азведывательная работа в экстремальных условиях давала о себе знать. Ко мне отнеслись с пониманием и сказали, чтобы я сначала отдохнул в отпуске, а затем мы вернемся к этой теме. Они прекрасно знали, что делали. Окунувшись опять в советскую действительность, я вскоре изменил свое мнение. Ситуация в Москве неуклонно менялась в худшую сторону. Постоянные очереди, пустые прилавки, озлобленные люди, серость и подавленность. Народ старался залить свои проблемы водкой, пьянство неуклонно возрастало. Возрастала также и преступность. От своих друзей я узнал об эпидемическом размахе квартирных краж в Москве. Причем большинство краж было нацелено на квартиры номенклатуры и людей, им прислуживающих. Коррупция достигла таких размеров, что теперь за деньги можно было купить все, что угодно, было бы достаточно денег. Один из моих школьных приятелей, который вырос в крупного дельца черного рынка, купил себе должность в одном очень высоком номенклатурном учреждении.
На меня все это действовало очень удручающе. Не хотелось выходить на улицу, а особенно идти в магазины и видеть до отчаяния доведенных людей. В этой ситуации Иран даже при Хомейни казался раем. В конце отпуска я согласился остаться в Иране еще на один год.
В феврале 1981 года мне сделали операцию на ноге, вытащили установленные после аварии железки, и я быстро начала восстанавливаться. К приезду мужа в отпуск я уже могла ходить на каблуках.
Володе дали путевку в подмосковный санаторий КГБ «Семеновское». От Москвы меньше 100 километров, мы прекрасно проводили время. Купили «Волгу» и часто выезжали в Москву, встречались с родными и друзьями.
В Тегеран в этот раз мы возвращались новым для нас маршрутом — до Баку мы ехали на поезде, а потом должны были плыть на теплоходе «Гурьев» до иранского порта Энзели. В Баку нас с истинно восточным гостеприимством встретили сотрудники КГБ Азербайджана, день пролетел незаметно. «Гурьев» отплывал вечером. Еще в поезде я начала причитать:
— Володя, меня укачает. Володя, меня будет все время тошнить.
Опыт морских путешествий у меня был небольшой, еще из детства, но я твердо усвоила, что это не для меня, я укачиваюсь.
И вот мы в нашей каюте. Минут десять на палубе любуемся нефтяными пятнами на поверхности воды. Усталость после долгой дороги заставляет меня вернуться в каюту и прилечь отдохнуть, хотя еще довольно рано.
Когда я проснулась, то поняла, что мы не плывем. Было светло. — Володя, что случилось? Где мы?
— Мы в Иране. Ты проспала все наше плавание, мы уже приплыли.
В порту нас ждала машина с оперативным водителем. Расстояние до Тегерана больше 300 километров, и вот тут меня и укачало.
В посольстве меня ждал сюрприз. За время моего отсутствия был достроен новый посольский жилой дом. Я, конечно, знала, что дом достроили и мы теперь будем жить не в городе. Но перед отъездом в отпуск Володя все приготовил к моему возвращению в Тегеран. Он выбрал квартиру, расставил мебель, мне ничего не надо было обустраивать.
И соседи были прекрасные — семья сотрудника резидентуры Басенци Азояна с женой Маро и двумя дочками. На родине Басик, как мы звали Басенци, сделал прекрасную карьеру, он стал начальником разведывательного управления генерального штаба вооруженных сил Армении, генерал-майором, но, к сожалению, рано ушел из жизни в возрасте 58 лет.
Конечно, жить на территории посольства было удобней и безопасней. Я не работала, старалась радовать мужа своей стряпней и много читала. Читали мы всегда, особенно любили читать вслух друг другу по очереди во время обеденного перерыва, который в посольстве длился два часа.
Володя сказал, что его повысили в звании, и он хочет это отметить. Я с радостью согласилась.
Благодаря тому, что муж регулярно отправлял и принимал дипломатическую почту, у нас часто был продукт, по которому многие скучали и ностальгически глотали слюну при его напоминании, — свежий черный хлеб. Молодцы дипкурьеры, они возили с собой черный хлеб и одаривали им страждущих по всему миру. А еще была трехкилограммовая неоткрытая банка селедки, обычно такую банку открывали и делились с друзьями и соседями, сразу столько не съесть.
Решили сделать фуршет для всех, а для близких стол. Весь день я делала крошечные бутербродики из черного хлеба с кусочком селедочки, кусочком сливочного масла, свежим огурцом и зеленым луком. Как раз к водке. Сотрудники заходили, поздравляли, выпивали, закусывали и уходили. А для стола Володя в сумке-холодильнике привез горячий шашлык из ближайшего кафе. Как же далеко от этого шашлыка то, что теперь у нас называют этим словом. В Иране это необыкновенно вкусное тающее во рту мясо молодого барашка или осетрина.
Все прошло очень спокойно, без эксцессов, хотя мужчины выпили приличное количество спиртного.
Из Тегерана я уезжала 24 марта. Это был вынужденный отъезд из-за проблем со здоровьем мамы. До самых последних минут выхода из дома мы с Володей вслух по очереди читали книгу, которую в посольстве передавали из рук в руки и на нее стояла очередь, — «Двадцать писем другу» Светланы Аллилуевой. Дочитать не успели, надо было ехать на вокзал.
Меня провожали два вице-консула. Муж и Сережа Поляков. Высокие, красивые, залюбуешься. А как они однажды запели на два голоса а капелла «Летят утки», так и хотелось сказать, что они не там служат, им на сцену надо с таким талантом.
Я, как всегда, наготовила и оставила Володе всякой еды. И уже перед самым отправлением поезда напомнила:
— Володя, не забудь, там целая кастрюля оливье, его надо съесть за два дня, а то испортится.
— Ну вот, зачем ты это говоришь при Полякове? Он прямо с вокзала придет к нам и, пока все не съест, не успокоится, его Ольга на диете держит, чтобы не толстел.
Это была последняя фраза перед отправкой поезда, мы смеялись, поезд тронулся.
Больше мы никогда друг друга не видели.
Покончив с левыми организациями, иранские власти начали заниматься «потенциальными» врагами режима. Началось гонение на бехаистов. Директором курсов русского языка в Тегеране был иранец, исповедующий бехаизм. За это он и был арестован. Участь всех арестованных в то время была почти всегда стопроцентно предрешенной. Пытаясь спасти свою жизнь, директор курсов русского языка сделал признание, которое, по его мнению, должно было повысить к нему интерес властей. Он признался, что на протяжении долгого времени был агентом КГБ. Не помогло. Быстро допросив его о работе с КГБ, власти вынесли смертный приговор и быстро привели его в исполнение. Этот пример хорошо демонстрирует, как права разведка КГБ, которая постоянно инструктирует своих агентов не признаваться в сотрудничестве.
Курсы русского языка в Тегеране существовали под эгидой советского Культурного центра. Резидентура КГБ особо эти курсы не использовала, прекрасно понимая, что они находятся под контролем САВАК. Так оно и было. Через директора курсов, который еще и сотрудничал с САВАК, было известно, что одновременно на курсах изучали русский язык пять-шесть человек из САВАК в год. Казалось бы, благодатное поле деятельности для нашей контрразведки, но, как уже упоминалось ранее, среди наших контрразведчиков не было «идиотов», которые были готовы играть с огнем. Таким образом, эти курсы приносили гораздо больше пользы САВАК, чем нам.
Последним из резидентуры КГБ, кто поддерживал контакт с директором курсов, был начальник линии «КР» Юрий Денисов. Это был единственный контакт Денисова, и осуществлял он его на территории посольства. Во время допросов директор курсов назвал имя Денисова как своего контакта в резидентуре. Реакция иранцев была быстрой. Денисова выдворили из страны. Хотя и грустная, но ситуация была смехотворная. Юра Денисов, который не владел местным языком, даже названий улиц вокруг посольства и то не знал, не разговаривал с иранцами кроме как через переводчика, который не имел контактов даже среди англоговорящих иностранцев, в общем, самый безобидный для иранцев — и вдруг выдворен. Воистину, пути Господни неисповедимы.
Процесс подгребания иранскими властями потенциально возможных врагов режима привел к еще одному удару по резидентуре КГБ. За принадлежность к прошахским кругам была арестована бывшая иранская журналистка. Стараясь спасти свою жизнь, она также призналась в сотрудничестве с КГБ. Ее псевдоним был Лиза. Во время допросов она опознала по фотографии того, кто поддерживал с ней контакт. Это был начальник линии «ПР» нашей резидентуры Алексей Панченко.
Таким образом, руководящее звено резидентуры было ополовинено. Все эти выдворения наших офицеров, предыдущие и последние, отрицательно сказались на качестве состава резидентуры. Выдворяются ведь, как правило, те, кто много работает, те, кто только демонстрирует активность, остаются нетронутыми. В новом составе резидентуры офицеры были в основном из провинции, слабо подготовленные как в языковом, так и в страноведческом плане. Московско-университетского лоска в резидентуре больше не было.
После выдворений Денисова и Панченко я оставался в резидентуре самым старым офицером по сроку пребывания в Иране. За все время пребывания я ни на день не прекращал разведывательную работу. Логически это делало меня теперь основной целью иранской контрразведки. До сих пор им не везло. Они не могли меня поймать ни на чем. Каждый раз, когда за мной выставлялась слежка, я ее обнаруживал и отменял операцию. Если раньше слежка за мной выставлялась примерно раз в месяц, то теперь они решили держать меня постоянно. За мной шли машины каждый раз, когда я выезжал из посольства, за мной шли пешком даже по пути в магазин. Я, как и прежде, делал вид, что их не замечаю. Все это напоминало ситуацию с моим бывшим шефом Головановым и означало только одно. Я намечен на выдворение. Где-то ближе к концу 1981 года меня в одном случае держали под каждодневным наблюдением почти два с половиной месяца. Меня это особо не волновало. Усиленную слежку я использовал для оттачивания приемов обнаружения наблюдения. Когда же мне нужно было проводить операцию, то меня вывозили из посольства скрытно. Однажды мне пришлось исчезнуть на два дня из посольства и молча просидеть в квартире одного из советских специалистов в городе, чтобы в конце второго дня вечером выйти на встречу с агентом.