ь дополнительные меры безопасности. Почему бы нам не перефотографировать все самые важные документы и не заложить их в тайник здесь, в резидентуре? В случае нового уничтожения референтуры при нападении на посольство у нас все будет под рукой, когда это закончится. И не придется опять собирать информацию из Центра по крупицам.
— Хорошая идея, Леонид Владимирович, — сказал я, — но ведь нужно же запросить Центр.
— Ох уж этот мне ваш Центр! — злобно сказал Шебаршин. — Они начнут там волынить и согласовывать и в конце концов запретят. А идея, как вы говорите, хорошая.
Где-то внутри у меня было ощущение того, что это предложение звучит как-то странно, однако я особо не раздумывал и согласился.
Нужно заметить, что у Шебаршина были довольно веские основания для проявления недовольства Центром нелегальной разведкой. С момента остановки дипломатической почты из Тегерана в Москву мы теперь, получая через тайники информацию от наших нелегалов, обрабатывали ее в резидентуре. Сообщения нелегалов были в тайнописи. После их получения мы их проявляли и затем отправляли содержание в Центр телеграфом. Я помню, с каким воодушевлением резидент ожидал увидеть информацию от нелегалов «Конрада» и «Эви», считая, что она будет гораздо интереснее и содержательнее той, которую получает резидентура. Однако всех нас ждало глубокое разочарование. Во-первых, сообщение, написанное где-то на семи машинописных листах, было на немецком языке. Мне пришлось, не владея этим языком, переписывать непонятный текст на телеграмму. Однако из того, что мы смогли понять, никакой разведывательной информации там не было. Мы получили несколько таких сообщений, а затем настояли, чтобы «Конрад» писал свои сообщения на русском языке, так как никакой разницы с точки зрения безопасности здесь не было. Во-первых, операции с «Конрадом» были организованы так, что мы подбирали контейнер с информацией через пять, максимум десять минут после ее закладки. Во-вторых, сообщение было тайнописным, и, попади оно в руки противника, проявить его было бы невозможно без знания специальной химической формулы, которая использовалась только для «Конрада».
И вот когда сообщения от «Конрада» стали поступать на русском языке, стало совершенно ясно, что с точки зрения разведывательной информации они бесполезны. Сообщения эти были полностью бытового характера. Большую часть сообщения занимали, как правило, личные письма «Эви» своей дочери, у которой были неприятности с мужем. В остальном «Конрад» сообщал об их повседневной жизни. Посещение приемов в посольствах западных стран и на частных квартирах их друзей-бизнесменов. Описание приемов на квартире «Конрада» для его друзей и жалобы на то, как это было трудно для «Эви» в условиях дефицита продовольствия в Иране. Из этих сообщений нам было совершенно ясно, что разведывательные возможности у наших нелегалов очень хорошие. Они вращались среди западных бизнесменов и дипломатов и при желании и без риска могли бы получать хорошую информацию, однако они этого не делали.
Возмущению Шебаршина не было предела. И я с ним не мог не согласиться. Все силы и средства, которые затрачивала резидентура на ведение работы с «Конрадом» и «Эви», были напрасными. Отдачи от нелегалов в разведывательном смысле совершенно не было. Находясь в Центре, Шебаршин посетил Управление «С» и высказал свое отношение к делу нелегалов. Естественно, что он столкнулся с глухой неприязнью со стороны руководства Управления. Уже традиционно отношение к нелегалам в Управлении «С» было самое доброжелательное. Главное было вывести нелегала за границу и создать условия для его безопасного и долговременного там пребывания. Об информации вопрос практически никогда не поднимался. Нелегалов пестовали как детей. Каждый из них окружен заботой и работой на них десятков офицеров Управления «С» как в резидентурах, так и в Центре. Не все нелегалы были, конечно, бездельниками, и по поводу каждого из них существовало в Центре определенное мнение. Некоторых из них критиковали, но критика эта велась только на уровне офицеров, занимающихся делом нелегалов. При личных же встречах с самими нелегалами никакой критики в их адрес обычно не высказывалось. А если она и высказывалась, то в очень мягкой форме в виде пожеланий. Например, так: «Не думаете ли вы, что можно было бы обратить чуть больше внимания на…» Вот и вся критика. В остальном же нелегалам говорилось, что они самые лучшие и незаменимые и результаты их работы высоко оцениваются высшим руководством КГБ. В качестве примера такого отношения можно привести то, что уже после критики, высказанной резидентурой в адрес «Конрада» и «Эви», эта пара была награждена орденами. Я в то время находился в Центре и, узнав о награждении, спросил начальника направления 7-го отдела, ведавшего работой с этими нелегалами, за что они награждены. Пискунов, не моргнув глазом, нагло ответил: «За долговременное пребывание в особо сложной агентурно-оперативной обстановке». Он добавил, чтобы я не шел на поводу у своего резидента, который ни черта не понимает в нелегальной разведке.
С того времени в адрес резидентуры в телеграммах стало появляться все больше и больше колкостей. Шебаршин также отвечал колкостями, подправляя написанные мною телеграммы. Я не был сторонником эскалации конфликта с Центром и часто старался убедить резидента, что не стоит вступать в полемику, но Шебаршин не унимался. Его отношение к линии «Н» резко изменилось, и теперь в воздухе висела постоянно какая-то конфликтная ситуация.
Я считал его отношение совершенно несправедливым, так как мы в линии «Н» продолжали работать, как и прежде, результативно. Кроме «Конрада» и «Эви», у нас был еще нелегал «Вагиф», от которого, несмотря на его короткое время пребывания в стране и нахождение на низком социальном уровне, начала поступать довольно хорошая политическая информация аналитического характера. У нас были действующие агенты, один из которых был самым ценным источником резидентуры. Кроме того, мною и вторым офицером линии «Н» велись несколько перспективных разработок. И все это шло в той тяжелой ситуации шпиономании в Иране.
Вот в этих условиях я и дал согласие на предложение Шебаршина заложить в тайник самые секретные документы с информацией о наших нелегалах с их адресами и условиями организации связи, а также информацией об агентах линии «Н». Место для тайника подсказал сам Шебаршин. В помещении резидентуры на шестом этаже, в коридоре, ведущем в комнату пункта «Импульс». С нашим техническим офицером мы перефотографировали необходимые документы и подготовили маленький контейнер с непроявленной пленкой. Затем в том коридоре недалеко от окна был отделен пластиковый плинтус и в стене было выдолблено углубление по размеру контейнера. Контейнер был туда заложен, отверстие слегка замазано, и плинтус закреплен на свое прежнее место. Никто, кроме меня, технического офицера резидентуры и Шебаршина, об этом тайнике не знал. В регистрационных книгах наших шифровальщиков была сделана пометка о копировании моей документации. Технический офицер вскоре уехал в Москву по окончании срока командировки. После этого я пару раз проверил тайник, все было на месте, и я перестал о нем думать.
Чтобы хоть как-то улучшить информационную отдачу нелегалов «Конрада» и «Эви», Шебаршин составил длинный список политико-экономических вопросов, которые, по его мнению, «Конрад» мог бы освещать в своих сообщениях, не подвергая риску свою безопасность. Эта информация должна была быть известна нелегалу только из занимаемого им положения. Центр передал вопросы «Конраду» по радио с предложением, что они должны освещаться постоянно в каждом сообщении от нелегала. Результат не замедлил сказаться. В следующих сообщениях «Конрада» содержалась довольно приличная и интересная информация. У нас появилась надежда на исправление положения. Шебаршин был доволен. Однако в последующих сообщениях никакой информации больше не поступало. На запросы резидентуры о причинах того, почему «Конрад» игнорировал задание, ответов не было.
Вскоре в работе с «Конрадом» начались неполадки. Один раз нелегалы не вышли на место визуального контакта, хотя затем утверждали, что проделали все в соответствии с условиями связи. Затем во время тайниковой операции нам не удалось найти контейнер с информацией. «Конрад» позднее утверждал, что он заложил контейнер. Однако второй офицер линии «Н», проводивший в тот вечер операцию, имел «Конрада» в поле зрения постоянно и подошел к тайнику вскоре за ним. Тайник был пуст. Возможность того, что контейнер подобрал кто-то другой, исключалась. «Конрад» же настаивал на своем. После этого мы вдруг перестали принимать сигналы от «Конрада». Оказалось, что он перепутал место постановки сигнала. И все в том же роде. При этом «Конрад» жаловался на офицеров резидентуры и обвинял их в некомпетентности.
Такое положение начало меня тревожить, и я предложил обсудить сложившуюся ситуацию на личной встрече с «Конрадом» в Центре во время моего и его отпуска в июне 1981 года. Перед моим отъездом в отпуск мы приняли сигнал от «Конрада» об отъезде из страны. Обычно нелегалы сначала выезжали в Западную Европу, посещали несколько стран для того, чтобы залегендироваться, а затем уже, например в Австрии, переходили на перебросочные документы и отправлялись в Москву.
Прибыв в Центр в полной готовности к личной конфронтации с «Конрадом», я узнал, что их в Москве нет. Более того, они не подали сигнал о своем прибытии в Европу. Было решено подождать до конца отпуска. Может быть, их что-то задержало. Прошел отпуск, и мне настало время возвращаться в Иран. От нелегалов не было никаких сигналов. В Центре начиналась легкая паника. Они, особенно Пискунов, выдвигали теории о том, что «Конрад» и «Эви» были арестованы в Иране. Вернувшись в Тегеран, я начал поиски пропавших. Мы проверили все возможное, и результаты говорили о том, что они покинули страну. Однако Центр все больше и больше настаивал на том, что они все еще в Иране, и тон телеграмм становился все более обвинительным. Мы отбивались как могли.