И еще Леонид Владимирович несколько раз напоминает своим читателям о том, что он сын сапожника. Мой «пострадавший в аварии мозг» сразу вспоминает, что у нас в истории был уже сын сапожника, куривший трубку, сдержанный в поведении и немногословный. Только табак был другой, но тоже очень ароматный. Если Андропов — «икона», то этот — идеал, идол?
Думаю, что дальше говорить о личности резидента будет излишним. В одном из интервью в отношении Кузичкина Шебаршин употребил слово «сдох». Так вот выбранный им способ ухода из жизни позволяет именно так и только так говорить о нем самом.
Глава 17
После второго нападения на советское посольство в апреле 1980 года советское правительство через посла заявило официальный протест иранским властям по поводу попустительства афганским эмигрантам в их террористической активности против советских представителей. Ответ Ирана был наглым и вызывающим. Они прямо угрожали Советскому Союзу, намекая на непредвиденные последствия советского вторжения в Афганистан. Было ясно, что дипломатический язык до иранского духовенства не доходит. Тогда советские власти предприняли другой шаг. В районе большого участка советско-иранской границы были проведены учения Кавказского военного округа. Во время этих учений на большом участке границы были сняты заграждения из колючей проволоки, и танковые действия осуществлялись в непосредственной близости от иранской границы. В одном случае пара танков даже заехала на иранскую территорию. Вот этот язык был больше понятен иранским властям. После этих маневров тон иранских руководителей стал гораздо вежливее.
Наши отношения с партией «Туде» продолжались все в том же духе. Связной появлялся то в консульстве, то в торгпредстве, принося донесения от товарища Киянури, который продолжал свою песню о том, как крепко и надежно положение партии «Туде» при режиме Хомейни. Однако все это было неправдой, и чем дальше, тем больше расходились оценки политического положения партии «Туде» с реальной действительностью. Мы уже видели признаки того, что вскоре власти начнут тотальное наступление на левые силы с целью полного уничтожения. Мы были уверены, что вначале власти расправятся с муджахидами и федаями, а затем позднее дойдет очередь и до «Туде», когда точно это случится, в тот момент сказать было трудно. Но в том, что это произойдет, мы ни минуты не сомневались. Не сомневались мы и в том, что в случае ареста руководства «Туде» властями, они все расскажут о наших контактах, и это приведет к катастрофическим последствиям для резидентуры. Эти соображения и выводы резидент сообщал в Центр, однако не в такой резкой форме. Но оказалось, что подобного рода выводы не интересовали международный отдел ЦК, по крайней мере мы не получали от них никакой реакции на эту информацию. Вместо того чтобы сократить контакты с «Туде» в этой ситуации, по приказу Москвы мы их, наоборот, расширяли. Теперь мы снабдили их специальной аппаратурой для подачи сигналов в посольство, специальными контейнерами для мгновенного уничтожения записей, специальными магнитофонами для записи долгих бесед и так далее. Как будто нарочно мы давали как можно больше улик против себя службе иранской безопасности. У нас было чувство, что иранские власти прекрасно знают большую часть о наших контактах с партией «Туде» и только выжидают удобного для них момента, чтобы нанести как можно более сокрушительный удар. Ведь заявил же ранее министр иностранных дел Ирана о том, что им известно все о контактах «Туде» с советскими через торгпредство. При этом члены «Туде», поддерживающие с нами контакты, проявляли удивительное пренебрежение к соблюдению мер безопасности. Например, по их мнению, было достаточно свернуть в переулок, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Они понятия не имели, что значит полноценная проверка на предмет обнаружения слежки.
Чтобы минимизировать личные контакты с членами «Туде», резидент Шебаршин разработал довольно хорошую систему, по которой связной «Туде» производил бросок своего донесения в определенном месте через забор летней резиденции посольства в Зарганде. После этого он выдавал звонок на комендатуру советского посольства в определенное время и, ничего не говоря, подносил к трубке радиоприемник с музыкой. Дежурный комендант был предупрежден об этих звонках и немедленно докладывал нам в комендатуру. После этого кто-то из нас ехал в Зарганде и подбирал очередное донесение от «Туде».
Интересным являлся тот факт, что наш пункт «Импульс» никогда не фиксировал слежки за членами партии «Туде». Это означало только одно. Не было нужды за ними следить. В их рядах наверняка был агент, а может быть и агенты, службы безопасности Ирана.
Интерес иранцев к дипломатической почте советского посольства сильно возрос, особенно после тех огромных ящиков, который мы отправляли и получали после уничтожения референтуры. Теперь наша дипломатическая почта каждый раз окружалась таким вниманием и нам создавалось столько препятствий стражами революции, что мы не сомневались в том, что они выискивают только удобный предлог для захвата диппочты. Захват дипломатической почты был бы непоправимой трагедией, которая привела бы к серьезному ухудшению советско-иранских отношений, которые и без того любовными не были. В этих условиях Москва сочла целесообразным остановить дипломатическую почту.
Для нас всех в этом особой трагедии не было. Все материалы резидентуры, направляемые в Центр диппочтой, фотографировались в резидентуре, и в Москву направлялась только непроявленная пленка. Документальных материалов направлялось не очень много, и обычно они особой важности не представляли. Все, что резидентура КГБ обычно направляла почтой, теперь можно было без труда сообщить в Центр телеграммой, учитывая, конечно, что писать нужно было гораздо короче. Меньше слов, больше дела. Кроме того, все основные материалы резидентуры и до этого сообщались в Центр только телеграфом. Основной же объем дипломатической почты, то есть 6–7 мешков каждый раз туда и обратно, приходился на личные письма советских специалистов. Да, обычные личные письма советских специалистов. А было этих специалистов в Иране в то время чуть меньше восьми тысяч человек.
После остановки почты иранцы забеспокоились и начали искать новые каналы, задействованные советским посольством для передачи «секретов» в Москву. Идея использования телеграфа им в голову не приходила. Они решили, что диппочта теперь переправляется в багажах советских и поэтому зверства таможенников при отъезде советских, из Ирана усилились. Один мой знакомый таможенник прямо сказал мне, что стражи заставляют их проверять всех советских без исключения и искать какие-то документы. Мы над этим хорошо посмеялись. Какая наивность!
В то же самое время закончилась командировка нашего торгового представителя Словцова, и настало время ему вернуться в Советский Союз. Зная о бесчинствах таможни в последнее время, он заранее зашел к нам в консульство и лично попросил нас присутствовать при его отъезде, чтобы избежать неприятностей с таможней. У него был дипломатический паспорт, и, по правилам, его багаж досмотру не подлежал. Однако от иранцев, по его словам, можно было ожидать что угодно. Он как в воду глядел. Так оно и случилось. На этот раз вместе с таможенниками было много стражей революции. При прохождении Словцова через таможню стражи потребовали досмотра его багажа. А багаж этот был довольно большой, примерно восемь чемоданов. Словцов заявил о своей дипломатической неприкосновенности. Таможенники и стражи ответили, что сам Словцов пользуется неприкосновенностью, а его личный багаж — нет. Старая песня. Тут, естественно, мы вмешались как консульские работники и начали вести переговоры по дипломатическому праву. Словцов очень сильно нервничал. Стражи категорически отказывались пропустить багаж без досмотра. Мы вызвали представителя МИД Ирана, который подозрительно быстро появился в аэропорту. Он заявил, что стражи считают, что в багаже Словцова спрятаны секретные документы, которые могут нанести ущерб Ирану. В этом случае они имеют право вскрыть багаж. Однако господин Словцов тоже имеет право покинуть таможню, если он не желает, чтобы его багаж досматривался. Все это происходило очень вежливо, и было ясно, что все подготовлено заранее. В конце концов мы решили пойти на компромисс. Мы сказали Словцову, что если он хочет сегодня улететь в Москву, то лучше разрешить им досмотреть багаж и закончить дело миром, оставив их «в дураках». Если он останется, то такое будет повторяться каждый раз.
— У вас есть что-нибудь действительно секретное в багаже?
— Есть, — ответил Словцов, — у меня там секретные торгпредские документы, которые я не мог переправить без диппочты.
— Хорошо, — сказали мы, — тогда вам нужно возвращаться назад. Они вас не выпустят без досмотра, и мы больше ничего поделать не можем.
Но как только он вышел за пределы здания аэропорта, он сразу же был окружен стражами революции с автоматами наготове. Их командир, который был самым активным на таможне, подошел к Словцову и сказал:
— Я являюсь представителем прокурора Исламской Республики. Там в таможенном зале ты был для нас дипломат. Здесь для меня ты никто. И поэтому я не спрашиваю разрешения, а просто говорю тебе, что я досмотрю твои чемоданы сейчас же. Если кто-то из вас попытается вмешаться, то тут же будет арестован.
Мы для проформы заявили протест, но было ясно, что это бесполезно. Иранцы были уверены, что наконец-то они нашли то, что так долго искали, — советские шпионские секреты. Словцов стоял белый как полотно. Стражи здесь же на тротуаре начали досмотр. Словцов, Поляков, офицер ГРУ, я и еще несколько человек из торгпредства стояли вокруг. Раскрыт и досмотрен первый чемодан, никаких документов. Второй — никаких документов. За ним третий, четвертый… И вот закончен досмотр последнего чемодана с тем же результатом — никаких документов. Стражи были явно обескуражены, и совершенно откровенно их командир спросил, ничего не понимая: