НКВД в 30-е годы претерпел значительные изменения. Там тоже были проведены чистки в рядах старой гвардии, взамен которой Сталин набрал новых людей. Это были дети уничтоженных после революции «врагов», дети раскулаченных и сосланных крестьян, все, кто был зол на советскую власть и жаждал мести. Вот этим-то и объясняется невообразимый ужас репрессий 30-х годов. Вновь испеченные сотрудники НКВД не имели жалости к партийцам ленинской гвардии. Они уничтожали людей, уничтоживших их семьи.
После смерти Сталина Хрущев обвинил его во всех преступлениях, стараясь не замарать партию. Но вот сталинисты сбросили Хрущева в 1964 году и начали «отмывать образ вождя от грязи». Но джинн уже был выпущен из бутылки, и нужно было найти виновного в сталинских репрессиях. И нашли — КГБ. С 1964 года с приходом Брежнева к власти началась неофициальная травля КГБ. Нужно сказать, что к этому времени в КГБ уже почти не осталось людей, принимавших участие в репрессиях. Сразу после хрущевских разоблачений большинство тех, у кого «руки были в крови», были убраны из аппаратов КГБ. Они были переведены на другую работу. Отец одного из моих знакомых был полковником госбезопасности, и его в 1956 году отправили из Москвы на Дальний Восток, где он стал начальником нефтеприисков на одном из Курильских островов. Но его огромная квартира в доме КГБ на Смоленской площади за ним была сохранена. В моем доме жил молчаливый и хмурый человек по имени Андрей Дмитриевич. Он носил военную форму без погон, и говорили, что он работает «в органах». Однажды я слышал, как он в разговоре о мужской физической силе сказал: «Я ребром ладони с одного удара ключицу перебиваю». Меня, мальчика восьми лет, поразило не то, что он мог перебить ключицу одним ударом, а то, что говорил он об этом в настоящем времени. Я все думал, где же это он сейчас, когда нет войны, может перебивать ключицы. В 1956 году Андрей Дмитриевич неожиданно в одну ночь исчез из нашего дома. Только позднее я узнал, что он был одним из палачей КГБ.
И вот с такими-то людьми добровольно сотрудничали «брежневы», по собачьи заглядывая им в глаза. Вот поэтому-то и ненавидели они КГБ, где было известно их настоящее лицо.
В 1976 году культ личности Брежнева, казалось, достиг своего апогея. Он уже стал единоличным правителем в стране, повесил себе на грудь три звезды Героя Советского Союза, присвоил себе звание маршала и сделал себя председателем Совета обороны и наполучал неимоверное количество международных наград. В его угоду перекраивалась история Второй мировой войны.
В народе все это вызывало глухое недовольство. Но было место, где недовольство высказывалось открыто, — КГБ. Может показаться невероятным — КГБ и открытое недовольство? Но именно так. В мои первые недели в Управлении «С» я не мог ушам своим поверить и думал, что меня проверяют, ведя все эти «антисоветские» разговоры. Но никто и не думал меня проверять. Просто то, что сейчас, при Горбачеве, называют перестройкой в умах и гласностью, началось в КГБ с середины 70-х годов. В КГБ не боялись. И не потому, что мы были на вершине власти (как упоминалось выше, власти-то почти что не было), а потому, что мы видели и знали гораздо больше о всей той грязи наверху, чем кто-либо другой.
Многие факты вызывали глубокое недовольство в рядах КГБ. Получалось так, что партия отстранила КГБ от борьбы с коррупцией и поставила себя над законом, сделав своих членов неприкосновенными, только для того, чтобы использовать эту самую коррупцию для своей наживы. Так на кого же мы работаем и кого мы защищаем? Жулье! У молодых сотрудников начинало складываться впечатление, что, может быть, и сталинские репрессии 30-х годов против «ленинской гвардии» были оправданы. А что, если та самая «гвардия» проворовалась так же, как и нынешняя верхушка? Страшно и жутко было от таких мыслей. Куда же мы катимся?
В этой ситуации КГБ был поражен апатией. Характеры послабее начинали тянуться к бутылке, чтобы утопить тоску и разочарование. Другие предпочитали об этом не думать, отсидели день на работе, и ладно. Третьи пытались найти объяснение своей деятельности, говоря, что мы работаем не на эту сволочь, а на Россию и ее будущее. Но как-то эти громкие фразы уже не звучали, как прежде, и не успокаивали.
Особенно тяжело было тем, кто работал по диссидентам. Я не имею в виду тех «диссидентов», основной целью которых была эмиграция из Советского Союза. Эти антисоветской деятельностью не занимались. Я имею в виду тех инакомыслящих, которые вели борьбу с режимом и никуда выезжать не собирались. Да и куда ехать-то? У евреев есть Израиль, а русскому человеку куда податься?
Мне приходилось беседовать с сотрудниками из 5-го (идеологического) управления КГБ. У них было указание ЦК КПСС давить именно этого рода диссидентов. Если деятельность такого человека можно подвести под статью Уголовного кодекса, то — в тюрьму. Если он под Уголовный кодекс не подпадает, то — в психбольницу.
— И вот сидит передо мной такой человек и прямо выкладывает мне причины своего инакомыслия, приводя действительные, правдивые факты из нашей жизни. И я знаю, что все это правда, и, более того, мне известно гораздо больше, чем ему, и совершенно я с ним согласен. И никакой он не преступник, а просто честный человек, у которого терпение лопнуло. Но у меня указание сверху — дать в заключении моего рапорта предложение о направлении этого инакомыслящего на психиатрическую экспертизу, — говорил мой собеседник.
И такие случаи были сплошь и рядом. В тот период по Москве ходило четверостишие, которое довольно точно отражало положение КГБ:
Впереди шагает МУР — вечно пьян и вечно хмур,
За ним ОБХСС — деньги есть и бабы есть,
Дальше следует ГАИ — вечно пьет не на свои,
Замыкает КГБ — ни тебе и ни себе.
Вот прочитает эти строки читатель и скажет: «Невероятно». А может, найдутся и такие, которые скажут: «Этот Кузичкин на Запад послан, чтобы КГБ обелить». Но ведь предупреждал я в предисловии, что правда может быть гораздо невероятнее даже самых досужих выдумок.
Глава 4
Несмотря на все душевные проблемы, перечисленные выше, жизнь шла своим чередом.
Я продолжал работать во втором отделе Управления «С». После подготовки и «овладения» всеми тонкостями нелегальной разведки я был «посажен» на Иран, страну моей будущей разведработы. В Иране в то время работал офицер нашего направления Александр Ященко. Его лично я не встречал, но о нем уже успел узнать много. Его имя постоянно упоминалось на собраниях как сотрудника, успешно выполняющего свои обязанности. В частных беседах сотрудники говорили о нем с уважением и дружелюбно. Казалось, он был другом всех и каждого. Начальник нашего направления Исмаил говорил о нем с большой любовью. Он всегда зачитывал вслух его личные письма, написанные в очень хорошем стиле и с чувством юмора. Это был четвертый год работы Саши в Иране, и он просил его заменить по окончании четырех лет. Меня все это повергало в уныние, я был назначен на замену Ященко. Начинать на месте самых лучших и поддерживать их стандарты — дело совсем не легкое.
И вот наступил день, когда Исмаил передал мне все дела по Ирану. На мой стол легли два дела. Оказалось, что у Управления «С» в тот момент в Иране было ВСЕГО ДВА агента. Я глазам своим поверить не мог, но это был факт, а факты — дело упрямое.
Один из этих агентов и иранцем-то не был. Он был афганский дипломат. Его псевдоним «Рам». Он был начальником консульского отдела посольства Афганистана в Тегеране. Ященко завербовал его в 1974 году. «Рам» был использован для получения подлинных афганских документов для наших нелегалов «Акбара» и «Стеллы». Вот в этом и заключался успех Ященко.
Второго агента Ященко унаследовал от своего предшественника. Агент «Тимур» не имел никаких разведывательных возможностей. Он был завербован потому, что его брат работал на одном из интересующих нас объектов в Иране и планировалось через «Тимура» выйти на его брата. Но это так и не произошло. И вот «Тимур» превратился в настоящий балласт. Никакой даже мало-мальской отдачи от него не было. В отчетах шел постоянный разговор о его положении и здоровье. Дело «Тимура» было полно расписок в получении им от нас денег. Это была сплошная трата времени и средств. Забегая вперед, скажу, что перед отъездом в Иран по моему настоянию и при поддержке Исмаила дело «Тимура» было закрыто и контакты с ним прекращены.
Кроме этого, в Иране была еще пара наших нелегалов — «Конрад» и «Эви». Они были отдокументированы под европейцев. «Конрад» был отдокументирован под люксембуржца немецкой национальности, «Эви» — под гражданку ФРГ. На самом деле он был латыш, а она — восточногерманская немка. Они были выведены из СССР через Финляндию, поменяли там свои просроченные документы на настоящие, проследовали в Данию, там поженились официально (в Москве этот брак рассматривался как оперативный. После завершения командировки они, если бы захотели, мужем и женой не считались бы). Затем покрутились по Европе для отработки легенды-биографии и проследовали в страну своего назначения — Пакистан. Почему Пакистан? Потому что Пакистан — близкий друг США, главного противника. В Пакистане им осесть не удалось. Они посетили Индию, Афганистан и, наконец, осели в Иране. «Конраду» удалось получить работу в компании ФРГ «Пасавант Верке». Возражений в Центре не было. Хоть куда-нибудь их воткнуть.
Ященко был единственным представителем Управления «С» в Иране, и работа с нелегалами съедала почти все его время.
Количество агентов в Иране меня очень удивило, и я начал присматриваться к другим странам на этот предмет. Вскоре выяснилось, что положение в других странах не намного лучше, а то и хуже. Например, китайское направление не имело ни одного агента не только в самом Китае, но и в других странах мира. Такое же положение было в Пакистане, Турции и Японии. Слышал я уже на Западе убеждение, что у резидентуры КГБ в Токио было двести агентов. Я помню, как в нашей комнате к командировке в Японию готовился Валерий Вдовин. С его собственных слов — в Японии был круглый ноль. И он скреб по архивам для того, чтобы возродить уже законсервированных агентов. Из моих разговоров с приятелями из других отделов было ясно, что и у них положение не лучше.