Он вспоминает, как во время допроса кто-то зашел в кабинет, и следователь вскочил.
— Кто у вас?
— Гронский Иван Михайлович.
Человек подошел к арестованному вплотную:
— Ну что, Иван, пишешь?
Гронский пригляделся — Ежов. Они познакомились в начале 30-х. Ежов запомнился ему как человек невысокой культуры. Был он небольшого роста, худой. На щеках — постоянный болезненный румянец, из-за которого старые чекисты называли его «чахоточным Вельзевулом».
— Не пишу и не собираюсь писать, — ответил Гронский.
— А я тебе очень советую писать!
— Мало ли что ты мне советуешь! Объективно, ты, Николай, делаешь контрреволюционное дело, и партия тебе этого никогда не простит.
Ежов начал кричать. Гронский его перебил:
— Ну что ты шумишь? Неужели ты не понимаешь, что исполнителей убирают, и вслед за нами ты пойдешь в тюрьму.
Ежов буквально выбежал из кабинета. Следователь покачал головой:
— Иван Михайлович, вы подписали себе смертный приговор!
Но Ежов, по словам Гронского, не обиделся и даже прислал старому знакомому папирос. Возможно, в реальности Гронский все же не беседовал с наркомом так резко…
Через несколько месяцев очередной следователь выколачивал из Гронского показания, ставя ему в вину документы со штампом «секретно», которые у него нашли при обыске.
Гронский решил прибегнуть к последнему аргументу:
— Да что ты ко мне пристаешь? Возьми телефон, позвони Николаю. Он тебе скажет, что я имел право хранить документ любой секретности.
— Кто такой Николай?
— Твой нарком — Ежов.
— Он такая же сволочь, как и ты!
— Как-как? Значит, и он арестован?
Следователь осекся и нажал кнопку:
— Увести!
Ежов болел — у него был туберкулез, псориаз. Когда его поместили в тюремную больницу, там он значился не под своей фамилией: писали «пациент № 1». Бывшего министра госбезопасности Виктора Семеновича Абакумова в тюремной больнице тоже будут именовать примерно так же — «арестованный № 15».
Ежова обвиняли в «изменческих, шпионских взглядах, связях с польской и германской разведками и враждебными СССР правяшими кругами Польши, Германии, Англяи и Японии», в заговоре, подготовке государственного переворота, намеченного на 7 ноября 1938 года, в подрывной работе.
Ежов признал, что германская разведка завербовала его в 1930 году: «Прикрываясь личиной партийности, я многие годы обманывал и двурушничал, вел ожесточенную и скрытую борьбу против партии и советского народа».
Он признал, что все начальники лагерей — контрреволюционные элементы. Рассказывал о преступной деятельности двух маршалов — инспектора кавалерии РККА Семена Михайловича Буденного и начальника генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова, а также народного комиссара иностранных дел Максима Максимовича Литвинова и заявил о том, что Прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский связан с враждебными элементами.
Это означало, что чекисты и на этих людей подбирали материалы. Сеть закидывалась очень широко — практически на всех сколько-нибудь заметных в стране людей. И как только Сталин проявлял интерес, нужное дело клали ему на стол.
Но эти материалы в ход не пошли, все остались на свободе. Почему Сталин одних помиловал, а других казнил, понять невозможно.
Ежов признал, что готовил теракты против вождя — собирались стрелять в Сталина во время банкета или во время просмотра кинофильма.
Словом, Ежов признавался во всем: «Я не отрицаю, что пьянствовал… Часто заезжал к одному из приятелей на квартиру с девочкой и там ночевал».
Обвинили его и по статье 154-а в мужеложстве, совершенном с применением насилия или с использованием зависимого положения потерпевшего. Но в приговоре эта статья не значилась. Сам Ежов признал свое «морально-бытовое разложение»: «Речь идет о моем давнем пороке педерастии». Рассказал, что «взаимоактивные связи» начались у него с молодости.
Гонения на гомосексуалистов в Советском Союзе и в Германии начались почти одновременно.
Российские историки обнаружили датированную 13 декабря 1933 года докладную записку Сталину заместителя председателя ОГПУ Генриха Ягоды:
«Ликвидируя за последнее время объединение педерастов в Москве и Ленинграде, ОГПУ установило существование салонов и притонов, где устраивались оргии…
Педерасты занимались вербовкой и развращением совершенно здоровой молодежи, красноармейцев, краснофлотцев и отдельных вузовцев…
Закона, по которому можно было бы преследовать педерастов в уголовном порядке, у нас нет… Полагал бы необходимым издать соответствующий закон об уголовной ответственности за педерастию».
Закон приняли, причем гомосексуалистов судили во внесудебном порядке как политических преступников.
Постановление о привлечении Ежова к уголовной ответственности подписал старший следователь следственной части НКВД старший лейтенант госбезопасности Василий Тимофеевич Сергиенко.
В органах госбезопасности Сергиенко начинал фельдъегерем, перед этим работал в Харькове заведующим магазином при спирто-водочном заводе. За девять лет из фельдъегерей он дошел до сотрудника центрального аппарата НКВД и в 1939 году стал начальником следственной части Главного управления госбезопасности НКВД.
После дела Ежова его командировали в Киев заместителем наркома внутренних дел Украины. В начале 1941-го назначили наркомом. По словам Хрущева, это был «оборотистый человек». Сергиенко поспешил доложить в Москву, что Хрущев намерен сдать Киев, не хочет оборонять город. Сталин обвинил Хрущева и командование Юго-Западного фронта в трусости.
После войны всплыли весьма неприятные для наркома факты. Когда немцы подходили к Киеву, Сергиенко, как говорится в документах, проявил «растерянность и трусость». Попав в окружение, сказал подчиненным:
— Я вам теперь не нарком, делайте что хотите.
В результате 800 человек из аппарата республиканского наркомата либо попали в плен, либо погибли. Сам он некоторое время жил в оккупированном Харькове, потом все-таки перешел линию фронта. В 1946 году Сергиенко перевели в ГУЛАГ и отправили начальником одного из лагерей, где он создал из заключенных оркестр и услаждал себя музыкой. В 1954 году его уволили и лишили генеральского звания.
Накануне суда в Сухановскую тюрьму приехал Берия и о чем-то говорил с Ежовым. О чем? Вероятно, Лаврентий Павлович проводил с арестованными те же беседы, что вел еще недавно сам Ежов: объяснял, что надо признаваться в своей вине, тогда появится шанс на снисхождение. Так это было или не так, спросить уже некого, поскольку расстреляли и Ежова, и Берию.
Но на следующий день в последнем слове Ежов сказал: «Вчера еще в беседе с Берией он мне сказал: „Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена“».
На суде Ежов заявил также: «Я почистил 14 тысяч чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил».
По существу он отверг все обвинения и закончил свою последнюю речь так:
«1. Судьба моя: жизнь мне, конечно, не сохранят… Прошу одно: расстреляйте меня спокойно, без мучений.
2. Ни суд, ни ЦК мне не поверят, что я невиновен. Я прошу, если жива моя мать, обесечить ей старость и воспитать мою дочь.
3. Прошу не репрессировать моих родственников и земляков, так как они совершенно ни в чем не повинны.
4. Прошу суд тщательно разобраться с делом Журбенко, которого я считал и считаю честным человеком и преданным делу Ленина — Сталина.
5. Я прошу передать Сталину, что никогда в жизни политически не обманывал партию, о чем знают тысячи лиц, знающих мою честность и скромность.
Прошу передать Сталину, что все, что случилось, является просто стечением обстоятельств и не исключена возможность, что и враги приложили свои руки, которые я проглядел. Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах».
Военная коллегия Верховного суда справилась с его делом за один день.
Его приговорили к смертной казни «за измену Родине, вредительство, шпионаж, приготовление к совершению террористических актов, организацию убийств неугодных лиц».
В решении суда говорилось: «Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года приводится в исполнение немедленно».
На следующий день, 4 февраля 1940 года, Ежов был расстрелян в подвале на Никольской улице.
Его падчерица Наталья, которая попала в детдом в шесть лет, а сейчас живет в поселке Ола Магаданской области, писала в своем обращении с просьбой о его реабилитации: «Ежов — продукт господствовавшей тогда системы кровавого диктаторства. Вина его в том, что он не нашел в себе сил отказаться от рабского служения Сталину, и вина его перед советским народом ничуть не больше, чем вина Сталина, Молотова, Кагановича, Вышинского, Ульриха, Ворошилова и многих других руководителей партии и правительства».
В июне 1998 года коллегия по военным делам Верховного суда отказалась реабилитировать Николая Ивановича Ежова.
Глава 5ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ БЕРИЯ
Знаменитый в годы войны авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев, создатель истребителей, вспоминал анекдот, рассказанный ему когда-то членом политбюро Андреем Александровичем Ждановым: «Сталин жалуется, пропала трубка. Говорит: „Я бы много дал, чтобы ее найти“. Берия уже через три дня нашел десять воров, и каждый из них признался, что именно он украл трубку. А еще через день Сталин нашел свою трубку, которая просто завалилась за диван в его комнате».
Жданов, рассказывая анекдот, весело смеялся…
Эта славная история, конечно, прежде всего характеризует самого Жданова, но и Берию тоже. Такая, выходит, у Лаврентия Павловича была репутация даже среди своих, товарищей по политбюро. Ради одобрительного слова Сталина ловкий человек готов на все, и жизнь невинных людей для него ничто.