кже и поиски подслушивающих устройств КГБ.
Однажды резидент ГРУ Владимир Плахтий набросился на нашего резидента с обвинениями в том, что КГБ подслушивал телефон в его кабинете. Случилось так, что один из его рьяных молодых техников, решив выслужиться, проверил телефон своего шефа и обнаружил в микрофонной части трубки необычное отверстие, заклеенное мелкой сеточкой. В других телефонах ГРУ было обнаружено то же самое. Начался скандал. Плахтий грозился сообщить в Москву «об этом беззаконии». Наш резидент, откровенно ничего не понимая, успокаивал Плахтия, обещая разобраться в этом вопросе. Он вызвал нашего технического специалиста и потребовал объяснений. И вот что выяснилось. Все телефонные аппараты внутренней сети посольства были недавно заменены. По существующим правилам безопасности новые телефонные аппараты всегда доставлялись из Советского Союза. Так было и на этот раз. И во всех этих аппаратах присутствовало то самое злополучное отверстие. Это было частью новой конструкции. Узнав об этом и вдоволь насмеявшись, наш резидент пригласил резидента ГРУ в свой кабинет и показал ему свой телефон, где было такое же отверстие. Плахтию были показаны и другие телефоны резидентуры. Ляпсус со стороны ГРУ был явный, и это ставило их в неудобное положение. Но резидентура КГБ не собиралась наживать себе капитал на этом случае. Это еще раз наглядно демонстрировало наивность ГРУ. Если бы они дали себе труд подумать, то стало бы совершенно ясно, что прослушивать телефон их резидента не было никакого смысла. Ведь, будучи профессиональным разведчиком с большим опытом, он использовал телефон только для того, чтобы вызывать к себе того или иного офицера, и все. Так что же там было подслушивать? Но резидентом ГРУ руководила в этом случае не логика, а желание «поймать КГБ за руку».
Но не нужно было КГБ использовать ни подсматривание, ни подслушивание. Все, что происходило в резидентуре ГРУ, мы знали через осведомителей среди офицеров ГРУ, которые работали на КГБ. Было их не так много, как среди чистых дипломатов, но вполне достаточно. В одно время наша контрразведка имела даже доступ к их секретным документам.
КГБ вербует агентов в ГРУ на разных этапах. Одни вербуются еще до поступления в ГРУ Третьим управлением КГБ (военной контрразведкой) во время службы в войсках, другие — в Москве во время нахождения «под крышей» в учреждениях прикрытия, третьи — уж во время службы в резидентурах ГРУ за границей. Мотивы для сотрудничества с КГБ у офицеров ГРУ могут быть разными, но в основном превалирует одна. Офицеры ГРУ думают, что КГБ может остановить их поездки за границу, сделав их «невыездными». Среди них даже ходит легенда об огромном черном штампе со словом «невыездной», который ставится на обложке личного дела офицера ГРУ в случае его конфликта с КГБ.
Представительства советской авиакомпании «Аэрофлот» — это вотчина ГРУ. В Тегеране представительство «Аэрофлота» возглавлял офицер ГРУ Николай Демиденко. Его широкоскулое украинское лицо с прищуренными глазами всегда имело злое выражение. Он был в Иране уже в третьей командировке и чувствовал себя довольно уверенно. Но уверенность эта происходила не от особых успехов в оперативной работе. Нам было известно, что в резидентуре ГРУ он не активничал и практически считался пустым местом. Уверенность ему придавали его финансовое положение и полная вера в свою безнаказанность. А наказывать его было за что.
«Аэрофлот» работал вместе с иранской авиакомпанией «Иран Эйр». В «Аэрофлоте» сидели два представителя, которые отвечали за непосредственную продажу билетов и расчеты с пассажирами. В Иране в то время работало много европейцев и американцев, которые предпочитали выезжать в отпуск транзитом через СССР. Тому было две причины. Во-первых, билеты «Аэрофлота» были гораздо дешевле билетов других авиакомпаний. Во-вторых, была возможность посетить Советский Союз — эту загадочную для них страну. Вот эта ситуация и давала возможность сделать деньги. Дело происходило так. Билет на самолет «Аэрофлота» для транзитного перелета в Европу стоит, скажем, 250 долларов. Такой же билет западной авиакомпании стоит 750 долларов. Аэрофлот продавал билеты ничего не подозревающим иностранцам за 500 долларов, оставаясь, таким образом, в прибыли 250 долларов от продажи каждого билета. А билеты эти продавались сотнями. Расчеты производились только наличными. Прибыли делились между двумя иранцами и Демиденко.
Кроме Демиденко в представительстве «Аэрофлота» работали еще двое советских, и все эти махинации происходили у них на глазах. Они пытались говорить с Демиденко, но тот им просто грозил расправой в случае разглашения, и они молчали. Демиденко был замешан и в жульничестве с представительскими расходами. Однажды я сам был этому свидетелем в аэропорту Мехрабад, где мне часто приходилось бывать по консульским делам. Была задержка рейса, и Демиденко купил некоторым пассажирам напитки в баре аэропорта. Когда ему подали счет, то, прежде чем его подписать, Демиденко своей рукой увеличил сумму счета, приписав цифру 3 к началу суммы. Таким образом получалось, что если фактическим было истрачено 35 долларов, то после поправки Демиденко счет был уже 335 долларов. Опять же это только единичный случай, непосредственно замеченный посторонним. Но ведь такое происходило постоянно. Чистые боялись выходить с официальными жалобами на Демиденко, так как думали, что он из КГБ. Оказывается, Демиденко сам этот слух распускал. Ну что ж, далеко от правды это не было. Всю свою карьеру в ГРУ Демиденко был агентом (осведомителем) КГБ. Когда же наконец резидентура получила документальный материал на Демиденко, подтверждающий его прямое и непосредственное участие во всех финансовых махинациях и направила его в Центр, то оттуда никакой реакции не последовало. Не исключено, что у Демиденко была поддержка в ЦК. Что ж, при его доходах он мог себе это позволить. Увидев, что Демиденко остается на своем месте безнаказанно, чистый назвал КГБ «дерьмом» и говорить после с нами отказался. А ведь замешанные в махинациях с билетами иранцы наверняка были агентами САВАК, и, значит, там все было об этом известно.
Глава 8
К счастью, у меня на связи в резидентуре не было агентов из числа советских граждан (осведомителей) и все вышеперечисленное не влияло непосредственно на мое моральное состояние. Работу с осведомителями мы в резидентуре называли копанием в грязном белье, и никто добровольно заниматься этим не хотел. Этим занималась линия «КР». В линии «Н» нужды в осведомителях не было, поэтому у меня была прекрасная возможность заниматься чисто разведывательной работой.
Свою активность в этом плане я направил на изучение консульского корпуса Тегерана. Во-первых, это давало мне возможность выполнять один из главных пунктов моего задания — разработка и вербовка сотрудников консульского корпуса капиталистических стран с целью получения подлинных документов для наших нелегалов. Во-вторых, это давало мне возможность прикрывать и легендировать отношения с моим единственным агентом «Рамом», консулом посольства Афганистана.
Работа в дипломатическом и консульском корпусах, казалось бы, должна являться одной из самых легких. Так, в общем-то, оно и есть. Но для советских здесь существуют две довольно большие трудности. Первая — это полное незнание этикета и обычных светских манер. Ведь до последнего времени все это считалось пережитками капитализма. Это делает наших людей за границей неуклюжими и скованными и иногда создает у них комплекс неполноценности, когда они предпочитают уклоняться от дипломатической активности. Вторая трудность — это разговорный барьер. Я не имею в виду незнание иностранных языков. Языками наши дипломаты и разведчики владеют довольно хорошо. Советские люди не привыкли выражать свои мысли прямо и открыто. Тому виной советская власть, которая заставляла советского человека думать одно, а говорить совершенно другое, да и то с оглядкой. В своих разговорах на политические темы советские дипломаты, да и другие обходятся намеками, недомолвками, подмигиванием. То же самое происходило и в беседах с иностранцами. Прежде чем ответить на прямой вопрос иностранного дипломата, скажем, о положении диссидентов в СССР, у советского дипломата в голове проносится: «Что я на самом деле думаю, я тебе не скажу. А вдруг ты агент КГБ, и они тебя специально ко мне подослали. Если не это, то вдруг ты вздумаешь процитировать меня моему послу. Повторять же нашу штампованную белиберду по этому поводу у меня язык не поворачивается. Поэтому я лучше отшучусь». Вот и отшучивается советский дипломат, гримасничая и подмигивая.
Разведчикам КГБ в этом плане было немного проще. Мы, по крайней мере, знали, что никто нам никаких проверок не устраивает и что иностранец не побежит докладывать о разговоре ни КГБ, ни послу. В плане же манер и этикета каждый сам за себя. В разведывательной школе эти дисциплины не преподают.
Уже в первые два месяца у меня появилось где-то около семнадцати консульских контактов, которые развивались довольно хорошо. По существующим правилам каждый иностранец, вступающий в контакт с разведчиком КГБ, должен быть проверен по учетам Центра. На практике же проверяются только те иностранцы, которые представляют оперативный интерес. На них в Центр направляется минимум установочных данных, и если на кого-то в учетах Управления «И» есть какая-то информация, то она будет направлена в резидентуру. Проверка занимает довольно долгое время, так как в Центре все делается вручную. Никаких компьютеров. Сведения хранятся на микрофишах. К тому же быстрота проверки зависит от расторопности офицера, занимающегося этим вопросом в Центре. На телеграфный проверочный запрос ответ в резидентуру приходит примерно недели через три, четыре, и это еще довольно быстро. В результате проверки из числа контактов выпадают установленные иностранные разведчики. Линия «Н» таким людям личности нелегалов не доверяет. Оставшиеся изучаются на предмет выявления возможной вербовочной основы. В общем, в конце этой рыбной ловли, если в сетях остаются два-три кандидата на вербовку, то можно считать, что тебе повезло.