руки и ноги ходили ходуном, и он бормотал одну и ту же фразу:
— Это тюрьма, это тюрьма, это тюрьма…
— Не бойтесь, я здесь уже не первый раз, и меня не посадили, — успокаивала я его. И себя.
Даже маму я не посвящала в подробности этого кошмара, все в себе носила. Иногда прямо после допроса ехала на работу — у меня же все хорошо. Шел уже 1986 год, я крутилась как могла, бегала по редакциям и бралась за любую подработку. Журналы «Знание — сила» и «Новый мир» выручали меня в то время, давая возможность заработать вычиткой рукописей и чтением корректуры.
Я была формально замужем и с каждой заработанной с трудом копейки платила не только подоходный налог, но еще и налог на бездетность. Имущество все еще было арестовано, вклад в банке тоже. И я заставила себя начать судебное дело по признанию Володи сначала безвестно отсутствующим, а затем и умершим. Я подала исковое заявление в свой районный суд, и 21 октября 1986 года на основании решения суда я получила в ЗАГСе свидетельство о смерти Владимира Андреевича Кузичкина. Место смерти — прочерк, причина смерти — прочерк. В те дни со мной творилось что-то ужасное, у меня было чувство, будто я его убила, я плакала, плакала и плакала.
Во многих публикациях гуляет версия, что свидетельство о смерти мне выдало КГБ. Нет, были судебные заседания, приходили мои соседи, которые подтверждали, что его не видели больше трех лет, все оформлялось в судебном порядке, без КГБ. В МИДе мне выдали справку о том, что Володя пропал без вести. Эта справка была приобщена к делу, один экземпляр у меня сохранился.
Никто и не думал снимать арест с имущества, я ездила за рулем без документов, и когда меня останавливала милиция, я вместо документов советовала им обратиться к полковнику Щербакову в следственный отдел КГБ.
Дело было еще и в том, что машину мы купили, одолжив часть денег у своих тегеранских соседей — Николая и Наташи Иночкиных, и, как потом мне рассказывала Наташа, только ленивый в Тегеране не подошел к ним с мужем и с радостью не сообщил, что «плакали ваши денежки, Кузичкина нет, тю-тю ваша валюта». Мы занимали у них не рубли, а так называемые чеки, и вернуть долг я могла единственным способом — сняв арест с вклада во «Внешторгбанке». Расплатиться денег должно было хватить. Наташа и Николай уже вернулись в Москву, но ничем не напоминали мне о долге, честь им и хвала за эту деликатность.
С моей стороны были робкие попытки во время «бесед» в Лефортове вернуть документы на машину, ответ следователя поразил меня:
— Мы знаем (сколько раз я слышала это «мы знаем» из уст сотрудников КГБ, не сосчитать), что вы были в аварии. И вот вдруг вы опять попадете в аварию и погибнете. Тогда все спецслужбы и пресса будут утверждать, что ваша гибель — это дело рук КГБ, что все устроено нами.
Мне они угрожали тюрьмой, но так еще не пугали. Да я и не поняла, что это было, — очередная угроза или предупреждение, — но мне отказали.
Машина и без документов продолжала жить своей личной жизнью. В одно не очень доброе, как оказалось позднее, осеннее утро я рассеянно посмотрела в окно и вместо моей машины увидела темное, не припорошенное первым снегом пятно. На весь почти четырехсотквартирный дом было 6 или 7 машин, которые стояли на импровизированной стоянке рядом с домом. Выскочила на улицу, результат тот же — «Волга» исчезла. Конечно, если посмотреть на все то, что происходило тогда в моей жизни, угон машины не был большим горем, но еще и это!
Написала заявление в милицию. Особой надежды не питала, а вдруг? Через неделю или дней через десять мне позвонили из моего отделения милиции и пригласили поехать с ними на опознание автомобиля. Интуиция мне подсказала, что одной лучше не ехать, и я попросила помочь мне своего хорошего знакомого, у которого тоже была «Волга» и он был отличным водителем.
На милицейском «уазике» где-то на 60-м километре Киевского шоссе мы свернули на проселок, а потом выехали на опушку леса, окружавшего поле. Здесь и стояла, севшая на «пузо» в глине, моя машина. Ее обнаружил тракторист и сообщил в милицию.
Номера на машине были мои, но их явно снимали и меняли на другие, так как они были просто прикручены проволокой.
— Вполне возможно, что машину использовали в преступлении, — сказал один из сотрудников милиции. — Подойдите, откройте багажник. Будьте осторожны, там может быть труп.
Вокруг стоит толпа мужиков, а я на ватных ногах иду открывать багажник. Трупа нет. Из машины взяли все мало-мальски интересное — чехлы, купленные в магазине «Березка», импортную канистру, какие-то мелочи.
Пока мы доехали, пока милиция осматривала все, потом вытаскивали «Волгу», стало темнеть и подморозило. Как хорошо, что мне было кого посадить за руль. Понятия «зимняя резина» в то время не существовало, дорога покрылась ледяной коркой, я могла и не справиться.
Машину мы оставили во дворе отделения милиции, так как замок зажигания был сломан и любой мог ее завести. Но через два дня мне позвонил начальник отделения и попросил машину забрать — в их охраняемом самой же милицией закрытом дворе машину начали разбирать потихоньку, кто это мог сделать, вопрос не стоял. Не буду же я писать заявление в органы МВД на органы МВД. Эпопея с угоном закончилась благополучно, «Волга» служила мне еще несколько лет.
Итак, надо было что-то делать, но что и как, я совсем не понимала. Я и КГБ — это даже не две большие одесские разницы, а просто величины несопоставимые.
Хочу поделиться историей, которую рассказал один священник. Думаю, что не только я, но и многие из тех, кто будет это читать, применят ее и к своей жизни и, как и я, вспомнят очень много похожего, когда откуда-то приходит помощь, для неверующего — совпадение, а для верующего — промысел Господа. Кратко: священник занимался устройством храма при родильном доме в одном из городов в центре России. Однажды он направлялся в этот роддом для очередной встречи с главным врачом, которая, кстати, была инициатором открытия церкви при медучреждении, но по пути зашел освятить небольшой обувной магазин, владелица давно просила это сделать.
— Батюшка, денег у меня мало, а отблагодарить вас очень хочется. Возьмите, пожалуйста, ботинки женские, качество самое лучшее и размер даю ходовой, 37-й. Пожалуйста, возьмите, пригодятся, — сказала хозяйка магазина.
— Зачем мне женская обувь? Ничего не надо, — отказывался священник.
Но владелица магазина так настаивала, что было невозможно отказаться, и батюшка, взяв пакет с обувной коробкой, пошел дальше по своим делам.
Придя в роддом и подойдя к кабинету главврача, он стал свидетелем тяжелой сцены. Доктор уговаривала бабушку новорожденного ребенка не заставлять дочь от него отказаться. Та плакала и говорила, что они с дочкой могут рассчитывать только на себя, помощи ждать не от кого, а материальное положение у них тяжелое.
— Поймите, какой ребенок, я хожу в рваной обуви, ноги промокают, а денег на новую нет, — со слезами говорила женщина.
— Какой у вас размер ноги? — неожиданно спросил батюшка.
— Тридцать седьмой, — машинально ответила женщина сквозь рыдания.
— Возьмите, — протянул священник пакет с ботинками.
Женщина взяла пакет и выбежала из роддома.
Через два часа она с цветами пришла встречать дочку и новорожденного внука.
Так и в моей ситуации с поисками юриста, который согласился бы мне профессионально помочь, «ботиночки» уже были у нужного человека.
Этим человеком была Нина Яковлевна Иванова. Когда я приехала в Тегеран с пуделем, Лена Милушина, жена одного из дипломатов нашего посольства, увидела собаку, сразу же с радостью ее потискала и сообщила, что «в Москве стричь Арчи будет Нинка. Она моя подруга, я дам ее телефон».
О Нине Яковлевне можно рассказать очень много интересного, но я скажу только, что она была вдовой генерала, много лет прожила с мужем в Германии, откуда и привезла в СССР первого малого пуделя. Ее муж после нескольких инфарктов рано умер, сыну надо было получать образование, и Нина Яковлевна начала стричь пуделей, тем более что она умела это делать и имела все необходимые инструменты. Она стала квалифицированным судьей и ездила на все выставки собак в Европу. Просто так попасть к ней было невозможно, все владельцы собак были людьми непростыми. Например, в один из приездов к ней я столкнулась с Викторией Брежневой, она привезла довольно запущенного немолодого песика, по словам Виктории, подаренного Леониду Ильичу в Чехословакии.
Нине Яковлевне я рассказала все, отреагировала она замечательно, ничего в наших с ней отношениях не изменилось. Я не просила ее о помощи, я даже пыталась смириться с ситуацией. Она сама предложила мне адвоката, который, по ее мнению, может мне помочь.
И снова это было знакомство с необыкновенным человеком. Еду на Большую Серпуховскую улицу в юридическую консультацию. Викентий Вячеславович Махровский. В нем впечатлило меня все. Это был, если хотите, Добровинский своего времени. Манеры, утонченное щегольство, холеность и изысканность. И бесстрашие. Он очень внимательно меня выслушал, задавал вопросы, чувствовалось, что ему интересно. Его предложения меня немного испугали, я боялась вступать в открытый конфликт с КГБ, но Викентий Вячеславович был спокоен и уверен.
Первое, что мы сделали, — это написали жалобу на КГБ в Генеральную прокуратуру СССР. Когда я пришла в приемную прокуратуры на Пушкинскую со своими документами, народа было полно, люди ехали сюда со всей страны, надеясь решить свои судебные и иные проблемы. Ждали днями и часами, но ко мне очень быстро вышел какой-то сотрудник и принял меня. Лицо его выражало бесконечное удивление, он даже его не скрывал, наглость с моей стороны, по его убеждению, была неслыханная.