Ночью Терезе опять было нехорошо, и она ходила за лекарством в туалетную комнату. Возвращаясь с бутылкой в руках, она вдруг услышала, как приоткрылась дверь одной из спален. Она остановилась, обернулась на звук — и увидела, как Бернард выпроваживает из своей комнаты Кэти Малхолланд. Тереза стояла в тени пьедестала, на котором возвышался бронзовый бюст ее дедушки, поэтому брат не заметил ее. Не шевелясь, она наблюдала, как Кэти нетвердым шагом идет через галерею. Тело девушки содрогалось от едва сдерживаемых рыданий. Очевидно, она только что пережила сильнейшее потрясение.
Тереза сразу же поняла, в чем дело, и гнев нахлынул на нее, заставив забыть даже о самых элементарных приличиях. Не долго думая, она бросилась к двери Бернарда и распахнула ее, застав брата в весьма неприглядной позе, в тот самый момент, когда он снимал штаны.
— Какого черта! — Бернард в ярости повернулся к сестре, не сразу сообразив прикрыть свою наготу. Наконец он схватил шелковый халат и, закрывшись им спереди, шагнул к Терезе. — Какого черта, спрашивается, ты врываешься в мою комнату?
— Ты — изверг.
— Что? Что ты сказала?
Он тупо смотрел на Терезу, еще не понимая, что привело ее сюда. Потом, сопоставив внезапное появление сестры с недавним уходом своей ночной посетительницы, осознал, что Тереза видела, как девушка выходила из его комнаты. Ну и что? Какое ей до этого дело? Сестры не должны вмешиваться в дела братьев — тем более что Тереза вообще больше не была членом их семьи, и ничто из происходящего в их доме не должно было ее затрагивать.
Бернард с детства недолюбливал Терезу. Сестра, начисто лишенная всякой привлекательности, казалась ему не женщиной, а каким-то бесполым существом, выродком в их семье. Он всегда считал, что самое подходящее место для нее — монастырь. Когда ее гувернантка жила у них, в разговоре с Роджером он часто в шутку называл Эйнсли матерью-настоятельницей, а Терезу — ее верной послушницей.
— О чем ты говоришь? — злобно прошептал он, наклоняясь к Терезе.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — Тереза вскинула голову и гневно посмотрела на брата. — Ты самый настоящий изверг. Эта бедная девочка… Кэти Малхолланд. Ее, наверное, ожидает та же участь, что и Мэгги Пратт, которую вышвырнули отсюда и отослали в приют для бедняков, а в том, что она забеременела, обвинили кого-то другого.
— Заткнись! — Гнев Бернарда не уступал гневу его сестры. — Занимайся своими делами и не лезь, куда тебя не просят.
— Хорошо, я буду заниматься своими делами. И судьба Кэти станет одним из моих самых важных дел. Запомни: если с этой девочкой случится что-то плохое, тебе же будет хуже.
Бернард, вконец озверев, схватил сестру за плечи и с силой ее встряхнул.
— Убери от меня свои грязные лапы! — зарычала на него Тереза.
— Ты никому об этом не скажешь. Никому. — Он дышал ей в лицо. Их лица были так близко, что носы почти соприкасались. — Пообещай, что ты никому об этом не скажешь.
Тереза резко оттолкнула брата и, развернувшись, взялась за дверную ручку.
— Я не собираюсь ничего тебе обещать, — прошептала она, с трудом переводя дыхание. — И постарайся не забывать, что у этой девочки, в отличие от бедняжки Мэгги, есть родители, которые в случае необходимости могут за нее вступиться.
Бернард снова хотел схватить сестру, но она увернулась.
— Если ты еще раз до меня дотронешься, я подниму на ноги весь дом, — быстро сказала она. — И последнее. Завтра, точнее, уже сегодня я уезжаю. Но я еще вернусь.
С этими словами Тереза, дрожа от гнева, вышла из комнаты.
Вернувшись к себе, она присела на край кровати, положила ноги на маленькую скамеечку и спрятала лицо в ладонях. «Бедное дитя!» — подумала она и вспомнила себя в свою первую брачную ночь.
Потом ей опять представилась Кэти, идущая с понуренной головой через галерею. Три года назад то же самое случилось с Мэгги Пратт. Мэгги была второй горничной, симпатичной толстушкой. Она была круглой сиротой. Ей было шестнадцать, когда она забеременела, и она сказала, что отец ребенка — Бернард. Бернард с негодованием отрицал это, а Мэгги выгнали из дома. Ей было не к кому обратиться за помощью, поэтому девушка попала в приют для бедных, где пробудет до тех самых пор, пока ее ребенок не вырастет и не начнет работать.
Но почему такое должно было случиться с Кэти Малхолланд, с этой милой, очаровательной девочкой? Она ведь совсем еще ребенок! Сколько ей лет? Четырнадцать, от силы пятнадцать. Куда смотрела миссис Дэвис? Почему допустила это? У Терезы возникло непреодолимое желание пойти сейчас же к экономке и спросить, почему она не проверила, прежде чем самой идти отдыхать, вся ли прислуга разошлась по своим комнатам. Следить за молодым персоналом — одна из обязанностей экономки. Эту обязанность ввела миссис Розье после случая с Мэгги Пратт.
Впрочем, какой смысл винить теперь экономку? Того, что случилось, уже все равно не изменить, и только время покажет, будет ли сегодняшнее происшествие иметь последствия.
Кэти, сидя на своей койке, тоже думала о миссис Дэвис. Она не стала ложиться, не стала раздеваться. Ее переполнял страх — новый, неведомый ей дотоле страх. Она не много знала о страхе — она боялась темноты, боялась повариху, когда та на нее кричала. Но этот новый страх был совсем другим — он был каким-то болезненным и непонятным. Она вдруг стала бояться своего тела, так, словно это тело было ей чужим и таило в себе какую-то неведомую опасность. Ей бы очень хотелось избавиться от этой ненавистной оболочки, выбраться наружу и влезть в то тело, которое было у нее вчера. Но именно ее странный страх подсказывал ей, что ее тело уже никогда не станет прежним. Ей бы хотелось побежать домой и рассказать обо всем маме, тогда, быть может, ей удастся избавиться от страха, но если она расскажет матери, то об этом узнает и отец, и тогда быть беде. Ее отец был человеком спокойным и уравновешенным, за исключением тех редких случаев, когда что-то приводило его в бешенство. Тогда он, не помня себя, кричал и швырял вещи. Кэти видела отца в подобном состоянии всего лишь дважды. В последний раз это случилось, когда администрация шахты выгнала из поселка несколько семей, в том числе Монктонов и Хепбернов, а конная милиция атаковала протестующих шахтеров. В тот день отец, вне себя от ярости, бросился на двух полицейских. Один из них ударил его дубинкой по голове, и он долго пролежал без памяти в канаве. Другим мужчинам, пытавшимся противостоять полиции, повезло меньше, чем ему, — их арестовали, и они предстали перед городскими властями. Пятеро шахтеров были уволены, им пришлось забирать свои вещи и вместе с семьями уходить из поселка.
Если отец узнает о том, что случилось с ней сегодня ночью, он может натворить что-нибудь такое, из-за чего потеряет работу, и тогда вся семья окажется на улице. Нет, она ни в коем случае не должна рассказывать об этом дома. Но она должна облегчить душу, должна хоть кому-то об этом рассказать. Может, миссис Дэвис? Конечно, она сейчас же пойдет и расскажет обо всем миссис Дэвис. Тогда, быть может, ей станет легче.
Когда она встала, Дотти заворочалась во сне, продолжая безмятежно похрапывать. В слабом свете утренней зари Дотти выглядела ужасно — покрытое пятнами лицо, широко раскрытый рот, грязные спутавшиеся волосы. Но сейчас Кэти многое бы отдала, чтобы поменяться с ней местами.
Ее трясло, и слезы лились ручьями по ее щекам, пока она спускалась по лестнице, проходила через узкий коридор, потом спускалась еще на три ступеньки и входила в дверь, которая вела на другую лестничную площадку и к комнате экономки. Она уже подняла руку, чтобы постучаться, когда вдруг услышала какие-то шорохи за дверью и шум приглушенных голосов. Хоть мужчина и говорил тихо, она сразу узнала его голос. С минуту она стояла неподвижно, в полнейшем ошеломлении глядя на дверь, потом взлетела вверх по ступенькам и притаилась за перилами лестницы. Она слышала, как дверь миссис Дэвис приоткрылась. Взглянув вниз, она увидела мужчину, который, стоя в коридоре, застегивал брюки.
На мужчине была только нижняя рубашка, а пальто он перекинул через руку. Не спеша мужчина затянул пояс брюк и набросил пальто на плечи. Сделав несколько неслышных шагов вдоль коридора, он скрылся из вида.
Сейчас Кэти испытывала новое чувство, которое на какое-то время перекрыло ее страх. Это было смешанное чувство стыда, отвращения и разочарования, к которому прибавлялось сильнейшее удивление. Миссис Дэвис, женщина, которую она боготворила и которую ее мать считала настоящей леди, была любовницей мистера Кеннарда! Теперь она понимала, почему повариха осмеливалась сидеть в присутствии экономки и обращалась к ней безо всякого почтения, и почему мистер Кеннард так редко заходил на кухню, а если заходил, никогда не разговаривал с поварихой.
После того, что она видела, она не сможет открыться перед миссис Дэвис. Она ни перед кем не сможет открыться. Да, она сохранит это в тайне, но, если мистер Бернард еще хоть раз приблизится к ней, она будет кричать и отбиваться. В следующий раз она будет знать, как себя вести. Она больше никогда, никогда не позволит ему прикоснуться к себе.
Она внезапно перестала плакать. Приподняв подол платья, она отколола тряпочку, приколотую булавкой к нижней юбке, вытерла слезы и тихонько высморкалась. Ей надо сейчас же помыться, поскорее смыть с себя следы его грязных прикосновений. Нет, она не пойдет к насосу — во дворе ее могут заметить. Она запрется в бойлерной и вымоется горячей водой. Она будет драить себя до тех пор, пока не избавится от этого отвратительного чувства.
Глава 5
— Что с тобой, дитя?
— Ничего, ма.
— Но, дорогая, ты уже давно сама не своя.
Кэтрин и Кэти сидели рядом на краю низкой кровати в спальне. Кэтрин убрала со лба дочери прядь мягких волнистых волос и продолжала обеспокоенно расспрашивать.
— Ты такая бледная и измученная. В чем же дело, милая?
— Это все простуда, ма. Она никак не проходит. У меня все время слезятся глаза и из носа течет.