Через некоторое время раздалось лязганье металла и дверь открылась. Оказалось, что деревянная дверь была только ширмой. За ней находилась толстенная стальная дверь. Дверь нам открыл Анатолий Гуменюк, сын заместителя начальника Управления кадров КГБ, которому я привез и уже успел передать посылку от его отца. Мы оказались в точно таком же коридоре, как и в резидентуре. Сразу направо от двери была комната КГБ, по левой стороне были расположены две комнаты с отдельными кабинками для работы чистых дипломатов, которым запрещалось писать материалы секретного характера вне референтуры. Далее коридор был перегорожен занавеской от потолка до пола. Вход за эту занавеску всем, кроме работников референтуры, посла, двух резидентов, офицера безопасности посольства, был запрещен категорически. За этой занавеской располагались комнаты шифровальщиков и сейфы с секретной документацией.
Мы вошли в комнату КГБ, и Гуменюк представил меня радисту КГБ Ивану Полунину, который также отвечал за секретное делопроизводство резидентуры. Гуменюк спросил, напоминает ли мне лицо Полунина какую-нибудь известную личность. Я присмотрелся повнимательней. Лысый высокий лоб, широкие азиатские скулы, улыбка с прищуром. Ленин! И точно, неофициальный псевдоним Полунина в резидентуре был «Ленин». Первым делом Полунин выдал мне рабочую пластиковую папку на молнии, рабочую тетрадь со ста пронумерованными листами и личную печать для опечатывания моей папки. Печать представляла собой металлический круг диаметром в один сантиметр. Ее оттиск был поставлен в специальную книгу, напротив которого я расписался, принимая на себя таким образом ответственность за сохранность печати. В другой книге я поставил свою подпись за получение папки и спецтетради. Подпись везде я ставил не своим настоящим именем, а оперативным псевдонимом КГБ — Саидов.
Каждый офицер разведки КГБ и ГРУ имеет свой оперативный псевдоним. Псевдоним используется в переписке между Центром и резидентурой для зашифровки личности офицеров. Если, например, письмо попадет в руки противника или спецслужбы расшифруют шифротелеграмму, то им никак не удастся установить подлинную личность разведчика. По правилам, псевдонимы должны употребляться разведчиками при обращении друг к другу в помещении резидентуры, но практически это почти не делается. Оперативные псевдонимы имеют все.
Получив свои рабочие папки, мы с Сашей вернулись в общую комнату резидентуры, где он начал передавать мне документальный материал, который заключался в одной рабочей тетради. Рабочую тетрадь имеет каждый офицер. Она используется для кратких заметок по делам агентов и разработок. В оглавлении каждому делу отведены страниц десять. В тетрадь заносится краткое содержание входящих и исходящих писем и телеграмм по делам агентов и разработок. После этого оригиналы писем и телеграмм уничтожаются. Накопление ненужных в оперативном плане бумаг в резидентуре строжайше запрещено. За их своевременное уничтожение отвечают референт и шифровальщик. Никаких записей на отдельных незарегистрированных листах бумаги делать не разрешалось. По завершении работы тетрадь укладывается в папку, которая опечатывается личной печатью офицера. Папка сдается в референтуру, где шифровальщик проверяет печать в присутствии офицера. Вскрыть папку без ведома офицера может только начальник его линии или резидент.
Почти всю стену общей комнаты налево от входа занимала огромная карта Тегерана, покрытая прозрачным пластиком. На карте различными цветными значками были отмечены места, появляться в районе которых сотрудникам резидентуры не рекомендовалось: САВАК и ее опорные пункты по всему городу, военные объекты, полицейские участки, различные министерства и другие охраняемые объекты. Карта была разделена на квадраты. В день проведения операции офицер закрывал на карте квадрат с районом проведения операции белым листом бумаги. На этом листе он писал дату и время закрытия квадрата. Это делалось для того, чтобы оповестить других офицеров резидентуры, чтобы они не появлялись в том районе в указанное время. Каждый офицер резидентуры перед выходом в город должен был взглянуть на карту и убедиться, что его личные планы не пересекаются с проводимой операцией. Такие же карты находились в кабинете резидента и в комнате оператора «Импульс».
«Импульс» — это пункт радиоперехвата резидентуры. На шестом этаже посольства в самом конце коридора располагались комната нашего технического специалиста и комната оператора «Импульс». В этой комнате находилось множество огромных приемников и магнитофонов, с помощью которых оператор «Импульс» перехватывал и записывал радиопереговоры бригад наружного наблюдения САВАК, военной контрразведки, уголовной полиции и т. д. Частоты нам были известны. Таким образом мы могли контролировать обстановку вокруг офицеров резидентуры, советского посольства и в городе в целом.
На шестом этаже в отдельной комнате располагался также «Марс». «Марс» — это пункт перехвата зашифрованных иранских коммуникаций, таких как различные министерства, центр САВАК, американское посольство и т. д. «Марс» охранялся особой секретностью. Никто не имел права входить в эту комнату, кроме оператора Виталия Некрасова и резидента. Перехваченные материалы регулярно направлялись в Центр для расшифровки, но были ли они расшифрованы, мы не знали. В резидентуру об этом не сообщалось.
Оператором на пункте «Импульс» был офицер линии «КР» Виктор Кириченко. Среднего роста, лысоватый с круглым лицом и очень злыми глазами. Его лицо было настолько надменным, что, даже сидя на стуле, он умудрялся смотреть на стоящего перед ним сверху вниз. Начинал он свою карьеру обычным офицером разведки, но это дело у него не пошло, видимо, из-за его характера, и его сделали оператором пункта «Импульс». Это и стало его основной работой. И нужно отдать ему должное в том, что делал он эту работу довольно хорошо. Персидским языком он владел прилично и мог со слуха и быстро понимать, о чем говорили бригады наружного наблюдения. Быстрота его реакции на складывающуюся оперативную ситуацию была очень важна в нашей работе. Но его профессионализм не изменял его человеческие качества. Я был предупрежден, что Кириченко — не подарок, но обойти общение с ним в работе было невозможно, поэтому лучше, несмотря ни на что, поддерживать с ним хорошие отношения.
Саша сказал Кириченко, что операция по передаче мне агента «Рама» состоится через два дня. Он взял лист бумаги и быстро написал план операции, включая и проверочный маршрут для обнаружения наружного наблюдения, и подал его Кириченко. Тот что-то пробурчал, но подписал план без возражений. Саша пошел подписать план у начальника линии «КР». Как только дверь за ним закрылась, Кириченко заговорил в неимоверно надменном тоне:
— Ты не думай, что тебе с рук будут сходить такие планы операций, как только что написал Ященко. Я его пропустил, потому что он уезжает. Но тебя, дорогой, я так прижму, что из тебя сок будет течь, пока ты не выучишь город как свои пять пальцев.
Я молчал, но было ясно, что этот человек не шутит.
— Посмотрим, — продолжал бурчать Кириченко, — выйдет ли этот ваш «Рам» на встречу вообще.
«Ну и злопыхатель!» — подумал я. Но позднее оказалось, что Кириченко был кое в чем прав.
Вернулся Ященко и отдал Кириченко уже подписанный начальником линии «КР» план операции.
В день операции мы утром забежали на пункт «Импульс» выяснить ситуацию с наружным наблюдением. Кириченко небрежно бросил, что пока все чисто. Мы выехали из посольства в 10 часов утра. Встреча с «Рамом» была назначена на 12:30. Ященко начал крутиться на своей машине по Тегерану с тем, чтобы выяснить, есть ли за нами наружное наблюдение. Было видно, что город он знал прекрасно. Два часа мы крутились по маленьким пустынным улицам, не выезжая на большие магистрали. И только после того, как Саша убедился, что за нами нет слежки, мы проследовали в район встречи. Встреча была назначена в северном районе Тегерана на улице Зохре. «Рам» появился минут через пять после назначенного времени. Это был высокий черноволосый симпатичный молодой афганец с горящими или, можно даже сказать, искрящимися глазами. Его фотографию я видел в Центре, но в жизни он производил более приятное впечатление. Саша представил меня, и я заметил, что «Рам» был удивлен моим появлением. Настоящее имя «Рама» было Хомаюн Акрам. Он был первым секретарем посольства Афганистана в Тегеране и заведовал консульской секцией. Он уже один раз был использован для отдокументирования пары наших нелегалов под граждан Афганистана, и теперь было запланировано использовать возможности «Рама» для продления паспорта нашего нелегала «Бедуина».
Наша встреча проходила в ресторане «Максим», одном из самых дорогих ресторанов Тегерана. Всю беседу вел Саша. Я сидел и слушал. Да если бы мне и нужно что-то было сказать, то я не смог бы, так как мой язык в начале встречи совершенно не ворочался от волнения. Первая в жизни встреча с настоящим агентом во враждебной обстановке — это не шутка. Тем более с агентом, которому известны личности наших нелегалов. Есть от чего прийти в волнение. Саша расспросил «Рама» о семье, о работе и затем, как мне показалось, в осторожной форме объявил агенту, что он уезжает в Москву и теперь с «Рамом» буду встречаться я. «Рам» очень удивился, и было видно, что он впервые слышал об отъезде Ященко. Это мне совсем не понравилось. По правилам, Саша должен был постепенно подготовить агента к передаче, чтобы избежать психологического шока. Было ясно, что он этого не сделал, и теперь мне предстояло пожинать плоды и выправлять положение. Саша попросил «Рама» помочь нам с продлением паспорта, и агент что-то пробурчал в ответ. Мы договорились, что я проведу следующую встречу с «Рамом» через полтора месяца — в конце июля. Уже на улице состоялось эмоциональное прощание Ященко и «Рама» с объятиями.
Мы вернулись в посольство, и только здесь я ощутил, как я устал от эмоциональной напряженности во время встречи. С завершением операции по передаче «Рама» прием мною дел от Ященко был закончен. Операции с нелегалами «Конрад» и «Эви» не планировались, так как они уезжали в отпуск. За сигналами от них следил второй офицер линии «Н» Харлашкин. Все складывалось довольно удачно, так как у меня появилась возможность хотя бы немного изучить город в оперативном плане.