— А, знаменитость, — приветствовал меня один из моих приятелей.
— Ты это о чем? — не понимая, спросил я.
— Ты у нас теперь знаменитость. Про тебя нам тут на всех собраниях уши прожужжали. «В условиях сложной обстановки в Иране добивается положительных результатов в работе» и прочее.
Для меня это было совершенной новостью. В резидентуру нам о таких вещах не сообщают. Нужно сказать, что, с моей точки зрения, ничего особенного я не совершил. Просто добросовестно делал свою работу. Мне удалось завербовать агента в объекте, куда мы не могли проникнуть около 15 лет. Были у меня и другие перспективные связи. Большое значение имело также и то, что у меня не было провалов и все шло гладко. О карьере своей я никогда не заботился. Меня всегда раздражали люди, которые считали месяцы и дни до очередного звания и должности. При этом моя карьера продвигалась очень быстро и в этом отпуске пошла еще выше. После встречи с начальником Управления «С» КГБ Юрием Ивановичем Дроздовым я был официально назначен начальником линии «Н» тегеранской резидентуры.
Вернувшись в Тегеран, я почувствовал изменение отношения к себе некоторых офицеров резидентуры. Их явно уязвило то, что я был повышен в должности. Ведь некоторые из них начинали вместе со мной. За моей спиной поползли грязные слухи и сплетни. Однажды жена одного из наших офицеров, работавшая в резидентуре в качестве машинистки, сказала мне:
— До чего же у нас злые и завистливые языки у людей. Кроме резидента, ты даешь мне больше всех работы. Я иногда удивляюсь, когда ты успеваешь это делать. В то же время некоторые твои «приятели» распускают сплетни о том, что ты ничего не делаешь, да и делать ничего не способен, потому что глуп, и что вся карьера твоя — это результат угождения начальству.
— Кто же эти «приятели»? — спросил я.
Она не хотела называть имена, не желая вмешиваться, однако затем сказала мне, что это были Арутюнов и Алиев.
Иман Алиев был из КГБ Азербайджана, и его направили в Тегеран от 8-го отдела ПГУ. В зависимости от результатов работы его могли оставить в Центре или отправить назад в Азербайджан по окончании командировки. Алиев всегда много разглагольствовал по любому поводу. Особенно он любил распространяться о том, как у него много работы в резидентуре. Это было плодом его воображения, так как многим в резидентуре было известно, что у Алиева нет ни одной перспективной связи. По прикрытию он работал в Культурном советском центре, который располагался довольно далеко от посольства. Это давало ему возможность просиживать там днями, ничего не делая. В конце концов резидент Шебаршин привлек Алиева к контактам с партией «Туде». Связной иногда начал приносить донесения в Культурный центр. Тут Алиев вообще чуть не лопнул от важности.
— У меня столько работы, — кричал он, когда его попросили помочь в обеспечении операции, — что я ее могу на двадцать человек разложить.
— Что-то этой работы не видно в резидентуре, — заметил оператор пункта «Импульс», который знал обо всех операциях.
— Об этом известно только лично резиденту, — многозначительно сказал Алиев.
Резиденту действительно было известно об «активности» Алиева. Именно поэтому, когда встал вопрос о сокращении численности резидентуры, Алиев был первым, кого отправили в Советский Союз.
Малхаз Арутюнов был полукровкой. Отец армянин, мать русская, родился в Азербайджане. Он окончил Высшую школу КГБ в Москве, после этого попал в разведку. Такой же толстый и округленный, как его друг Алиев, Арутюнов не был похож ни на одну смешанную в нем национальность. Он постоянно над всеми подсмеивался, однако юмор его был ядовитый и больше походил на сплетни. Перед резидентом он вел себя заискивающе, держа, как говорится, свой зад выше головы. Однако за дверью кабинета он был одним из самых ярых сторонников очернения Шебаршина в духе и традициях 8-го отдела. Он постоянно распускал слухи о том, что Шебаршин беспомощен, некомпетентен и что Центр им ужасно недоволен. По результатам работы он полностью соответствовал своему другу Алиеву. Во время сокращения от Арутюнова тоже избавились. Он был переведен в Генеральное консульство в город Исфахан.
Шебаршин как-то заметил в разговоре, что на меня поступают жалобы о том, что я стал высокомерен с товарищами по работе. Я ответил ему, что это сплетни чистой воды и мне известно, кто их распускает. При этом я заметил, что сплетни распускаются не только про меня. Шебаршин согласно кивнул, однако посоветовал мне быть осмотрительнее в поведении.
Это обвинение в мой адрес было полным абсурдом, потому что я — человек без амбиций и мне никогда не доставляло удовольствия командовать людьми. Это было против моей натуры.
Меня обвиняли в том, в чем моей вины совершенно не было. Но вот в том, в чем была моя «вина», меня никто не обвинял. Никто не обвинял меня в нелояльности советской власти, хотя я не скрывал своих взглядов в этом вопросе. Я совершенно откровенно говорил со своими приятелями о продажности партийных руководителей, о коррупции, о воровстве, о необходимости вышвырнуть всю эту сволочь из нашей жизни. При обсуждении путей решения наших проблем я открыто высказывался за упразднение колхозов и передачу земли крестьянам в частное пользование, за развитие частного сектора в легкой промышленности и обслуживании, а главное — за устранение из нашей жизни этой жуткой тягомотины коммунистической идеологии. Иногда мне доставляло удовольствие спорить с женой Сергея Полякова, которая окончила МГУ и затем работала там преподавателем марксизма-ленинизма. Она сильно раздражалась, когда не могла найти убедительных доводов для сравнения гнусной советской реальности с великолепными обещаниями теории. Я открыто высказывал свое возмущение тем, что происходило в посольстве и в советской колонии в целом, и никто, включая и руководство резидентуры, никогда мне это в вину не ставил. Я сомневаюсь, что им об этом было неизвестно. Да мне и было все равно, знают они об этом или нет. Я был готов сказать то, что думал, кому угодно. Моя откровенность никого не шокировала, потому что большинство наших офицеров разделяли мою точку зрения. События в Польше придавали мне моральные силы и подогревали надежду на возможные перемены. Польша для меня даже затмила Афганистан.
А в Афганистане советская армия увязала все глубже и глубже. Надежды на быстрый разгром сопротивления и вывод войск не оправдались. Не привыкшие к ведению боевых действий в горных условиях Афганистана советские танковые и бронечасти ничего не могли сделать с маленькими партизанскими группами, которые наносили молниеносные удары и скрывались в горах. Они знали эти горы гораздо лучше. К тому же афганским партизанам начали оказывать помощь Пакистан и Иран, и вооружение партизан улучшилось, и они стали наносить все более ощутимые удары по советским воинским частям. Набеги теперь совершались все чаще и чаще, даже в районах Кабула. Советские отвечали массированным огнем по горам, где уже никого не было. Военные чувствовали себя оскорбленными и опозоренными перед всем миром. Самая сильная в мире армия не может справиться с горсткой повстанцев. Офицеры резидентуры ГРУ в Тегеране, близко знавшие тех, кто воевал в Афганистане, и тех, кто планировал эти операции в Генеральном штабе, рассказывали, приезжая из отпусков, что у советского военного командования есть путь победы в Афганистане. И путь очень быстрый. Для этого необходимо чисто физически перекрыть пакистанскую и иранскую границы и прекратить поступление помощи партизанам из этих стран. Тем самым временем десантные войска уничтожают формирования партизан, запертых в Афганистане. Для осуществления этого плана необходимо увеличить численность советских войск до трехсот тысяч человек.
Однако этот план был невыполним, так как Политбюро, напуганное санкциями Запада, не желало эскалации войны и предпочитало, чтобы военные действовали имеющимися силами.
Вместо быстрого военного решения проблемы они предпочитали действовать тайно, по-коммунистически. Управлению «С» КГБ было дано задание уничтожить партизанское движение изнутри. Возродилась деятельность 8-го отдела, отвечающего за проведение активных акций. В этих целях был создан спецотряд «Каскад», куда вошли нелегалы, владеющие афганскими языками. Они должны были находить афганских партизан, присоединяться к ним, получать как можно больше информации, а затем уничтожать их своими силами или наводить на них советские войска. Резидентурам по всему миру было дано задание вербовать просоветски настроенных афганцев и направлять их в Центр для специальной подготовки. Кроме того, в таких странах, как Пакистан и Иран, линии «Н» должны были организовать агентурное проникновение в афганские эмигрантские центры.
Мы предложили использовать для этого «Вагифа», однако Центр на это не пошел — слишком опасно. У меня был один знакомый афганец, студент тегеранского университета, который давно мечтал поехать учиться в Советский Союз. После короткой разработки он дал согласие на сотрудничество, и я его в Москву отправил, на спецучебу. Что с ним стало потом, мне неизвестно.
Всю эту работу я делал без особого желания. Но так всегда в жизни и получается, что, когда что-то не особо хочешь, оно тебе само в руки идет.
22 сентября 1980 года началась ирано-иракская война. Конфликт между Ираном и Ираком уходит своими корнями в далекое прошлое, однако причина для него была всегда одна. Кому принадлежат воды Шатт-эль-Араб. Шатт-эль-Араб — это устье рек, впадающих в Персидский залив с территории Ирака и Ирана. Западный берег устья принадлежит Ираку, восточный — Ирану. Издавна эти две страны никак не могли решить, кому принадлежит право распоряжаться этими водами. В конце концов при последнем шахе Ирана в 1975 году было достигнуто соглашение о том, что граница между двумя государствами должна проходить по середине реки, и таким образом обе стороны имеют одинаковое право на использование этого водного массива. Это было разумным решением проблемы, и казалось, что вопрос решен навсегда. Но, как мы знаем, ничто не вечно.