Кроме всего прочего, Дятлов был невыносим в общежитии. Он пил постоянно, но это бы еще куда ни шло. Все в советской колонии пили. Но на Дятлова алкоголь действовал по-особому. Его куриные мозги не могли контролировать состояние опьянения. После нескольких рюмок водки глаза его вдруг стекленели, дурацкая улыбка сползала с лица и он начинал затыкать рты всем говорящим. При этом он неимоверно ругался матом, невзирая на присутствие женщин. Казалось, что он превращался в другого человека и тот другой уже совсем не был похож на обычного дурака Дятлова. Монолог его всегда был один и тот же: «Мне никто не указ, ни КГБ, ни посол! У меня такие связи, что я могу любого уничтожить!» Сотрудники посольства, вскоре узнав натуру Дятлова, перестали приглашать его в свои компании. Однако Дятлова это не изолировало. Он был подобран начальниками различных советских экономических организаций, для которых иметь в друзьях человека с консульской властью, каким бы дерьмом он ни был, было необыкновенной удачей. Ведь никто из них не имел дипломатических паспортов. И поили, и кормили они его постоянно.
У Дятлова была репутация не только в советской колонии. Вскоре он сумел прославиться и среди дипломатов консульского корпуса Тегерана. Он был знаменит тем, что постоянно опаздывал на все без исключения консульские мероприятия, будь то прием, или коктейль, или обед. Иногда он появлялся, уже когда подавали сладкое или кофе, и ничуть этим не смущался, заставляя тем самым всех присутствующих краснеть за его бестактность. Но ему хоть бы что. Он садился за стол и, не понимая вежливых намеков на то, что обед уже окончен, требовал подачи блюд, и ему подавали, и он ел. А что еще он мог делать? Ведь общаться-то он не мог. Английским языком он практически не владел. Да и если бы и владел, то говорить с ним было бы совершенно не о чем. В политике он был полный профан.
И мы в резидентуре КГБ, и чистые, и офицеры ГРУ откровенно недоумевали, как все то, что делал Дятлов, могло сходить ему с рук. Ведь любого бы другого давно бы вышвырнули из Тегерана и из МИДа, а этому ничего. Дело было в том, что у Дятлова имелись связи в партийном аппарате. Никто точно не знал какие, но говорили, что есть родственники где-то на уровне кандидата в члены политбюро ЦК КПСС. Вот этим и объяснялась безнаказанность Дятлова. И вот ведь верно, кого-то из верховных напоминал он своим свиноподобием.
К осени 1978 года активность Хомейни в Ираке неимоверно возросла. Город Неджеф, место паломничества мусульман-шиитов, где в это время жил Хомейни, превратился в центр иранской оппозиции. Туда слетелись различного рода и политических убеждений иранские эмигранты со всего мира, чтобы заключить союз с новым уже неоспоримым лидером будущего Ирана.
Активность Хомейни не очень-то приходилась по душе иракскому правительству, так как осуществлялась она в районах, населенных преимущественно шиитами. У иракских властей и своих проблем хватало, поэтому они без колебаний согласились на предложение Ирана выслать Хомейни и его сторонников из страны. В октябре 1978 года иракские власти предложили Хомейни покинуть Ирак, и перед ним встал вопрос, куда податься. Оказалось, что не очень-то многие страны хотели видеть этого бунтаря на своей территории, особенно мусульманские страны, в которых и без Хомейни существовала проблема исламского фундаментализма. По имеющейся у нас информации, шах принимал активное участие в переселении Хомейни. Говорили, что он даже пытался убедить правительство Индонезии принять Хомейни и обещал взять расходы по его содержанию на свой счет, лишь бы отослать своего злейшего врага как можно дальше от Ирана. Наконец Франция согласилась принять Хомейни в качестве туриста, выдав ему визу только на три месяца. Перед тем как это сделать, представители французского правительства проконсультировались с шахом, который не возражал, считая, что Хомейни был бы гораздо опаснее для режима, поселись он в Ливии или Сирии. Однако это мнение оказалось ошибочным. Поселившись недалеко от Парижа в местечке Нофль-ле-Шато, Хомейни получил доступ к мировой прессе. А точнее, мировые средства массовой информации получили доступ к этой новой сенсации — Хомейни.
Теперь имя Хомейни стало известно не только в Иране, но и во всем мире. Его протесты против шахского режима, распространяемые средствами массовой информации, зазвучали на весь мир. Поскольку шах не мог громогласно ответить на эти обвинения, мировое общественное мнение склонялось в пользу иранской оппозиции. Окружение Хомейни умело использовало создавшуюся ситуацию, поставляя средствам массовой информации тексты речей и заявлений своего лидера, устраивая для него пресс-конференции. Иностранные радиостанции, такие как Би-Би-Си и «Голос Америки», в своих передачах на Иран на персидском языке доводили до иранского населения все подробности о происходящем вокруг Хомейни. Такое общение с иранским народом было гораздо выгоднее для Хомейни, чем распространение магнитофонных кассет с его речами. Теперь все, что сделал или сказал Хомейни, немедленно становилось известным в Иране.
Нам в советском посольстве эти радиопередачи оказывали огромную услугу, так как нам не нужно было бегать и выискивать информацию о том, что делает оппозиция.
Наконец наступил переломный момент в развитии событий в Иране. Пятого ноября по приказу Хомейни из Парижа специально подготовленные и проинструктированные в мечетях группы людей одновременно по всему Тегерану начали громить банки, гостиницы, кинотеатры, кафе и магазины, которые продавали спиртные напитки. К зачинщикам сразу же присоединились люди из толпы, и поэтому очень быстро разгром принял массовый характер. Войска и полиция не вмешивались, и это еще больше взвинтило энтузиазм толпы. Подоплека этой акции была чисто исламская. Уничтожалось и громилось все, что противоречит мусульманской вере: все, связанное с употреблением алкоголя, взимания процентов с денег и изображение человеческого образа то ли на экране, то ли на бумаге.
Нам из посольства хорошо была видна разыгравшаяся трагедия. В этом центральном районе города было расположено много заведений, ненавистных исламу. Беснующиеся группы молодчиков набрасывались на магазины, которые были предусмотрительно закрыты их владельцами, срывали защитные металлические шторы, врывались в магазины и кафе, выволакивали бутылки со спиртным и банки с пивом на улицу и разбивали их о мостовую. При этом некоторые старались после разгрома поджечь заведение.
Для многих русских, наблюдавших за происходящим через решетчатые ворота посольства, христианская религия которых совсем не запрещает употребление алкоголя, происходящее представлялось чистым кощунством. «Сколько добра загубили, бусурмане!» Из проходящей мимо беснующейся толпы к нам через ограду швырнули несколько банок пива «Карлсберг». Одна банка угодила прямо по спине офицера нашей резидентуры. Он поднял ее, осмотрел и, сказав: «Бог послал. Может быть, последняя», выпил за здоровье Хомейни.
На следующее утро я с одним из наших офицеров решил пойти в город и посмотреть на результаты погрома. Над центральной частью Тегерана стоял смрад, удушливый запах алкогольного перегара. Идя по улицам, мы видели в рядах домов зияющие черные дыры разгромленных и сожженных магазинов и ресторанов. Около них бесцельно стояли люди с потерянными лицами, видимо, владельцы этих заведений. Разгромленные и сожженные отели, банки. В городе не осталось ни одного целого кинотеатра. На улице Лалезар, знаменитой своими маленькими кафе и ресторанчиками, абсолютно все было разгромлено и сожжено. В одном месте большой участок улицы был покрыт толстым слоем расплавленного металла пивных банок. Запах алкогольного перегара здесь был невыносим.
Впервые мы все чисто физически ощутили, что несет с собой будущий исламский режим. Было ясно, что совершением это акта погрома оппозиция перешла от мирных демонстраций протеста к открытой конфронтации с режимом. Несколькими днями позже Хомейни заявил, что это была акция отмщения безбожникам за расстрел на площади Жале. Всему западному в Иране была объявлена война.
Мирный период был окончен. Представители высших чинов военных пришли к шаху и потребовали введения военного положения. Шах согласился. Военные предложили на пост премьер-министра командующего Тегеранским военным округом генерала Овейсси. Человек жесткий и решительный, он считал, что волнения еще можно было подавить, арестовав всю верхушку оппозиции. Однако шах колебался с назначением Овейсси и в конце концов его отклонил. Вместо этого он назначил премьер-министром генерала Азхари, человека мягкого и противника применения силы для подавления оппозиции. По имевшимся в резидентуре данным, назначению Азхари способствовали американские советники шаха. Азхари планировал умиротворить мулл путем переговоров.
С введением военного положения в ноябре 1978 года в Тегеране сразу же был объявлен комендантский час с 9 вечера до 5 часов утра. Однако этот комендантский час постоянно нарушался. Вечерние молитвы в мечетях специально затягивались муллами до позднего вечера, и после выхода толп из мечетей начинались столкновения с войсками. Особенно много мечетей сосредоточено в восточной части Тегерана. Именно там и разыгрывались основные события после начала комендантского часа. Выходящие из мечетей толпы народа начинали устраивать демонстрации и с криками «Алла о акбар!» двигались по улицам. Солдаты открывали огонь, в основном в воздух, чтобы разогнать толпу. Толпа, как правило, разбегалась, но только для того, чтобы вновь собраться в другом месте. Так продолжалось почти каждый вечер. Военный премьер-министр часто выступал по телевидению с «последним предупреждением», но это не помогало.
В то время я жил в городе недалеко от посольства. По вечерам мы выходили на крышу дома «наблюдать события», а скорее слушать, что происходило в восточной части Тегерана. Вскоре после десяти часов вечера начинался этот гулкий стон «Алла о акбар» и затем стрельба, сопровождавшаяся еще более усиливавшимися криками толпы. Мы уже научились различать по звуку применяемое оружие. В основном это были стандартные полуавтоматические винтовки иранской армии, но иногда воздух прорезал сухой и более частый треск автомата Калашникова, который был мне хорошо знаком. Калашникова на вооружении иранской армии не было. Нам было совершенно ясно, что оппозиция начала вооруженное сопротивление. Наши ночные бдения продолжались до того момента, когда однажды поздно вечером мы услышали над нашими головами странные звуки, напоминавшие жужжание пчел — «ззззз, ззззз». Но ведь пчелы ночами не летают. И тут я сообразил, что это были пули, летящие рикошетом над нашими головами. Мы сразу же ушли с крыши и больше там уже не появлялись.