне. «He’s coming back»,[127] – теперь донеслось до меня. Глаза мои открылись и увидели три черных лица. Два мужских и одно женское. Это были парамедики, они хлопотали вокруг меня. Женщина вытаскивала у меня из-под кожи шприц. Мужчина измерял кровяное давление. Второй смотрел мне в зрачки. Теперь я понял, что лежу на полу рядом с бильярдным столом. Вокруг было полно народа: парамедики пожарного департамента, врачи «Скорой» и полиция. За ними теснилась толпа в смокингах и вечерних платьях. А где же Игорь, интересовался я, и нигде его не находил. Вдруг накрыло незнакомое и испепеляющее чувство. Может быть, его не было, может быть, я его просто выдумал? Выдумал с какими-то литературными целями – то ли для развенчания чего-то, то ли наоборот – для вознесения чего-то куда-то? Выдумал какую-то якобы личность, с которой якобы дружил полвека назад, которая якобы была отцом моего якобы литературного детища?
Между ног полиции я тут увидел, что другая группа медиков выкатывает какие-то носилки, что они почти бегут, а одна сестра на бегу поднимает над головой капельницу.
– Your friend, sir, they rush him to the hospital, – сказал мне один из спасателей.
– Is he O’K? – возопил я.
– No, sir, he’s not O’K. He’s serious.[128]
Gosh, я весь пролился смесью пота и слез. Все-таки он был, с глубочайшей нежностью думал я, он реально тут лежал с разбитой головой, мой Игореха, муж моей Любки, отец моего Славки.
Концерт Джима Крупы
Поминки устроили в доме усопших Гореликов, поскольку с минуты на минуту ждали прилета сына. За столом образовалась сборная солянка: бильярдисты с Конской авеню, бывшие цекисты, ныне клиенты велфера Нью-Джерси и Нью-Йорка, соседи-американцы, которые, кажется, впервые оказались за большим русским столом и теперь с изумлением смотрели, как быстро напиваются Igor’s friends, как с той же быстротой они забывают «виновника торжества», о котором только что говорили в таком приподнятом драматическом тоне, как начинают орать, чтобы перекричать друг друга, отстаивая свои политические понятия.