Без всякого сомнения, многие читатели газет сочувствовали бедной женщине, бездушно брошенной старшим лейтенантом Беленко на произвол судьбы. Никто из них не знал и не мог знать, что Люда Беленко давно уже ненавидела военную службу мужа, обрекавшую всю семью на невероятные жизненные тяготы, и объявила ему, что решила с ним развестись. Она уедет к своим родителям, заберет с собой сына и навеки вычеркнет из памяти этот проклятый Дальний Восток, где им пришлось жить в авиагородке в глуши, отрезанными от всего мира.
С помощью этой фальшивки КГБ рассчитывал усилить давление советского руководства на японцев и побудить их выдать Беленко. Но после того как летчик категорически отказался разговаривать с офицером из резидентуры, домогавшимся встречи с ним, японцы дали разрешение на выезд Беленко в Соединенные Штаты, о чем он просил с самого начала. Политбюро не оставалось ничего другого, как мобилизовать все возможности КГБ и министерства иностранных дел, для того чтобы американцы не получили доступа к самолету МИГ-25. В срочной телеграмме из Москвы резидентуре предписывалось:
«Немедленно предпринять активные действия в полном объеме и всеми доступными средствами, чтобы довести до сведения японцев следующее. 1. Япония играет с огнем. Вся совокупность отношений между Японией и СССР в результате этого инцидента может оказаться пересмотренной, отчего Япония сильно проиграет. 2. Соединенные Штаты Америки используют Японию в качестве проститутки. Американцы распоряжаются на японской территории, как у себя дома. Они не заботятся о национальных интересах Японии и навлекают на эту страну несчастье. 3. Американцы грубо попирают все международные правила, относящиеся к вынужденной посадке самолетов на иностранной территории.
При осуществлении всех активных действий необходимо создавать впечатление, что выражаемое недовольство исходит от самого японского народа».
Сотрудники резидентуры разъехались по всему Токио, требуя от агентов и всех своих подручных, имеющих доступ к прессе или парламенту, чтобы те срочно распространили «в народе» эти московские тезисы. Виднейший проводник советского влияния — Хирохиде Исида — лично посетил самого премьера, несколько министров и своих коллег по парламенту, пытаясь убедить их, что японцы должны немедленно вернуть злополучный МИГ-25 и что они не имеют права исследовать его конструкцию.[11]
Эти ухищрения КГБ оказались, впрочем, в значительной мере напрасными. Игру сильно подпортил посол Полянский. Обивая пороги японского министерства иностранных дел, он обрушил на японцев угрозы, которые были расценены ими как «беспрецедентные в истории дипломатии». Советская печать и ТАСС обвиняли японцев в том, что они пичкают Беленко наркотиками и применяют физическое насилие, чтобы только задержать его в Японии «вопреки его желанию».
Японское правительство с негодованием отвергло эти обвинения. Провокационные выпады Советов вызвали реакцию японской общественности, обратную задуманной, что в свою очередь позволило правительству Японии занять вовсе неуступчивую позицию. Японцы дали американцам возможность участвовать в полной разборке самолета — деталь за деталью — для изучения его конструкции.
Правда, активные действия, предпринятые резиденту рой, вызвали в японских правительственных кругах одну заминку: японцы не решились сразу дать американцам согласие опробовать истребитель в воздухе; время было упущено, и эти полеты так и не состоялись. Кроме того, КГБ удалось несколько приглушить в прессе голоса сторонников милитаризации Японии, обращавшие внимание общественности на такое вопиющее обстоятельство: МИГ-25 свободно проник в воздушное пространство страны и даже смог совершить посадку на аэродром, не будучи перехваченным японской ПВО. Опасаясь, что этот инцидент приведет к усиленному перевооружению японских сил обороны, «центр» приказал: «Приложите все усилия, чтобы показать японцам, насколько они заблуждаются. Подобный шум вокруг одиночного самолета свидетельствует о их собственной слабости перед заграницей. Показывая, что на них способно нагнать такой страх советское оборонное оружие,[12] они теряют лицо как одна из ведущих держав капиталистического мира».
Несколько недель спустя «центр» потребовал, чтобы Левченко взял отныне под контроль, или, по советскому выражению, «начал курировать» «дело Ареса».
Это поручение было сопряжено с немалым риском. Арес в прошлом неоднократно поставлял Советам документы из папок японской контрразведки. Если бы японцы поймали с поличным советского гражданина, получающего от Ареса эти бумаги, судьба его оказалась бы весьма незавидной. Левченко не пользовался дипломатическим иммунитетом. Следовательно, вступая в контакт с Аресом, он рисковал и своей свободой, и своей карьерой. Может быть, КГБ со временем и добился бы его освобождения, выкупил или обменял, но никогда уже не мог бы ему доверять как человеку, побывавшему в заключении за границей.
Ареса завербовал Пронников более десяти лет назад. Тогда это был молодой многообещающий служащий информационного агентства Киодо. Обзаведясь знакомствами среди сотрудников контрразведки, Арес получил доступ к массе секретных сведений, настолько ценных, что КГБ отзывался о нем как о «золотой жиле». По-видимому, японцы заподозрили утечку секретной информации и переместили на менее ответственные должности человек тридцать своих контрразведчиков, среди которых, надо полагать, оказался и источник сведений, поставляемых Аресом. «Линия KP», отвечавшая за контакты с ним (поскольку на эту линию возлагалась вообще задача проникновения в иностранные разведывательные органы), сплоховала и фактически потеряла ценнейшего агента. Получилось так, что за последние три года Арес не принес почти никакой пользы, хотя ему исправно продолжали выплачивать приличные деньги — около 1300 долларов в месяц.
Чтобы восстановить прежнюю «продуктивность» Ареса, Левченко стал подбирать к нему тот же ключ, что и к другим японцам, то есть попытался с ним подружиться и таким образом войти в доверие. Арес воспринял эти попытки с каменным безразличием. На него не произвел впечатления японский язык Левченко, — в конце концов, Пронников владел японским даже лучше. Хотя Пронников в свое время заявлял, что Арес согласился работать из идейных побуждений, Станислав убедился, что перед ним расчетливый, корыстолюбивый человек, далекий от каких бы то ни было возвышенных чувств.
Стройный, всегда изысканно одетый, с красивым холеным лицом, Арес был убежденным холостяком. Он откровенно говорил сотрудникам резидентуры, что главная его страсть — это женщины, что у него бывает одновременно три, а то и четыре любовницы. Притом его интересуют только образованные дамы из высших сфер. Он обращает свое благосклонное внимание главным образом на служащих министерства юстиции или иностранных дел.
Но когда Левченко, пытаясь разговорить собеседника, затронул эту тему, он натолкнулся почти на грубость.
— Эти прелестные девушки, наверное, всегда рассказывают вам что-нибудь захватывающе интересное?
— Мне не приходится их слишком долго обхаживать, так что ни до каких секретов дело просто не доходит. Но, говоря по правде, я не люблю пускаться в разговоры о моих личных делах. Давайте переменим тему…
Стараясь нащупать слабые стороны Ареса в соответствии все с той же магической формулой «MICE», Левченко заговорил о том, как высоко оцениваются его достижения в Москве, и заодно выразил надежду, что в будущем он еще не раз порадует своих друзей. Арес в ответ только поморщился:
— Вечно им что-то нужно от меня…
Поздним вечером, завезя его на какую-то глухую улочку, Левченко остановил машину и объявил:
— Мне поручено кое-что передать вам наедине, из рук в руки…
Арес заметно оживился.
— …Письмо, — торжественно докончил Левченко.
— Вот как! — недовольно пробормотал его спутник, уже, видимо, представивший себе кучу денег, которую ему сейчас предстоит огрести.
Вручив ему конверт и карманный фонарик, Левченко попросил Ареса тут же прочесть послание, которое он сам отпечатал на роскошном бланке, не жалея комплиментов адресату, и подписал: «Ю. В. Андропов, председатель Комитета государственной безопасности».
— Я пошел, — резко заявил Арес. — Это самый компрометирующий документ из всех, какие я когда-либо держал в руках! Он, действительно, открыл уже дверцу, чтобы выскочить из машины. В последний момент Левченко спас положение, прибегнув к внезапно пришедшему ему в голову доводу:
— Страшно компрометирующий! Не зря весь этот район, куда мы сейчас заехали, оцеплен нашими людьми. И не случайно мне приказано сжечь это письмо, как только вы его прочтете. Мы пошли на такой риск, чтобы вы знали, как мы вас ценим…
Несколько смягчившись, Арес проговорил:
— Ладно, передайте господину Андропову мою благодарность… Но попросите его больше не писать мне!..
Действуя согласно инструкциям «центра», Левченко сказал Аресу, что он уезжает из Токио месяца на два, и просил за это время подготовить заключительное донесение о конечной реакции японского правительства на инцидент с МИГом-25.
Через два месяца он спросил:
— Ну, вам удалось найти что-нибудь интересное по этому делу?
— Нет. Похоже, что позиция правительства нашла вполне объективное и исчерпывающее отражение в прессе.
Действуя опять-таки по указаниям «центра», Левченко вручил Аресу конверт с деньгами, составляющими его заработную плату в КГБ за текущий месяц. За предыдущие два месяца ему намеренно не уплатили.
В день следующего свидания Левченко и Ареса вовсю хлестал дождь, и буйный ветер норовил вырвать из рук зонтики. Они встретились на уличном перекрестке. Арес был изрядно пьян. Левченко дал ему несколько поручений на будущее и сказал, что не смеет более держать своего друга под проливным дождем.
— Встретимся через пару недель…
— Нет! — энергично возразил Арес, пытаясь перекричать шум дождя и ветра. Этой встречи не будет, мы видимся в последний раз. Вы ведете себя некорректно. Пока вы отсутствовали, я работал, не жалея сил и времени, а вы решили, что можете ничего не платить мне за все время, когда вас не было в городе;