ное, сохраняя удивительное спокойствие и самообладание, вести беседу с облаченными неограниченной властью над его судьбой людьми. На Востоке к власти относятся с особым пиететом. Власть уважают, ее боятся. Особенно вооруженную власть. Здесь же была непонятная холодная сдержанность.
Подозрительного субъекта доставили для проверки в ХАД. Старший лейтенант Сорока, в обязанности которого входила ежедневная работа с задержанным контингентом (подобные опросы давали массу ценной разведывательной информации), лично его допрашивал. Допросы и проверки продолжались больше недели. Но парень оказался стойкий. Так от него ничего и не добились, передали в ХАД и этапировали в Кабул.
– Перепроверить его легенду было практически невозможно. В Иране у нас своих источников не было, а проверять, есть ли у него невеста и родственники в затерянных горных кишлаках, себе дороже станет. Но я до сих пор уверен, что это был иранский эмиссар, шедший в бандгруппу с определенными инструкциями. Слишком он грамотно и профессионально отвечал на перекрестных допросах. Простой работяга так бы не смог, начал бы сбиваться, путаться. Его манера говорить, подавать информацию, последовательно выстраивать события – во всем чувствовалась специальная подготовка и образование. «Расколоть» его мы так и не смогли. Возможно, у меня опыта еще было недостаточно. Кроме того, сам языка я еще не знал (в то время я владел только немецким), и вся беседа проходила через переводчиков, которые не всегда в точности передавали нюансы и допускали определенные погрешности. Персидский (фарси) отличается от местного дари (фарси-кабули). В целом смысл определить можно, но детали терялись.
Незаметно, в суете и маете, пролетело полгода. Приближалось окончание командировки. В июне 1981 года Николай Сорока вместе со своим земляком-белорусом из Бреста Александром Бондаревым вылетел по служебным делам в Кабул. Передав адресату доставленные документы и уладив все рабочие вопросы, молодые люди, надев гражданскую одежду, вышли в город купить подарки заждавшимся дома родственникам. Из документов при себе были только выданные командиром на руки по случаю загранпаспорта. Они шли вдоль пыльных грязных улиц афганской столицы в сторону «зеленого» рынка, когда их остановил советский военный патруль. Офицер, молодой старлей, внимательно изучив их документы, приказал вверенным ему солдатам арестовать «подозрительных субъектов». Солдаты, недолго думая, взвели на них автоматы и приказали лезть в патрульную машину.
– Мужики, да мы же свои, – пытались они разъяснить ситуацию, – мы из «Каскада».
– Вот-вот. Именно, что из «Каскада», – зло бросил начальник патруля, засовывая их паспорта в свой нагрудный карман. – Это вы моего друга Калинкина под арест посадили, а долг платежом красен. «Каскадеры», ядрена вошь.
Видя, что дальнейшие объяснения ни к чему хорошему не приведут, задержанные офицеры прекратили всякие препирательства и подчинились требованиям патруля. На потеху афганцам их под конвоем доставили в здание комендатуры и, продержав два часа, отпустили. Настроение было безнадежно испорчено. Чуть позже Сорока выяснил, за что же на них обрушился «праведный» гнев мстившего за друга старлея. Оказалось, что капитан Калинкин действительно недавно был арестован «каскадерами» при попытке продать афганцам радиостанции и боеприпасы. Овчинка, что называется, абсолютно не стоила выделки.
Работы было проделано много. Очень много. И чем больше они делали, тем больше новых задач появлялось на горизонте. Приближалось время отлета на Родину. На смену им в Афганистан должен был прилететь «Каскад-3». Они не нажили здесь ничего, кроме бесценного опыта и друзей. К слову сказать, бойцы отряда специального назначения КГБ СССР «Каскад» в среднем получали около шестнадцати тысяч афгани в месяц, в то время как ежемесячное жалованье машинистки американского посольства составляло сто пятьдесят тысяч афгани. Комментарии, как говорится, излишни.
Все с нетерпением ждали возвращения домой. Но война не преминула омрачить радость от приближавшейся встречи с родными, присыпав ее горечью невосполнимых потерь. Незадолго до отлета пропал советник по комсомольской линии Геннадий Кулаженко – близкий друг и земляк Николая Сороки, живший вместе с «каскадерами» в гератской гостинице. Нелепая и глупая история. Его вместе с партийным советником и местным комсомольским активистом доставили на небольшой аэродром близ Герата из очередной пропагандистской поездки в Калайнаую, и партийный советник решил сразу отправиться с отчетом в Кабул. Но отчет остался в гостинице, и тогда он ничего лучшего не придумал, как отправить Кулаженко за бумагами одного на… местном такси. Даже вооруженное сопровождение не выделил. До гостиницы было около трех километров. Кулаженко сел на заднее сиденье автомобиля и уехал. При нем были пистолет ТТ, АКМ да пара гранат. Больше его никто не видел. Ни живым, ни мертвым. При въезде в город Геннадий пропал. Как потом выяснилось, его похитили два брата-главаря одного из местных мятежных отрядов. На поиск были брошены все имеющиеся силы. Поисковые группы прочесывали окрестности вдоль и поперек. Душманская разведка тоже не дремала. Духи всегда были не прочь поиметь дивиденды на наших бедах. Однажды поисковая группа, которую возглавлял зональный советник Денскевич, попала в засаду. Во время того боя Михаил Михайлович едва не погиб. Поиски продолжались довольно длительное время. Однако все попытки найти пропавшего оказались безрезультатны. Ни его самого, ни тела, ни захоронения так и не нашли. Как в воду канул. В Союзе у Кулаженко остались жена и осиротевшая дочь…
Геннадий Кулаженко, зональный советник по линии ЦК ВЛКСМ, погибший в Герате
А буквально накануне отлета пришла еще одна трагическая новость из Кабула о гибели друга и земляка Николая Сороки Геннадия Кузовлева…
В июле 1981 года старший лейтенант Сорока улетел обратно в Союз. По возвращении его вновь вызвали в Балашиху и предложили продолжить службу в группе «Альфа». Баяринов лично беседовал с ним по этому поводу. Однако Николай предпочел остаться на оперативной работе, хотя несколько его однокурсников по второму факультету Высшей школы КГБ приняли это предложение. Пути некоторых из них – Махарбека Булацева, Анатолия Юзбашяна, Роберта Шакирова – вновь пересеклись с его дорогами в Афганистане во время второй командировки.
– Второй раз я приехал в Афганистан в 1985 году. К этому времени я прошел двухлетний курс изучения персидского языка (фарси) на факультете повышения квалификации Высшей школы КГБ СССР имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. Одна половина нашей группы изучала фарси, другая – фарси-кабул и (дари). Мне выпало изучение персидского языка, а накануне выпуска прослушал упрощенный курс дари. В Афганистане выбор языка для общения целиком зависел от контингента, с которым приходилось работать в последующем. Образованные люди понимали фарси. Это был язык интеллигенции. Дари – язык оседлой половины населения Афганистана: таджиков, узбеков, тяньшаньцев, памирцев, бадахшанцев и т. д.
Надо отметить, что к моменту моего второго прилета зона влияния народной власти заметно расширилась. Были образованы административные органы: партийные органы, царандой, ХАД, воинские подразделения. Может, они и не везде действовали, но само их существование говорило уже о многом. С расширением и разрастанием госаппарата новой афганской власти увеличивалась потребность в наших советниках для оказания помощи в налаживании работы новых структур, особенно по линии МВД и КГБ. Афганская армия была явлением номинальным. Воевать она не хотела, не умела и не могла. (За девять лет войны из афганской армии дезертировал 285 541 военнослужащий[25]. – Прим. авт.). Власть в основном удерживалась силами царандоя и ХАДа. По контролем правительства находилось не более двадцати процентов территории страны. По большей части это были города и связывающие их автомобильные магистрали. Подавляющее большинство сельских районов находилось под усиливающимся контролем исламских комитетов и мятежников.
Постепенно боевые действия начали расширяться. Чем дольше мы находились в Афганистане, чем больше войск вводили, тем больше втягивались в эту войну, которая со временем стала приобретать тотальный характер. Если на первоначальном этапе война носила очаговый характер (взять тот же Герат, где мы в 1981 году имели буквально два-три очага сопротивления), то спустя два-три года буквально в каждом районе были крупнейшие бандформирования, десятки исламских партий. Война словно огонь, вырвавшийся на волю, полыхнула пожаром по всей стране[26].
Однако прямых столкновений с превосходящими силами регулярных войск мятежники избегали. Позиционная война была не для них. Нападали они, как правило, внезапно, широко используя тактику «басмаческого» движения. Террор и идеологическая обработка местного населения и личного состава афганской армии стали для них основными методами ведения священной войны. Основными объектами диверсий были линии электропередачи, государственные учреждения, промышленные и сельскохозяйственные объекты. Убийства или захват должностных лиц, поджоги и грабежи, минирование автобусов магнитными минами стали своеобразными визитными карточками их деятельности. Для организации взрывов они чаще всего использовали автомобили, начиненные взрывчаткой. Не гнушались использовать детей и подростков для установки мин на легковые автомобили должностных лиц и советскую военную технику. Если поначалу они ограничивались удержанием отдельных пунктов и районов и проведением широких агитационно-пропагандистских мероприятий среди населения для привлечения его на свою сторону, то в последующем стали наращивать активность боевых действий за счет проведения диверсий и терактов, совершения налетов на гарнизоны и посты правительственных войск, нападений на колонны. В конечном итоге их целью стало полное и повсеместное уничтожение противника.