Глава 8
Если бы брак Кэти и Марка Бантинга действительно дал Малхолландам теплый кров, а отцу работу на шахте, Кэти могла бы утешать себя мыслью, что ее жертва как-никак была оправдана. Но на следующее утро пришел Джо и, глядя на нее, как на абсолютно чужого человека, сообщил, что они переезжают жить в Джарроу. Он описал их будущий дом — некое подобие коттеджа, номер три на Уолтер-стрит в районе Роу, и сказал, что их отец получил работу у Палмеров.
Надо заметить, что того, чего Кэти более всего боялась, выходя замуж за Бантинга, не произошло, — по крайней мере, пока не произошло. В первую ночь, что она провела в его доме, он не прикоснулся к ней. Она была приятно удивлена, когда вечером он отвел ее в предназначенную ей спальню и ушел, не проявив ни малейшего желания воспользоваться своими правами мужа. Но, тем не менее, этот человек внушал ей страх — он был непонятен ей, и она не знала, чего от него ожидать. Сейчас, когда Джо сообщил ей, что проблемы семьи разрешились без содействия Бантинга, что Малхолланды собираются уехать отсюда, она испытала непреодолимое желание схватить брата за руку и бежать вместе с ним к своим родным. Однако она знала, что Бантинг в таком случае заберет ее обратно, и это остановило ее. Ее бегство могло принести только лишние беды ее семье, а того, что случилось, уже не изменишь — она стала женой Бантинга и перед лицом закона обязана подчиняться ему.
Кэти не стала приглашать брата в дом — на этот счет ей уже были даны точные распоряжения. Никаких посетителей, сказал Бантинг. Вчера вечером, когда они сидели после ужина возле огня, он дал ей подробные инструкции насчет того, что она должна делать и чего не должна делать. Он запрещал ей принимать в их доме своих родных, равно как запрещал ходить к ним. То же касалось ее друзей и знакомых — никто из поселка не должен был приходить к ним. Он проинструктировал ее также насчет ведения домашнего хозяйства. Продукты он будет покупать сам, и вручать ей их каждый день для приготовления пищи. Жена должна быть экономной. Никаких отходов! Если блюдо приготовлено правильно, оно съедается до конца и после трапезы объедков не остается. А если он заметит недостаток пищи, она должна будет отчитаться перед ним, — это на тот случай, если ей вздумается откладывать куски из их дневного рациона, чтобы передать своим родным. «Ты поняла?» — спросил он, закончив наставления. В ответ она, молча, кивнула, и тогда он ткнул своей тростью ей в живот так сильно, что она вздрогнула от боли. «У тебя есть язык, чтобы говорить, — сказал он. — Будь добра, отвечай мне, когда я тебя спрашиваю».
Позднее, дрожа как лист на ветру, она проследовала за ним вверх по лестнице, ожидая худшего. Но на маленькой лестничной площадке он открыл одну из двух дверей и втолкнул ее в комнату со словами: «Будешь спать здесь, пока не понадобишься».
В слабом отблеске свечи она увидела маленькую комнатку с одной узкой кроватью и комодом. Чувство облегчения от того, что она осталась одна, было так велико, что ее дрожь возросла, превратившись в озноб, охвативший все ее тело.
Так она прожила три недели. Все дни были похожи один на другой: она вставала рано утром, разжигала огонь, грела воду для его умывания в большом чугунном чане, готовила ему на завтрак овсяную кашу и картофельные оладьи. Когда же он уходил, начинала уборку в доме. При других обстоятельствах такая жизнь пришлась бы ей по вкусу — она любила домашнюю работу, тем более что дом ей нравился. Он был просторным и светлым, с большой кухней, в которой находились два стола — один обеденный, другой для приготовления пищи. С одной стороны камина — маленькая табуретка, с другой — стул с высокой спинкой и с мягким сиденьем. На кухне размещался также длинный фаянсовый стеллаж с хорошей кухонной утварью. В гостиной стояли софа, набитая конским волосом, и два кресла. Эта мебель была уже достаточно старой, но мягкой и очень удобной. Посреди гостиной — круглый дубовый стол на одной ножке, а к большому окну был придвинут сундук, накрытый одеялом. Каменный пол почти полностью покрывали маленькие коврики ручной вязки.
Когда она впервые вошла в гостиную, она тут же представила себе отца и мать, сидящих в мягких креслах по обеим сторонам камина, в котором весело потрескивали поленья, деда на софе и себя, Джо и Лиззи, примостившихся на подстилках возле огня. Но она знала, что этой идиллической сцене суждено остаться лишь мечтой, и ее воссоединение с близкими невозможно. Ей было очень горько.
К концу первой недели желание увидеть родных стало нестерпимым, и она даже надела накидку и открыла входную дверь, но потом решила не рисковать, боясь, что не успеет обернуться к возвращению Бантинга. Было уже почти два, а в прошлый вечер он пришел рано, около пяти. Если бы она знала, где находится Уолтер-стрит, она бы, может, и успела вернуться к этому часу, но она плохо знала Джарроу, придется долго искать эту улицу. С минуту поразмыслив, она решила отложить визит к родным до более походящего момента, когда она сможет сбегать к ним незаметно для мужа. Она сняла накидку и, с трудом сдерживая слезы, села в кресло и принялась штопать носки мужа.
В тот день она подружилась с Роем, собакой Бантинга.
Пес был дружелюбно настроен к ней с самого начала. Он никогда не рычал, когда она приносила ему еду к конуре, а, напротив, вилял хвостом, обнюхивал ее и лизал ей руки. По поводу собаки Бантинг не давал жене никаких особых инструкций, не запрещал приводить ее в дом, поэтому Кэти, желая избавиться от мучительного чувства одиночества, овладевшего ею при мысли о родных, не долго думая побежала в сад и, отцепив Роя, взяла его за ошейник и привела в дом. В первые минуты он вел себя так смешно, бегая кругами по комнате и обнюхивая каждый угол, что Кэти, наверное, расхохоталась бы, если бы хоть на минуту смогла забыть свое горе. Наконец Рой, удовлетворив любопытство, подошел к ней, сидящей в кресле, и положил морду на ее колени, а она, обняв его за шею, дала волю слезам.
Три недели спустя после того, как она поселилась у Бантинга, наступил, наконец, день, когда Кэти поняла, что может сбегать к родным и успеть к возвращению мужа. Бантинг всегда приходил на обед домой и уходил обычно уже во втором часу, поэтому времени у нее оставалось совсем мало. Но в этот день он пришел раньше обычного и, быстро проглотив свой обед, вышел из дома в половине первого. Как только он ушел, Кэти быстро набросила на плечи накидку, надела соломенную шляпку, завязав ленту под подбородком — день был ветреный — и, заперев дверь, спрятала ключи под половиком в деревянной баньке на заднем дворе. Выйдя в сад, она погладила Роя, извинившись перед ним за то, что ему придется просидеть полдня на цепи, — она теперь всегда брала пса в дом, когда Бантинг был на работе, — и, выбежав со двора, быстрым шагом направилась по дороге, ведущей в Джарроу.
До Джарроу три с половиной мили. Кэти была там много лет назад и лишь смутно помнила этот шумный город с рядами выбеленных коттеджей и улицами, разветвляющимися в разные стороны и ведущими к более престижным районам, с аккуратно подстриженными газонами и добротными двухэтажными домами. Сейчас, войдя в Джарроу, она была поражена беспорядком, царящим там. Коттеджи по-прежнему стояли вдоль дороги, только теперь они выглядели мрачно и неопрятно. Главная улица была запружена телегами и подводами, доверху нагруженными бочонками и ящиками, углем, коксом, фруктами и овощами.
Возле одной из телег стояли две женщины, наполняя углем большие корзины, и она спросила у них, как пройти на Уолтер-стрит. Женщины подсказали ей дорогу, и она направилась по одной из боковых улиц, ведущей в гору. Вчера прошел дождь, и она шла по щиколотку в грязи. Выйдя на Уолтер-стрит, она увидела впереди ряд серых облупившихся коттеджей. У самой двери дома номер три она поскользнулась и упала в грязь, выпачкав накидку и подол платья.
На стук ей открыла мать. Кэтрин так обрадовалась дочери, что в течение нескольких секунд стояла неподвижно, не веря собственным глазам, потом раскрыла объятия, и Кэти бросилась к ней на грудь.
— О, девочка моя! Девочка моя! — повторяла Кэтрин надломленным голосом, крепко прижимая ее к себе.
— О, ма, ма! Как я рада тебя видеть! — всхлипывала Кэти, зарываясь лицом в материнскую грудь.
Наконец Кэтрин мягко отстранила дочь, обернулась и крикнула в глубину темной комнаты:
— Па! Посмотри, кто пришел!
Взяв Кэти за руку, она повела ее внутрь. В тусклом свете, проникающем через крошечное окошко, Кэти увидела деда, лежащего на матрасе возле огня. Она подбежала к нему, и старик сжал ее в объятиях. Он не проронил ни слова, она только чувствовала, как его слезы капают ей на лицо.
Отпустив внучку, старик устало растянулся на матрасе. Когда Кэти пригляделась к нему, ее сердце упало — его состояние ничуть не улучшилось с тех пор, как она видела его в последний раз. Он выглядел дряхлым и очень больным, и она подумала, что дед, наверное, уже не выздоровеет. А она так надеялась, что получив, наконец, кров, он сможет выкарабкаться из болезни!
— О, дедушка, дедушка, — прошептала она, дотронувшись кончиками пальцев до его впалой небритой щеки.
Вильям ничего не ответил, а только еще крепче сжал ее руку.
Лиззи, чье помутненное сознание умело, однако, регистрировать радость, поднялась со своей койки в углу и подошла к сестре, улыбаясь своей бесформенной улыбкой. Склонив голову на плечо Кэти, она терлась щекой о ее шею, блаженно мурлыкая что-то невнятное.
Через некоторое время Кэтрин осторожно отстранила Лиззи от Кэти и, подведя к стулу, усадила ее, ласково поглаживая по спине. Она была тронута тем, что ее слабоумная дочь, которая, казалось бы, не понимала ничего из происходящего вокруг, заметила, однако, отсутствие сестры и теперь была рада ее появлению.
Подойдя к очагу в почерневшей от дыма стене, она сказала прерывающимся от слез голосом, обернувшись к Кэти:
— Я… я поставлю чайник. А ты пока разденься и присядь.
— Я не могу оставаться долго, ма, — ответила Кэти. — Я… я только на часок. Я должна успеть домой к пяти.