Здесь были и манго, и ананасы, и клубника. Все имело необычайно привлекательный, просто до несъедобности привлекательный вид. Катерина, жмурясь и смакуя, медленно брала в рот очередной кусочек и всем своим видом показывала спутнику, что он много теряет, лишая себя такого же удовольствия. Мицкевич к еде не притрагивался. Его лицо светилось — поднеси сигарету и прикуривай. Кроме них, в зале было несколько японцев и благообразная пара — олицетворение чопорности и какого-то особого достоинства. Мицкевич перехватил взгляд Катерины — оба подумали об одном и том же. Наряду с традиционным набором блюд европейские гостиницы всегда имели традиционный набор постояльцев. Обязательным, как кофе с молоком, были группки японцев и чопорные пары, совершавшие на старости лет туристические поездки.
Японцы являли собой образец коллективизма. Они, словно по команде, дружно садились и так же синхронно вставали. Мицкевич не удивился бы, если бы они вдруг построились и, шагая в ногу, затянули строевую песню. Что-что, а коллективное автобусное пение он имел счастье наблюдать — причем именно в Японии. Но поведение японцев за границей все-таки несколько отличалось от их поведения на родине. Ощущение некоторой свободы присутствовало в жестах, чуть более громких голосах, свободном, может быть, чуточку небрежном передвижении по залу. Они постоянно фотографировали друг друга, сверкая блицами аппаратов, называемых за простоту обращения «дурак-кореец». К своим западным соседям японцы относились, как в России относятся к чукчам. Без оскорбления, но с некоторым ироническим превосходством.
Вот и сейчас они встали и засеменили к экскурсионному автобусу.
Чопорная пара не могла не вызвать улыбки. Седовласый джентльмен был одет в шерстяной пиджак в мелкую клетку. Тощую шею охватывал шейный платок, завязанный как-то особенно по-пижонски. Скушав чашечку кофе, он набил табаком стодолларовую трубку и, откинувшись на спинку стула, стал просматривать газеты, демонстрируя предоставленную ему бездну свободного времени. Его спутница внимательно рассматривала карту, периодически поправляя наманикюренными суховатыми пальчиками непокорную прядь седых волос. Идиллия западных пенсионеров. Прожили жизнь. Вернее, часть жизни. Выпустили из гнезда детей, скопили немного денег и, пока еще глаза видят, уши слышат, а ноги носят, ездят по свету, набираясь сил перед встречей с Всевышним.
Таких странствующих стариков можно встретить по всему свету. Они, словно пилигримы, расползаются по странам и континентам, умиляя окружающих какой-то особой заботой друг о друге, каким-то одним им присущим обаянием.
На фоне этой пары наши российские пенсионеры вспоминались Мицкевичу как выработавшие свой ресурс лошади, медленно бредущие на живодерню.
— Какими мы будем? — проронила Катерина.
— Дожить бы… — уловив ход ее мысли, заметил Мицкевич.
— Если сейчас же не съешь эту клубнику, то не доживешь точно, — засмеялась Катерина.
В дверях ресторана появился один из членов правления фирмы — Гюнтер Виндерштайн. На его лице не было привычной улыбки, а весь вид выражал высшую степень растерянности.
Он, прищурившись, вглядывался в зал, разыскивая Мицкевича.
— По-моему. Гюнтер чем-то озабочен, — заметила Катерина. — Он даже не вставил контактные линзы.
— Гюнтер, доброе утро, — помахала она рукой.
— Доброе утро, мадам, — Виндерштайн быстро приблизился к столу.
«Точно! Не успел вставить линзы. Глаза имеют совсем другой оттенок», — поразился наблюдательности Катерины Мицкевич.
— Здравствуйте, Гюнтер, — Мицкевич протянул ему руку.
Рукопожатие было вялым, безвольным.
— Господин Мицкевич… — Гюнтер мямлил, не зная, с чего начать.
— Что-нибудь случилось? — насторожился Василий Васильевич.
— Факс из Москвы.
Информация потрясла Мицкевича и Катерину. В сжатой и от того невнятной форме сообщалось, что при неизвестных обстоятельствах погиб Борис Семенович Энгельсгард, его труп, вместе с трупом шофера, был обнаружен в машине на Ленинградском шоссе.
— Когда вы получили факс?.. Почему не позвонили? — растерянно пробормотал Мицкевич.
— Факс был получен полчаса назад. Мы звонили вам, но вас не было в номере… В номерах. Поэтому я тотчас прибыл сам.
Мицкевич резко поднялся.
— Надо звонить в Москву!
— Давайте поднимемся в ваш номер. Думаю, что в течение получаса нам удастся связаться…
— Надо срочно! — Мицкевич был готов к действию, но в горячке не сформулировал, к какому. Мысли перескакивали с пятого на десятое. — Кто убил? Зачем? Почему? Ведь мы расстались…
Катерина испуганными глазами смотрела на Мицкевича. Слов у нее не было. Жуткий, парализующий страх овладел ею.
Мицкевич помог Кате подняться. Они пошли к выходу и уже покинули зал ресторана, как что-то заставило Мицкевича оглянуться. На него в упор смотрел благообразный джентльмен.
Телефонный разговор ничего определенного не дал. Заместитель Мицкевича вкратце изложил обстоятельства, сообщил, что дело приняла к производству областная прокуратура и что фирма решает вопросы с похоронами, но когда они состоятся, никто не знает, так как сегодня пятница. Патологоанатомическое исследование сегодня провести явно не успеют, поскольку в морге работать некому, а покойников скопилось… Эти подробности выводили Мицкевича из себя. Он задавал вопросы, на которые заведомо не мог получить ответов. Их не было не только у его зама, но и у следственной бригады.
В заключение они условились, что о ходе расследования его будут информировать. Мицкевич отдал распоряжение о выделении средств на похороны и поминки. Переговоры было решено не прерывать.
Насильственная смерть Фридриха потрясла всех, кто знал о существовании этого агента. Олег по своим каналам навел мосты с руководителем следственной бригады и в меру возможного ознакомил его с собственными версиями.
Хай Ди Ди «загрузился» во все доступные ему компьютеры, пытаясь выколотить из них хоть что-нибудь для внесения ясности в случившееся.
Адмирал с Рысью и Дедом затворились в комнате, чтобы мозговым штурмом выйти на оптимальную схему поиска преступников. Откручивалась магнитная пленка сознания, вновь и вновь анализировались прошлые операции, телефонные переговоры, сообщения Фридриха.
Накануне трагедии Дед разговаривал с агентом. Поймав его на службе и обменявшись поздравлениями «в связи и по поводу», он задал только один вопрос: «Ты Гурама Квилидзе когда видел в последний раз?» Реакция была ободряющей: «Гурама? О, это при встрече!»
Последние слова Фридриха так и останутся загадкой, а ведь в них, возможно, содержался ключ к розыску убийц. Возможно.
Анализируя все, что было связано с убийством, опера невольно вышли на весьма любопытную ситуацию — при других обстоятельствах она, вероятно, так и осталась бы за скобками. Образ самого Фридриха стал поворачиваться необычной стороной, которая при нашей суетной, в мелких, второстепенных заботах жизни не видна, как обратная сторона Луны.
Фридрих проработал на контору, а следовательно на государство, более двадцати лет. Его эволюцию как секретного сотрудника можно было проследить, разделив ее на несколько этапов. Главным из них был, безусловно, первый. Завербовав гражданина Энгельсгарда — сотрудника закрытого института — и присвоив ему первый псевдоним «Техник», Дед приобрел в лице Бориса Семеновича толкового консультанта, сыгравшего огромную роль в становлении молодого опера. Энгельсгард был своеобразным компасом, с помощью которого Сергей ориентировался в неизвестной для себя отрасли. Он был энциклопедическим справочником — обращение к нему давало возможность со скоростью быстродействующего компьютера находить правильное решение, вписав поставленную оперативную задачу в контур реально существующей ситуации. Из первой поездки на международный научный симпозиум Энгельсгард привез техническую документацию одной из приоритетных разработок, что позволило сэкономить более миллиона рублей. Сумму по тем временам космическую.
К выраженной благодарности Борис Семенович отнесся скептически: «Подумаешь, добра пирога!.. Если надо, я вам и изделие достану».
И достал. Ровно через месяц с помощью своих приятелей, выехавших из России, он добыл то, от чего у специалистов-оборонщиков захватило дух. От денежного вознаграждения Энгельсгард категорически отказался, посчитав его чуть ли не за оскорбление.
Он одним из первых понял приближающийся крах оборонной промышленности и покинул закрытый институт.
Столь резкая смена социального положения насторожила Деда. «Уж не намылился ли он за бугор?» Об этом Дед спросил прямо и откровенно, ожидая такого же откровенного ответа.
Объяснение было простым и доходчивым: «Перспективы работы иллюзорны и призрачны. Года через два все, что делается в этом институте для этой страны, будет никому не нужно. Работать на американцев — не хочу! Недостаток происхождения и пятый пункт вполне компенсируется хорошим образованием, ясной головой и неплохими связями. Я хочу жить в этой стране, а потому должен найти новую нишу для приложения своих сил».
Простенько и ясно. На следующую встречу он принес трактат «О некоторых аспектах развития криминальной ситуации в России в ближайшем будущем». На сорока страницах машинописного текста было изложено то, что можно было озаглавить как версию апокалипсиса в изложении Хичкока. Прочитав тогда, в восемьдесят пятом, сочинение Техника, Дед был ошеломлен. Если бы он не знал человека лично, то воспринял бы изложенное как бред сумасшедшего. Подобные сочинения вполне подпадали под статью 190 (1) УК РСФСР: «Клеветнические измышления, порочащие государственный и общественный строй».
Об этом Дед и заявил Технику, который со свойственным ему юмором в течение пяти минут разъяснил процекованному и измученному политзанятиями оперу, что есть что и кто есть ху. Логика изложения и приведенные факты сделали Деда союзником Энгельсгарда. Вся встреча напоминала сеанс эффективного зомбирования.
За доложенную на самый верх информацию Техника Дед-зомби был бит нещадно и принародно. «Такого в нашей стране не может быть, потому что не может быть никогда! Мы идем от конфронтации к разрядке! От идеологической зашоренности к плюрализму мнений, гласности, открытости. Генеральный секретарь…»