Политбюро согласилось с предложением Андропова, и первый секретарь Свердловского обкома Борис Николаевич Ельцин получил указание снести Ипатьевский дом.
Говорят, что, если бы не Андропов, а кто-то другой руководил КГБ, репрессии в стране могли принять сталинские масштабы. Это, конечно, не исключено. Находились члены политбюро, которые по каждому поводу требовали еще более жестких мер. Но масштаб и накал репрессий определялись поведением генерального секретаря. А Брежнев лишней жестокости не хотел.
Писателю Константину Михайловичу Симонову Брежнев сказал:
— Пока я жив… — И поправился: — Пока я в этом кабинете, крови не будет.
Другой человек на посту председателя КГБ, не наделенный изощренным умом Андропова, не додумался бы до такой всеобъемлющей системы идеологического контроля над обществом.
Комитет рождал не смертельный, как когда-то, но все равно страх. Партийная власть не была такой страшной. Она была более открытой, ей можно было попытаться что-то доказать. С тайной властью спорить было нельзя. Человека признавали преступником, но это делала невидимая власть. Оправдываться, возражать, доказывать свою правоту было некому и негде. КГБ никогда и ни в чем не признавался.
Виктор Гришин пишет в своих воспоминаниях:
«С приходом в Комитет государственной безопасности Ю. В. Андропов отменил все меры по демократизации и некоторой гласности в работе госбезопасности, осуществленные Н. С. Хрущевым. По существу, восстановил все, что было во время Сталина (кроме, конечно, массовых репрессий)…
Он добился восстановления управлений госбезопасности во всех городах и районах, назначения работников госбезопасности в НИИ, на предприятия и учреждения, имеющие оборонное или какое-либо другое важное значение. Органы госбезопасности были восстановлены на железнодорожном, морском и воздушном транспорте…
Вновь стали просматриваться письма людей, почта различных организаций. Восстановлена система „активистов“, „информаторов“, а проще доносчиков в коллективах предприятий, учреждений, по месту жительства. Опять началось прослушивание телефонных разговоров, как местных, так и междугородных».
Андропов вроде бы неплохо относился к своему бывшему подчиненному Александру Евгеньевичу Бовину. Но когда КГБ перехватил письмо Бовина, который жаловался, что вынужден тратить свой талант на службу ничтожествам (то есть в первую очередь генеральному секретарю), Юрий Владимирович поспешил доложить о письме Брежневу. Бовина выгнали из ЦК. При этом Андропов клялся, что не имеет к этому никакого отношения.
И это не единственный случай. Я знаю человека, который без объяснения причин при Брежневе был не просто снят с должности — ему вообще запретили заниматься любимым делом. Для него это был страшный удар. Он заподозрил, что это дело рук КГБ. Написал Андропову, которого знал, с просьбой объяснить: в чем причина?
Его пригласил начальник Главного управления контрразведки, заместитель председателя КГБ, пожал руку, был необыкновенно любезен и торжественно заявил:
— Юрий Владимирович просил меня передать вам, что у Комитета государственной безопасности не было, нет и, надеемся, не будет к вам никаких претензий.
А после смерти Андропова помощник Черненко, занимавшийся этим делом, обнаружил, что виновником был КГБ, что на этого человека составили огромное дело. Чекисты записали его разговор, в котором он с болью говорил, что ввод войск в Афганистан — преступление и что Брежнев в маразме. Андропов лично прослушал запись разговора (он делал это регулярно) и распорядился об увольнении. А потом разыграл целый спектакль, демонстрируя свою непричастность…
При этом Андропов не хотел войти в историю душителем свободы.
— Как-то из ЦК пришло представление на награждение орденами группы актеров и режиссеров, — вспоминал его помощник Игорь Синицын. — В списке был и Юрий Петрович Любимов. Андропов написал против его фамилии — «нет». Я удивился и говорю: «Юрий Владимирович, ведь сразу же станет известно, что именно вы вычеркнули Любимова». Он сразу же зачеркнул свое «нет» и написал «согласен».
На апрельском пленуме 1973 года Брежнев, отступив от текста, сказал:
— КГБ под руководством Юрия Владимировича оказывает огромную помощь политбюро во внешней политике. Обычно думают, что КГБ — это значит только кого-то хватать и сажать. Глубоко ошибаются. КГБ — это прежде всего огромная и опасная загранработа. И надо обладать способностями и характером. Не каждый может не продать, не предать, устоять перед соблазнами. Это вам не так чтобы… с чистенькими ручками. Тут нужны большое мужество и большая преданность.
На этом пленуме Брежнев ввел Андропова в политбюро. К шестидесятилетию, в 1974-м, наградил Золотой Звездой Героя Социалистического Труда.
В декабре 1973 года Андропов, который, как и некоторые его предшественники, и дня не служил в армии, был произведен сразу в генерал-полковники, а через три года — в генералы армии. За звание и выслугу лет Андропов получал четыреста рублей прибавки к своим семистам министерского жалованья. Правда, особых возможностей потратить деньги у него, как и у остальных членов политбюро, не было.
В 1973 году у него появился новый помощник по делам политбюро — Игорь Елисеевич Синицын, сын бывшего сотрудника разведки, но сам — сугубо штатский человек.
— Юрий Владимирович производил тогда впечатление очень крепкого человека, — рассказывал мне Игорь Синицын. — Он каждый день сорок минут занимался гимнастикой. Когда ехал в машине, то не забивался в глубь лимузина, а садился у окна на откидное сиденье.
Правда, уже тогда у него на письменном столе стояли два вида соков — клюквенный и лимонный, да еще бутылочка «трускавецкой» минеральной воды для почечников. Помощники знали, что у него почки барахлят, но держался он молодцом.
У него был очень напряженный график работы. Он приезжал к девяти утра и уезжал в девять вечера. Днем он час отдыхал, потом обедал и возвращался в свой кабинет, который покидал только для того, чтобы доложить срочные бумаги Брежневу, побывать в здании разведки в Ясеневе или пройти процедуры в больнице. В субботу сидел с одиннадцати до шести вечера и даже в воскресенье днем приезжал на несколько часов.
Единственное развлечение, которое он себе позволял, — ежевечерние прогулки — десять тысяч шагов, как ему советов личный врач. Когда уходил в отпуск, то две недели проводил Крыму, а две недели — в Минеральных Водах.
— Его состояние резко ухудшилось где-то в конце 1979 года, мне кажется после поездки в Афганистан, — продолжал Синицын. — Он внешне изменился — очень облысела голова, кожа стала желтого цвета. И рука стала слабой — ее даже опасно было пожимать.
А за пару лет до этого что-то в нем изменилось. Первые годы, по словам Синицына, Юрий Владимирович излагал очень интересные идеи о переустройстве страны, экономики, банковской системы, а потом — как отрезало.
Свои идеи Андропов изложил в 18-страничной записке, которую 8 января 1976 года прислал Брежневу:
«Дорогой Леонид Ильич!
Настоящий документ, подготовленный мною лично, предназначается только для Вас. Если Вы найдете в нем что-либо полезно для дела, буду очень рад, если нет — то прошу считать, что такового в природе не было».
И что же Андропов предлагал сделать? Взять на вооружение большевистскую партийность, строгую организованность и железнун дисциплину. Выдвигать на партийную работу не специалистов, а профессиональных политических руководителей. А так называемые «деловые люди», писал Андропов, всякий разговор начинают с чирканья цифирьев на бумаге. И возникает вопрос: чем же такой руководитель отличается, например, от американского менеджера, для которого дело — это прежде всего расчеты, деньги, а люди — вопрс второстепенный. В наших условиях такие «деловые люди» — это деляги…
Вот и все идеи Юрия Владимировича…
— К каждому заседанию политбюро, — говорил Синицын, — я готовил ему материалы — по всем пунктам повестки дня, чтобы он мог полноценно участвовать в дискуссии. Я очень коротко писал ему, что думаю по каждому из вопросов. И где-то в 1977 году обратил внимание на то, что он словно перестал читать мои заметки — раньше они были исчерканы его замечаниями, а теперь возвращались девственно чистыми. Я спросил, что случилось. Он ответил: «Я все читаю, но зачем ты мне это пишешь. Хочешь, чтобы меня из политбюро выгнали?» Он стал бояться высказывать какие-то свежие мысли.
Андропов очень боялся Брежнева, но какие-то мечты о власти, конечно, лелеял.
Председателя КГБ тяжелая болезнь лишила всех иных человеческих радостей, кроме работы и наслаждения властью.
К его шестидесятилетию в здание на Лубянке было доставлено огромное количество подарков, среди которых были и уникальные, скажем дивный чешский хрусталь — презент от чехословацкого лидера Густава Гусака. Все подарки собрали в здании коллегии КГБ. Юрий Владимирович их осмотрел и оценил.
Он повернулся к заместителю по хозяйственным делам — Ардалиону Николаевичу Малыгину, бывшему заведующему сектором отдела административных органов ЦК КПСС, и сказал:
— Это подарки не мне, а моей должности. Отправь все это в спецбуфет. — То есть не утащил все на дачу или на квартиру, а поступил очень разумно и щепетильно. Такая же щепетильность у него была и в других вопросах — хозяйственных, бытовых.
Анатолий Сергеевич Черняев, который много лет проработал в международном отделе ЦК КПСС, пишет, что в конце 1967 года Брежнев поехал в Прагу и быстро вернулся. Рассказал своим помощникам: «Первый секретарь Новотный жалуется на членов президиума, те норовят отозвать меня в сторонку, напрашиваются на разговор чуть не ночью, кроют первого секретаря. Каждый тянет меня в свою сторону, завлекает в союзники. Зачем мне это? Говорю: „Готовьте самолет, завтра улетаем. Не хватало в их внутреннюю склоку лезть. Пусть сами разбираются“». А через девять месяцев Брежнев ввел войска в ЧССР. Что же произошло?