Это время я помню очень хорошо, я впервые видела мужа откровенно встревоженным. Мы несколько раз выезжали в северную часть города, заходили в магазины и лавки, но обязательно проезжали мимо какого-то дома и всматривались в зашторенные окна — нет ли изменений, не приоткрылось ли окно, не горит ли свет. И еще рассматривали стену на другой улице, нет ли там графического сигнала. Володя нервничал, переживал и наконец сказал мне только одну фразу: «У нас пропали нелегалы». Если честно, то в то время для меня это мало о чем говорило, но ему надо было поделиться, он знал, что я не буду любопытствовать и расспрашивать о подробностях. Благодаря его книге эти подробности я узнала, правда с большим опозданием.
Наконец в сентябре 1981 года в резидентуру поступила короткая телеграмма следующего содержания: «Конрад» и «Эви» были арестованы в Швейцарии сразу же по прибытии из Тегерана. На допросах, нарушив профессиональную дисциплину КГБ, они раскрыли свои настоящие имена и принадлежность к разведке КГБ. Резидентуре следует прекратить все мероприятия по делу нелегалов. Офицерам линии «Н» необходимо соблюдать особую осторожность». Позднее Центр пришел к заключению, что причиной провала было посещение «Эви» западногерманского консульства для обмена ее паспорта, срок которого истек. Оказалось, что немцы в таких случаях проверяют всех. Документальный же вариант «Эви» легко прослеживался в ГДР. Теперь наверняка этот вариант отброшен и вся вина повешена на меня. Так ведь легче, и виноватых в провале в Центре больше нет.
В связи с революцией, а затем и с войной жизненные условия в Тегеране постоянно ухудшались. Ощущалась нехватка продуктов, которые теперь выдавались по карточкам. Все советские старались ввезти как можно больше продуктов из Советского Союза, но всего ведь не привезешь. Советские власти пошли нам навстречу и ослабили таможенные ограничения на вывоз продуктов для выезжающих в Иран. В этих условиях советское посольство опять начало поднимать вопрос открытия своего продуктового магазина на территории посольства. Однако иранцы противились этому.
Это была старая история. Советские продуктовые магазины при посольствах — это обычное дело в других странах, но вот в Иране это превратилось в неразрешимую проблему. Тяжба по поводу открытия магазина началась еще при шахе. Иранцев беспокоила не поставка продуктов, а то, как они будут доставляться. Советский Союз предлагал использовать автомобильный транспорт советской компании «Совтрансавто». Иранцы возражали, так как груз для посольства не мог быть подвергнут таможенному досмотру. Они совершенно серьезно считали, что КГБ будет использовать эти возможности для переправки в Иран оружия и сотен нелегалов. Вопрос так и оставался нерешенным.
В то же самое время компания «Совтрансавто» работала в Иране совместно с иранскими компаниями и занималась перевозкой транзитных грузов из стран Европы в Иран. Объем перевозок был довольно большой. В день в Тегеране находилось одновременно около трехсот советских водителей. Эти перевозки иранские власти держали под строжайшим контролем. Производился тщательный таможенный досмотр грузов, и от границы до места назначения колонны машин сопровождались эскортом полиции. Водители оставляли свои грузовики в Тегеране под охраной и только после этого могли идти в советское представительство. Причина для такого пристального внимания была одна. Иранские власти простодушно верили в популярную тогда на Западе теорию, что КГБ использует «Совтрансавто» в своих шпионских целях. Не знаю, откуда они это взяли, но за мое пятилетнее пребывание в Иране я ни разу даже намека не слышал на то, что «Совтрансавто» используется хоть каким-то образом. Так что все их волнения были напрасными.
Установление в стране жесточайшего «сухого закона» после революции также привело к отрицательным последствиям в советской колонии. Отчаявшиеся от отсутствия водки советские специалисты находили другие методы утоления своей жажды. Началось тайное самогоноварение. Было несколько случаев смертельного отравления метиловым спиртом. Не нужно считать, что они были самоубийцами. Просто советский денатурат производится из естественных элементов, и, выпив его, человек не умирает. Алкоголики пили денатурат в Советском Союзе во все времена. Однако иранский денатурат состоял полностью из искусственных элементов и был смертелен. Но откуда же советским работягам знать такие тонкости? Последствия были страшными. Человек умирает мучительно от обезвоживания организма, и труп его скручивается, как сушеный гриб.
Самогоноварение было распространено не только в советской колонии. Практически все западники этим занимались. Кроме того, они варили еще и пиво.
В советском посольстве дело самогоноварения было поставлено на широкую ногу. Этим занимались практически все. И чистые, и ГРУ, и КГБ. Однако чемпионом в этом был технический состав посольства. Среди них были такие специалисты, которые могли приготовить напиток, не уступающий водке, а то и лучше. Питье в то время превратилось в какой-то азартный спорт. Не то чтобы все были алкоголиками, а просто по закону запретного плода, который всегда сладок. Все отношения между людьми теперь стали мериться на бутылки. Если хочешь, чтобы тебе оказали услугу, поставь на стол бутылку. Это стало даже наблюдаться в оперативных отношениях в резидентуре. За помощь в проведении операции поставь бутылку. Если не поставил, то на тебя уже косо смотрят, мол, не наш человек. Мне казалось, что в посольстве много пили при шахе, однако то, что происходило в 81—82-х годах, перешло все границы. Советский госпиталь теперь стал основным объектом проникновения. Там был чистый медицинский спирт, который можно пить. И пили. Пьянки происходили каждодневно. Один устраивает сегодня, другой завтра и так по кругу. Но если большинство сотрудников посольства пили только по вечерам, а наутро появлялись на своих рабочих местах чистые как огурчики, то некоторые не могли остановиться. Одним из таких был наш партийный лидер представитель ЦК КПСС Анатолий Ефимович Мыльников.
Мыльников прибыл в посольство в начале 1981 года. Ему было в районе пятидесяти. Среднего роста, кругленький, мордочка тоже кругленькая, глазки маленькие поросячьи, носик маленький, вздернутый пуговкой, и всегда улыбается. В общем, типичный партийный работник.
Шебаршин, уж не знаю, из каких соображений, дал указание офицеру безопасности Левакову ввести Мыльникова в курс дела, охарактеризовав ему кто есть кто в советской колонии. Это делалось для того, чтобы с первых шагов обезопасить партийного лидера от дурных связей и их влияния. Леваков так и сделал, обрисовав Мыльникову всю картину советской колонии. Информация Левакова была принята к сведению, и Мыльников вышел в «самостоятельную жизнь». Начал он с того, что установил дружеские отношения со всеми теми, кого более всего не рекомендовал Леваков, и прежде всего с директором госпиталя. И пошло… Он пил беспробудно днями, как в посольстве, так и в других местах. Его неоднократно привозили с вечеринок в доску пьяным. Были у него в посольстве и семейные знакомства — жены двух шифровальщиков из референтуры. Одна — жена шифровальщика посольства, другая — шифровальщика торгпредства.
Эти две молодящиеся женщины постоянно были вместе и имели репутацию сплетниц в посольстве. Они постоянно прогуливались под руку и стреляли везде своими жадными глазами. Вот с ними-то и сошелся Мыльников. Уж не знаю, какие у них были отношения, только он часто пропадал то в квартире одной, то в квартире другой, а то они обе посещали его. Все это происходило в рабочее для их мужей время. И вот однажды наступил апогей всего этого беспробудного веселья Мыльникова. Как-то вечером, выпив все, что у него было, но не удовлетворившись, он решил посетить одну из своих приятельниц и разжиться выпивкой там. Но было уже 11 часов вечера, и к тому же ее муж был дома. Но в том состоянии, в котором пребывал Мыльников, ему уже было все равно. Он постучал в дверь, ему не ответили. Тогда он постучал громче, и еще громче. В конце концов он начал колотить в дверь кулаками и ногами, крича при этом: «Дайте водки, суки, а то я вас всех разнесу!» И ведь муж на этот стук не вышел и не попытался успокоить наглеца. Вызвали офицера безопасности, и уже он отвел Мыльникова домой.
На следующий день Мыльникова вызвал к себе посол и посетовал на его поведение. Поскольку Мыльников уезжал на следующий день в отпуск, посол сказал, что не будет сообщать в ЦК о происшествии. Но он взял честное слово с Мыльникова, что тот сам расскажет в Москве о случившемся.
Как выяснилось позднее, Мыльников рассказал о своем «моральном падении» и при этом плакал горючими слезами и божился, что этого больше не повторится. «Повинную голову меч не сечет», а особенно если голова партийная. Мыльников вернулся в посольство и как ни в чем не бывало опять начал заниматься тем же самым и с прежним размахом.
Где-то летом 1981 года информационные возможности резидентуры неожиданно улучшились. Один из наших офицеров Азоян служил до КГБ в войсках радиоперехвата. Он предложил развернуть «тарелку» в комнате радиоперехвата «Марс» и направить ее на юго-запад, то есть в район боевых действий между Ираном и Ираком. После нескольких дней кропотливых поисков вдруг он натолкнулся на интересную частоту. После проверки выяснилось, что это был радиотелефон личной канцелярии преемника Хомейни, аятоллы Монтазери. Эта канцелярия связывалась со всеми как на фронте, так и внутри страны, и говорили они о многом совершенно открыто. Удача была невероятная. Теперь из резидентуры шла информация с пометкой «документальная».
Во время моего пребывания в отпуске в Москве летом 1981 года руководство Управления «С» сообщило мне, что для меня подобрана замена. Однако, по их мнению, было бы желательно, чтобы молодой офицер провел еще один год в Центре и набрался бы больше опыта в оперативной работе. В этой связи мне было предложено остаться в Иране на пятый год. Моя первая реакция была совершенно отрицательной. Мол, я на пределе, больше не могу выдержать, и, кроме того, вы мне обещали. Я не хотел больше оставаться в Иране. Р