Авторы всех версий утверждают, что охрана доложила о случившемся Берии. «А почему ему?» — задаются вопросом некоторые историки.
На самом деле охранники, следуя инструкции, позвонили министру госбезопасности Семену Денисовичу Игнатьеву. А он испугался, сказал охранникам: звоните Берии или Маленкову. Дозвонились до Маленкова. Он был как бы старшим. В два часа ночи он приехал вместе с Берией.
Охранники доложили, что нашли Сталина на полу, подняли его и положили на диван. Теперь он вроде как спит. Маленков с Берией испугались и не вошли в его комнату: вдруг Сталин проснется и увидит, что они застали его в таком положении. Они уехали.
Утром сотрудники охраны доложили, что товарищ Сталин так и не пришел в себя. Тогда приехали Маленков, Берия и Хрущев. Но только вечером 2 марта у постели Сталина появились врачи. Все это были новые люди, потому что лечившие Сталина врачи уже почти все были арестованы. Эти тоже не были уверены, что благополучно вернутся домой.
Первый подошедший к Сталину доктор боялся взять его за руку. Приехал министр госбезопасности Игнатьев и боялся войти в дом уже умирающего Сталина.
Вождь был на волосок от смерти, а они все еще трепетали перед ним. Никто не смог бы поднять на него руку. Сталин убил себя сам. Он создал вокруг себя такую атмосферу страха, что его собственные помощники и охранники не решились помочь ему в смертный час.
Все члены президиума ЦК боялись Сталина. И понятно почему. Хрущев вспоминал, как во время одного из последних приездов на дачу Сталина он сел за стол с краю. Его закрывала кипа бумаг, и вождь не видел его глаза. Он сказал Хрущеву:
— Ты что прячешься? Я тебя не собираюсь арестовывать. Подвинь бумаги и сядь ближе…
Говорят, что в последние недели и месяцы своей жизни Сталин остался без врачей, без медицинской помощи. Я спросил об этом профессора Владимира Павловича Наумова, который разбирал личные документы вождя.
— Нет, — ответил профессор Наумов, — врачи рядом с ним были. Они присутствовали и при последней болезни. Другое дело, что в обстоятельствах последних часов его жизни еще много неясного. Но уже удалось установить, что Сталин в ту ночь не ложился спать. Когда его нашли, он был в одежде. И он не снял зубные протезы. Если бы он ложился спать, снял бы их обязательно: всякий, кто носит зубные протезы, знает, почему на ночь их обязательно снимают.
Почему на дачу приехали именно Маленков, Берия и Хрущев? Только их, да еще Булганина, в последние недели своей жизни Сталин приглашал к себе. Остальным дороги не было. Молотов, Микоян, Каганович и даже старый друг Ворошилов висели на волоске. На дачу к себе Сталин их не пускал. Он не шутил, когда называл Молотова американским шпионом, а Ворошилова — английским.
Когда Сталин на последнем при его жизни XIX съезде партии набрал в президиум ЦК неожиданно много новых людей, это означало, что он хотел к ним присмотреться. Он собирал новичков, беседовал с ними, объяснял, как должен работать секретарь ЦК, что должен делать член президиума. Он готовился заменить ими старое руководство.
Услышав от врачей, что Сталин плох, тройка отправилась в Кремль. В сталинском кабинете собралось уже все партийное руководство. Сразу решили вызывать в Москву членов ЦК, чтобы в ближайшее время провести пленум.
Теперь твердо установлено и то, что Маленков, Молотов, Берия и Хрущев поспешили поделить власть, когда Сталин еще был жив и врачи даже сообщали о некотором улучшении в его состоянии.
Вот почему в мартовские дни 1953 года у тела впавшего в беспамятство Сталина Берия не смог скрыть своей радости. Но когда ему показалось, что Сталин чуть шевельнул бровью, он в страхе бросился на колени… К счастью для его соратников, Сталин так и не выздоровел.
5 марта в восемь вечера открылось совместное заседание пленума ЦК, Совета министров и Президиума Верховного Совета. На этом совещании Берия предложил «в связи с тем, что в руководстве партией и страной отсутствует товарищ Сталин, назначить председателя Совета министров СССР. Мы уверены — вы разделите это мнение, что в переживаемое нашей партией и страной время у нас может быть только одна кандидатура — кандидатура товарища Маленкова».
Затем были поделены все остальные должности. Сталин умер только через час с небольшим после того, как дележ руководящих кресел закончился.
Семен Игнатьев перестал быть министром — министерство госбезопасности слили с МВД, и министром стал Берия. Игнатьева, правда, 5 марта избрали секретарем ЦК по правоохранительным органам, но просидел он в этом кресле всего месяц.
3 апреля на заседании президиума ЦК, где было решено прекратить «дело врачей» и арестованных освободить, в решение третьим пунктом записали:
«Предложить бывшему министру государственной безопасности СССР т. Игнатьеву С. Д. представить в Президиум ЦК КПСС объяснение о допущенных Министерством государственной безопасности грубейших извращениях советских законов и фальсификации следственных материалов».
А шестым пунктом определили и судьбу бывшего министра:
«Внести на утверждение Пленума ЦК КПСС следующее предложение Президиума ЦК КПСС:
Ввиду допущения т. Игнатьевым С. Д. серьезных ошибок в руководстве бывшим Министерством государственной безопасности СССР признать невозможным оставление его на посту секретаря ЦК КПСС».
5 апреля Игнатьева вывели из секретариата ЦК.
Но это было только начало. 28 апреля Игнатьева вывели и из состава ЦК КПСС. Это означало, что Берия твердо собирался его посадить.
25 июня Лаврентий Палович отправил Маленкову копию показаний арестованного Рюмина.
«Рюмин, — говорилось в сопроводительной записке Берии, — с ведома и одобрения Игнатьева ввел широкую практику применения мер физического воздействия к необоснованно арестованным гражданам и фальсификации следственных материалов».
Берия, может быть, и посадил бы Игнатьева, но не успел. На следующий день, 26 июня, его самого арестовали.
Игнатьев вздохнул свободно. Маленков сразу дал ему место первого секретаря Татарского обкома.
Маленков защищал Игнатьева, потому что это был его человек. Арест Игнатьева повлек бы за собой и падение Маленкова. Игнатьев бы сразу рассказал, что всего лишь исполнял указания Георгия Максимилиановича.
Когда Берию арестовали, Игнатьев оказался «пострадавшим от Берии». И главное, Игнатьев вовремя переориентировался с Маленкова на Хрущева.
В последний день работы пленума ЦК, который рассматривал дело Берии, Хрущев получил слово по организационному вопросу.
— Товарищи, — сказал он, — 28 апреля 1953 года было принято решение пленума о выводе из состава членов ЦК товарища Игнатьева. Вы знаете этот вопрос, докладывать подробно вряд ли нужно. Есть предложение сейчас пересмотреть этот вопрос и восстановить товарища Игнатьева в правах членов ЦК КПСС. Потому что это было сделано по известному навету, и сейчас надо это дело пересмотреть и исправить.
Проголосовали единогласно, хотя Игнатьев участвовал в создании «дела врачей», «ленинградского дела» и дела Еврейского антифашистского комитета.
Правда, в самый напряженный момент у него случился сердечный приступ. Потом поставили диагноз — инфаркт. Это понятно: он попал в такую мясорубку, что и здоровое сердце не выдержит. Поэтому всю переписку МГБ по этим делам вел замещавший Игнатьева первый заместитель министра Гоглидзе. Он же и докладывал Сталину. Так что Игнатьеву повезло.
Он был обыкновенный партийный функционер, чинуша. Сталин рассчитывал, что найдет в его лице второго Ежова, который разогнал органы, привел новых людей, сам ходил по камерам, допрашивал арестованных и бил их. Игнатьев надежд не оправдал, оказался слабаком. Он пунктуально исполнял все указания вождя, требовал от подчиненных, чтобы те выбивали нужные показания, а сам сидел за письменным столом.
Разочарованный Сталин ему прямо сказал:
— Ты что, белоручкой хочешь быть? Не выйдет. Забыл, что Ленин дал указание расстрелять Каплан? А Дзержинский сказал, что бы уничтожили Савинкова. Будешь чистоплюем, морду набью. Если не выполнишь моих указаний, окажешься в соседней камере с Абакумовым.
Об этом вспомнил Хрущев, выступая на закрытом заседании: XX съезда:
— Здесь вот сидит делегат съезда Игнатьев, которому Сталин сказал: если не добьетесь признания у этих людей, то с вас будете голова снята. Он сам вызывал следователя, сам его инструктировал, сам ему указывал методы следствия, а методы единственные — это бить…
Вот у Игнатьева и случился инфаркт, что недивительно в такой мясорубке.
Хрущев писал в своих воспоминаниях:
«Я лично слышал, как Сталин не раз звонил Игнатьеву. Я знал его. Это был крайне больной, мягкого характера, вдумчивый, располагающий к себе человек. Я к нему относился очень хорошо. В то время у него случился инфаркт, и он сам находился на краю гибели. Сталин звонит ему (а мы знаем, в каком физическом состоянии Игнатьев находится) и разговаривает по телефону в нашем присутствии, выходит из себя, орет, угрожает, что он его сотрет в порошок. Он требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы».
Если бы Сталин не умер, Игнатьев последовал бы в тюрьму за Абакумовым. Так что у тех, кто лил слезы у гроба Сталина, это были слезы радости за свою жизнь.
На похороны Сталина с Лубянки пришла делегация — члены коллегии МГБ и партийного комитета с венком «И. В. Сталину от сотрудников государственной безопасности страны».
Высшим чиновникам, вспоминает ветеран госбезопасности Виктор Алидин, выдали именные пропуска для прохода на Красную площадь «на похороны Председателя Совета Министров СССР, секретаря Центрального Комитета КПСС, генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина».
Впереди процессии шел первый заместитель министра внутренних дел СССР Иван Серов, за ним генералы, которые на красных подушечках несли награды Сталина, затем ехала машина с орудийным лафетом, на котором стоял гроб, закрытый сверху стеклянным колпаком. На гранитной лицевой панели, изготовленной для мавзолея на Долгопрудненском камнеобрабатывающем заводе, уже были слова «Ленин — Сталин»…