...мечты о встрече...
...когда тени вечером оживают и агония умирающей змеи чертит на песке спираль бесконечности - пружину, толкающую тебя навстречу неизбежному, которое маскируется под необходимость...
- Я - твоя стрелка, тикающая за спиной...
...тик-так, тик-так...
...слышишь меня?..
...я... слышишь...
..........ыш.........
...жаль...
...жалее... жальче... жальчее навсегда...
...да... ***
Я вышел из себя и присел рядом.
- Пора, - сказал кто-то из нас.
- Было бы интересно, - ответил тот же.
- С чего начнем?
- Начнем?
- Нашу попытку понять кого-нибудь из нас. Заметь, при этом мы оба ничего не теряем.
- Благодарю за первое утешение.
- Все всегда бывает в первый раз. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что ты - не девочка...
- Уже?
- Чувство юмора - это хорошо. Даже такое, как твоё.
- Да, пока оно не стало привычкой, как у тебя.
- К чувству привыкнуть нельзя.
- Отчего же? Возьми, к примеру. любовь.
- Это не чувство.
- Думаешь?
- Попробуй меня понюхать.
- Зеркала не пахнут.
- А она пахнет секрецией инстинкта...
Я умолк. Я породил молчание. Паузу. Почти дочку.
Он сидел, ссутулившись надо мной. Этакая поумневшая в процессе эволюции обезьяна, ведающая все. А может быть и больше. Думающая, разжиревшая во мне сволочь. Тень, отброшенная моим "я". Символ, над кем я потерял власть. Кот, вышедший сухим из-под дождя. Сочащийся моим ядом некто, считающий меня пустой бутылкой. Антипод, сосущий мысли. Он точно знает что по чем в его мире. Между нами лишь воздух, не пахнущий секрецией. Нейтральный, как вода. Как все нейтральные воды в мире...
Они отошли.
Вешние воды ненависти. ***
Где-то в Жутколесье... ***
- Бедняга, - подвел черту трескучий старческий голос. - Откуда он попал сюда на этот раз?
- Из вытрезвителя.
- Как я его понимаю.
- Вполне возможно, что эта болезнь войдет в анналы медицины под вашим именем.
- Серятина от Иванова, - голос принадлежал скептику по жизни.
- Что он бормочет? - третий голос. Из него уже исчезла профессиональная зависть, но остался тот же неистребимый интерес к коллекционированию симптомов.
- Пираты, нервы, Жутколесье... Очевидный бред.
- Возможно, этот странный набор галлюцинаций присущ только данной болезни?
- Интересное предположение, коллега, но, боюсь, качество и количество как действующих лиц, так и антуража галлюцинаций не зависит от уникальности заболеваний.
- М-де. Галлюцинации - лишь ступени, ведущие к порогу, за которым смерть, - грустно произнес старик. Даже не открывая глаз, я понял, почти увидел, как искривились его губы в псевдооптимистической усмешке. - Воспоминания - это те же ступени...
- Согласен, коллега. Совсем недавно я имел честь ознакомиться с трудами, не буду называть его имени... - послышались чавкающие звуки. Говоривший явно жевал губы. Этакие отвислые нашлепки внизу лица. - Так вот, он выдвинул предположение, ставшее довольно модным в последнее время среди студентов, что память - это тоже в некотором роде болезнь.
- Смело, смело, - усмешка в голосе светила стала более чистосердечной. В таком случае, как же он толкует склероз?
Я не выдержал и фыркнул.
- Кажется, ему становится хуже, - интерес был профессионален до кончиков ногтей. - Коллеги, обратите ваше внимание на синюшность ушных раковин!
- Бабка моя, царствие ей небесное, помершая от гангрены, советовала креститься, если кажется, - построжел и приблизился голос светила.
Голос - строгий, стеклянно-массивно-воплотившийся.
- И помогало? - я открыл глаза. ***
Где-то в Жутколесье... ***
- Где-то в Жутколесье... - передразнил он и хмыкнул. - Кошмары, которые мы сами себе выбираем, а?
- Не твое дело, - мой голос был хриплым и чужим. В темноте пахло хвоей.
- Выбираем, корректируем, любовно причесываем и сладко погружаемся. Это ли не предел тупости человеческой? - в помещение хлынул свет из распахнувшегося окна.
- Не твое дело... - новая реальность отказала мне в красноречии.
За окном сложенного из бревен дома шел лес и стоял дождь. Ели, словно фрейлины в зеленых платьях, элегантно пробирались меж застывшими струями воды. В воздухе царил шорох и едва слышный звон.
- Красиво?
Я кивнул, завороженный дубами-джентельменами, около которых вертелись, заигрывая, березки-проститутки. Сломанные струи повисали на их одеждах тающей паутиной.
- Но ведь бредово, согласись? Красивый бред, который моментально превратится в кошмарный сон, стоит лишь тебе оказаться у них на пути.
- Но я же не у них на пути, - я пожал плечами, но холодные мурашки вылезли из пор кожи на спине. Настало время для прогулки. Адреналин еще не начал командовать парадом, но сама мысль о том, что стоит сигинору захотеть и я окажусь у них на пути, заставила меня сменить точку зрения. Теперь в фокусе оказался пустой, ничейный взгляд чужих окон, задернутых клубящимися шторами облаков.
- Тебе никогда не приходило в голову, что тоже самое думала Анна Каренина, ложась на рельсы, а? И если бы не пьяный стрелочник, перепутавший ключи от замка Мелентьева, то она просто отряхнулась бы и вернулась к мужу. А потом лишь изредка просыпалась бы по ночам от ощущения холодных стальных стрел под ребрами.
- Тогда не состоялся бы сюжет...
- О, сюжет! Ты на верном пути, приятель!
- Кто такой Мелентьев? - тупо спросил я, но усиливающийся шум заглушил меня треском веток и колокольным звоном. Эта какофония ворвалась в мою голову стаей зазубренных напильников, коверкая призрачную реальность. И тогда я заорал, - Кто такой этот Мелентьев?!!
- Санитар... ***
- Санитар!
Я открыл глаза.
Нарочито белые колпаки делали их похожими на поваров. Мне вспомнилось бесцветное дымящееся мясо. Желудок кольнул внутренности осьминожьим клювом. Они выглядели именно так, как я их себе представлял, эти повара людоеда, имя которого известно всем. В их взглядах читалось нетерпение и желание поскорее меня скормить. Только выцветшие глаза светила выглядели озабоченно. Наверное, он слишком уж задумался о том, как склероз вписывается в теорию неназванного трудяги.
- Думаете, ему нужен санитар, Вадим Иванович? - вежливо осведомился доктор Иванов, глядя в окно, наполовину закрашенное белой краской. Такой обычно размашисто пишут "Ремонт" на витринах магазинов.
- Не знаю. Если бы он умирал, например, от рака... - в голосе послышалась мечтательность. Милый старикашка Кощей.
- Как все нормальные люди, - поддержал третий, засунув руки в карманы халата и перебирая там наверняка блестящие штучки, которые мерзко позванивали. - Где же этот чертов санитар?
- На обеде, - подсказал я, жалея о том, что слишком молод для склероза.
- Заметьте, коллега, синюшность не повлияла на его слух, - кивнул в мою сторону один из колпаков.
Вадим Иванович встрепенулся:
- А разве у него был музыкальный слух?
- Черт его знает, какой там был слух, - третий повар меня явно недолюбливал.
- Есть мнение, что он был глухим...
Скрип открываемой двери в палату и знакомый до дрожи голос:
- Да, вы совершенно правы. Он был глух. А также слеп и нем, как мороженная рыба.
Все обернулись к вошедшему. Теперь он был санитаром. Втащив за собой красный пластиковый стул, сигинор вальяжно уселся на нем и продолжил мысль:
- Все верно. Он был глух к гласу вопиющих в пустынях собственного одиночества, потому что и сам был одинок, - его голова повернулась ко мне, не так ли? Скажи, малыш, этим толстым дядям в беленьких халатиках, что ты прозрел.
Я не выдержал стального взгляда и смог лишь пробормотать:
- Не надо, сигинор...
- Ты прав. Статистам замысел ни к чему, ведь плач легко спутать со смехом, если не видеть глаз, стон отчаяния с оргазмом, особенно, если этого хочешь... ***
- ...Очень давно мне казалось, что я что-то знаю о ней. Я так думал до тех пор, пока не задался вопросом: "А испытывает ли она оргазм?" Глядя в зеркало, я прочитал ответ в этих глазах. Люди должны впитывать его с молоком матери, хотя бы потому, что он прост: "Жизнь - фригидная сука".
Я молча слушал эти откровения, за которые никто не дал бы гроша, если со здоровьем все в порядке. Молчание было моей платой. Я уже был должен слишком много.
- Я скажу тебе, почему мы встретились. Тебе осточертело суетное одиночество вокруг. Ты решил уйти из него. Уйти в себя, чтобы остановить вращение холостой жизни, в которую был вовлечен, смешно сказать, помимо своей воли. Умереть можно по разному и такой способ ничуть не хуже сверхдозы героина или дуэли с заведомо сильнейшим противником. Все они слишком человеческие, а следовательно, звериные...
Тут я до боли сжал челюсти. В выдуманные мной правила чужой игры затесалось понятие "долг чести"
- Да, я слышал, как ты твердил, словно попугай трагического актера, "я умираю, я умираю..." Ну и что? Это пока еще случается со всеми, - он отвернулся от зеркала в стерильном туалете, до одури пропахшего озоном. - Я пытался открыть тебе глаза, но... Ладно, я скажу тебе, почему мы встретились. Ты нашел меня, чтобы умереть в этом туалете. Дерьмо всегда плывет к дерьму, собираясь иногда в громадные стаи. Я скажу тебе, почему мать хотела тебя убить. Она не из тех, кто иногда собирается в громадные стаи, чтобы помурлыкать над своим дерьмом. Чего хочет женщина, того хочет бог! Еще я скажу тебе, почему жизнь - сука, не испытывающая оргазма!..
Окаменев, я смотрел на него, а он медленно раздавался в размерах. Его контуры, потеряв четкость, задымились серым туманом, густея по углам. И только глаза - две заиндевелые стекляшки, оставались тем, чем были. Паникующий инстинкт самосохранения взбаламутил сознание и с самого дна вдруг всплыло узнавание этих глаз. Я их видел в последнее время у матери. Вряд ли мать может сглазить свое чадо, но ее можно запрограммировать! Чего хочет бог - того же хочет и женщина!..