Если бы не мысль о том, что я потеряла Олли, я бы подумала, что тетушка с того света призывает ни о чем не тревожиться.
Но трудно не переживать, если любимый мужчина уехал за много миль, будучи в полной уверенности, что ты предпочла ему тщеславного богача. Я бы отдала что угодно, лишь бы сидеть сейчас рядом с Олли в машине и чувствовать на щеке его теплое дыхание, а на руке — прикосновение длинных сильных пальцев. Мы бы варили суп на походной плитке, слушали шум волн и занимались любовью под звездами…
Заставляю себя очнуться — боюсь, я начала размышлять вслух, потому что несколько прихожан в испуге смотрят на меня. Должно быть, я и впрямь бездушная, если способна в такой час беспокоиться о собственной личной жизни. Но последнее, что сделала Джуэл, — так это позволила нам с Олли остаться наедине. Она все знала. Конечно же.
Она понимала, что я просто не могу жить без него.
— Ты идешь? — спрашивает Мэдс, когда служба заканчивается, и кивком указывает в сторону паба: — Нас ждет приятный вечер.
Поскольку Джуэл завещала содержимое своего внушительного винного погреба добрым жителям Трегоуэна, я ни минуты в этом не сомневаюсь.
— Подожди немного… Только соберусь с мыслями.
Мэдс обнимает меня.
— Не спеши, подружка. Мы тебя подождем.
Засунув руки поглубже в рукава теплого пальто, я медленно бреду к морю — вдоль гавани, мимо ящиков, сложенных словно детские кубики. Я морщусь, почуяв запах рыбы, и осторожно пробираюсь среди свернутых веревок и натянутых тросов на причале, который далеко выдается в море. Со стороны «Русалки» доносятся голоса — поминки по Джуэл набирают обороты. Гай, устроившись у окна, энергично машет и что-то кричит, указывая в сторону пляжа.
— Сейчас приду! — отвечаю я и отворачиваюсь. Нужно побыть одной хотя бы пару минут, собраться с духом. А потом вернусь в паб и буду слушать, как гости расхваливают Джуэл и гадают, что сказано в завещании.
Я не хочу знать, что предназначила для меня тетушка, потому что делить ее имущество — значит признать, что она действительно умерла, а не отправилась в Сен-Тропез или Нью-Йорк за покупками. Хотя, учитывая мое невезение, можно предположить, что Джуэл завещала мне питона. Я уже свыклась с кукишами от судьбы.
Начинает идти дождь — легкая корнуоллская морось, от которой промокаешь сильнее, чем от настоящего ливня. Волосы начинают завиваться, на пальто повисают капли, и от него пахнет мокрой шерстью.
Я перебираюсь через корзины с сетями, дохожу до конца причала и — точь-в-точь как Мэрил Стрип из «Женщины французского лейтенанта» — шагаю по гальке. На волнах покачиваются рыбачьи лодки, а над головой скользят и ныряют чайки, словно пернатая эскадрилья. На маленькой полоске пляжа резвится рыжий сеттер, который кажется огненным на фоне серых сумерек. Собака лает, а ее хозяин, в надвинутом на лицо капюшоне, бросает палку. Я почти верю в то, что вижу Олли и Сашу.
Если бы. Во второй раз чуда не произойдет.
Тем более в третий.
Добравшись до конца причала, я смотрю в воду, которая сегодня гневного зеленого оттенка. Она кипит и пенится, ударяясь о волнорез. На воде качается чайка, которая, судя по виду, страдает от морской болезни. Пена напоминает рекламу шампуня…
Я смотрю на море, и мысли куда-то уносятся. Так много событий за короткое время. Разрыв с Джеймсом, опухоль, отъезд из Лондона, «роман» с Гэбриелом, смерть Джуэл, уход Олли… Список кажется бесконечным, и я устала, страшно устала, пытаясь постичь смысл происходящего. Раньше я бы достала записную книжку и написала что-нибудь успокаивающее, но в последнее время дар меня покинул.
И не только он.
Я закрываю глаза и делаю медленный вдох. Не стану плакать. Иначе не смогу остановиться.
— Как красиво, — говорит кто-то за спиной.
Горе меняет людей, но я готова поклясться, что это голос Олли. Я чувствую пристальный взгляд — он буквально обжигает.
— Чудесное место, — соглашаюсь я.
— Я не о деревне.
Я оборачиваюсь и кричу от радости. Олли действительно здесь, на лице у него — очаровательная кривая улыбка, на щеках играют ямочки, вокруг глаз — лучики. Саша крутится под ногами и так оглушительно лает, что целая стая чаек, отчаявшись устроиться на крыше магазина, срывается с места и громко кричит в знак протеста.
Зато я и не думаю протестовать, когда Олли притягивает меня к себе.
Вот еще.
— Прости, — говорит мой любимый. — Кэти, пожалуйста, прости.
Он касается моего лица, целует в лоб, в нос, в мокрые щеки и, наконец, в губы.
— Все будет хорошо, Кэти, — шепчет Олли в промежутке между поцелуями. — Все будет хорошо…
Губы у него мягкие, как свежий хлеб, но гораздо аппетитнее. Я целую его в ответ и боюсь выпустить из объятий, как будто Олли вновь исчезнет. Саша носится вокруг как сумасшедшая.
— Прости, — снова и снова повторяет Олли. — Прости, что так сорвался. Я не знал, что Джуэл умерла. Вел себя как полный идиот, потому что страшно ревновал к Гэбриелу. Ты сможешь меня простить?
— А ты прости, что я не призналась сразу, — говорю я. — Я хотела сказать, что Гэбриел гей, но не успела…
— Ого! — У Олли глаза лезут на лоб. — Ну-ка повтори. Гэбриел Уинтерс — гей?
— Они с Фрэнки вместе уже давно. Гэбриел платил мне, чтобы я притворялась его подружкой. Что-то вроде подработки на лето. Честное слово. Мы никогда не были настоящей парой.
У Олли буквально отвисает челюсть.
— Ты видел сегодня утреннее шоу? — спрашиваю я. — Гэбриел признался Филу и Холли. И всей Британии. Неужели не видел?
Он явно недоумевает.
— Не видел?
Кэти, у меня обычный трейлер. Там нет телевизора.
Слава Богу, хотя бы плитка есть.
— Но если ты не видел эту передачу, — говорю я, глядя в его кофейные глаза, — если ничего не знаешь… то почему ты здесь?
Олли ласково гладит мою щеку.
— Я увидел в «Таймс» некролог. Мне сделалось так горько при мысли о том, что ты сейчас одна… Я знаю, как ты любила Джуэл. Вдруг стало плевать на Гэбриела, плевать на все — лишь бы снова увидеться с тобой.
Он целует меня и тут же отстраняется, качая головой.
— Скажи что-нибудь, — шепчу я. — О чем ты думаешь?
О том, что это потрясающе. Надо же, Фрэнки хранил секрет Гэбриела. Он ведь болтлив как сорока. Олли удивленно свистит. — Гэбриел Уинтерс действительно гей и встречается с Фрэнки?
Я киваю:
— Они настоящая пара. У них даже есть пудель по кличке Пушок. Конечно, я сделала глупость, когда согласилась на предложение Гэбриела, Ол, но я ведь действительно думала, что ты помолвлен… — От мучительного воспоминания перехватывает горло. — Думала, что опротивела тебе…
Черт возьми. Я снова плачу.
— Эй, не плачь, — говорит Олли, продолжая меня целовать. — Все будет хорошо…
— Знаю, — отвечаю я. — Поэтому и плачу…
— Я не хочу, чтобы люди видели тебя с красными глазами и мокрым носом. — Олли бережно вытирает мое лицо рукавом куртки. — Иначе они решат, что я огорчил свою будущую жену…
Я смотрю на него.
— Это предложение? Если да, не очень-то оно романтическое…
— Ну извини. — Олли застенчиво улыбается. — Получилось не вполне так, как я рассчитывал…
— Ты действительно этого хочешь?
— Конечно, хочу! — отвечает он. — Оба мы не умеем ходить на свидания, поэтому, может быть, ну их к черту? И потом, я уже знаю все твои дурные привычки, но тем не менее по уши влюблен.
— У меня нет дурных привычек, — сердито отвечаю я. А потом задумываюсь. — Ну… разве что одна или две. Зато у тебя их масса!
— Ни минуты не сомневаюсь, — соглашается он. — Но в том-то и дело — мы знаем друг друга как облупленные. И потом… он касается моей груди, и сердце чуть не выпрыгивает, — есть и еще кое-что более важное… помимо того что я уже не первый год люблю тебя, красотка.
Он меня любит?
Я красотка?
Я?..
Невозможно слушать, пока Олли трогает мою грудь. Должно быть, я единственная женщина, которая не способна делать несколько дел одновременно. Я беру его за руку и заставляю прекратить.
— Что же может быть важнее любви?
— Ты нравишься Саше, — отвечает Олли. — Поэтому — решено.
— Да уж, не хотела бы я враждовать с твоей собакой. Помню, что она устроила в кабинете Джеймса.
Мы оба плачем и смеемся.
— У меня, наверное, в самом деле красные глаза и мокрый нос, но знаете что?.. А ну их.
— А как же романтика? — спросите вы. Предложение руки и сердца, шампанское и розы… я ведь всегда об этом мечтала.
Странно, но, целуя Олли, милого, забавного Олли, у которого красивые каштановые волосы и пухлые губы, я понимаю, что романтика мне больше не нужна. Что может быть романтичнее, чем стоять рядом с любимым на причале дождливым осенним вечером?
Потом я внезапно понимаю — как будто складываю головоломку до конца. Романтика — это когда ты находишь свою половинку. Все остальное не важно.
Проклятые авторы любовных романов. Стоило бы подать на них в суд за то, что вводят женщин в заблуждение. А как же высокие темноволосые красавцы в бриджах — разбойники, актеры, рыбаки?
И почему я не понимала, что мой настоящий герой все время был рядом, прямо перед носом? Он всегда помогал мне, поддерживал и даже смирился, когда я поселила в его ванне омара.
Все, больше никаких романтических героев.
— Это значит «да»? — спрашивает Олли.
— Да, — подтверждаю я. — При одном условии.
Олли, кажется, слегка встревожен — несомненно, он воображает брачный контракт, в котором будет предусмотрено мое право проводить время в книжном магазине «Ватерстоун» или что-нибудь в том же духе.
— А именно?..
— Что на свадебном обеде не будет омаров, — твердо заявляю я. — Сомневаюсь, что смогу пережить это еще раз.
— И слава Богу, — говорит Олли. — Надоело бояться, что в ванне мне отхватят палец.
Мы целуемся, смеемся и снова целуемся, и происходит нечто странное. Я готова поклясться, что внизу, среди волн, появляется огромная клешня и радостно машет нам, прежде чем снова скрыться в пучине.