Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей — страница 5 из 6

Центральная Рада против Петрограда

«По горячим следам», вечером 30 ноября (13 декабря), в зале Купеческого собрания состоялось общее собрание Совета рабочих и солдатских депутатов. По всей видимости, то самое, которое ранее было намечено на предыдущий день. Теперь главной его темой стало разоружение большевистских частей.

Явка побила все рекорды: на заседание явилось около 700 депутатов. Традиционно начали с выборов председателя собрания. Выиграл голосование большевик Андрей Иванов (383 голоса «за» – большевики и украинские социал-демократы), против Смирнова (312 голосов «за» – российские и украинские эсеры, меньшевики, бундовцы).

Представитель окружного Совета солдатских депутатов заявил решительный протест против разоружения неукраинских частей. С одной стороны, он возражал не против отбора оружия у большевиков как таковых, а против «конфискации украинскими военными властями оружия и артиллерии, принадлежащих всей российской армии»; с другой стороны, он сообщил, что окружной Совет «пожаловался» на это в Ставку (Крыленко) и Совету народных комиссаров{865}.

Выступило несколько представителей разоруженных частей. Литвин от 3‑го авиапарка: «В Октябрьские дни парк храбро бился против штаба, и этот парк теперь разоружен и разграблен. Я видел много ужасов, но никогда я не видел такого зрелища разгрома. Я не призываю вас протестовать. Пора протестов прошла. Надо начать вычищать конюшни»… Представитель 5‑го авиапарка: «В два часа ночи к нам пришла толпа украинских солдат и выбросила нас с наших матрацов на холодную улицу. К вечеру прибыл к нам, стоящим на улице, великолепный поручик и погнал нас под угрозой двух сотен казаков на вокзал»{866}. (Впрочем, раз оратор в тот же самый вечер попал на заседание, то по крайней мере лично ему удалось избежать участи «чемодан – вокзал – Россия».)

Но самые бурные дебаты вызвал вопрос, о который Совет ломал копья и до того – об отношении к Центральной Раде.

Евгения Бош (1879–1925)

Дмитрий Чижевский (1894–1977)

Ян Гамарник (1894–1937)

Снова «большевики против всех». Евгения Бош от имени большевиков подвергает Центральную Раду резкой критике; Шаповал от украинских эсеров, Чижевский от меньшевиков, Скловский от российских эсеров, Рафес от Бунда, Ковальский от украинских социал-демократов защищают ее (Раду, не Бош){867}. Казалось, у большевиков нет шансов… но они применили тот самый прием, который попытались применить на первом заседании объединенного Исполкома (тогда им не дали этого сделать). Сначала представитель гарнизонного Совета крестьянских депутатов попросил дать право присутствия на собрании представителям крестьянских депутатов – с решающим голосом. После оживленных прений вопрос был поставлен на голосование, и принято положительное решение. А затем выступил Ян Гамарник, предложивший «для полного выявления роли рабочих города» допустить на собрание еще и представителей фабрично-заводских комитетов – тоже с правом решающего голоса. И это предложение собрание приняло! Украинцы в знак протеста захотели уйти с заседания. Бош обратилась к ним с горячей речью, убедив их остаться «ввиду колоссальной важности решающихся вопросов». Подготовительная работа, таким образом, увенчалась успехом. После 2‑х часов ночи состоялось голосование… и 302‑мя голосами против 250 была принята большевистская резолюция: «Исходя из того, что политика Ц[ентральной] Р[ады] и Генерального Секретариата резко уклонилась от интересов рабочих, солдат и крестьян, Киевский Совет Р[абочих] и С[олдатских] депутатов требует перевыборов Ц[ентральной] Р[ады] на всеукраинском съезде Сов[етов] Раб[очих], Солд[атских] и Крестьянских депутатов. Вместе с тем, Киевский С[овет] Р[абочих] и С[олдатских] Д[епутатов] заявляет, что вся власть по г[ороду] Киеву должна принадлежать совету и что он призывает Киевский пролетариат и гарнизон поддерживать эту власть до последней капли крови». В этой же резолюции выражалась поддержка всеобщей стачки, повторялось требование ее организатовор о вооружении разоруженных частей, а также выдвигалось требование расследования ареста членов Совета и наказания виновных{868}.

В знак протеста против резолюции российские и украинские эсеры, меньшевики и бундовцы покинули заседание{869} (déjà vu шестидневной давности). Большевикам только этого и надо было. На волне успеха они пошли дальше – предложили переизбрать Исполком Совета (в котором, напомним, большевики имели 23 места из 60). И это тут же было сделано! Никакой подготовки, никаких новых партийных списков, никакого тайного голосования… В новый Исполком было избрано 40 большевиков – в том числе весь их список по рабочей секции на октябрьских выборах в Исполком). Всем остальным фракциям, вместе взятым, «любезно» оставили 20 мест. Список сорока был утвержден единогласно. Но новый Исполком не успел провести даже организационного заседания. 2 (15) декабря Совет солдатских депутатов, «впечатленный» методами и результатами деятельности большевиков, заявил о выходе из объединенного Совета. Таким образом, единый Совет в Киеве не просуществовал и месяца{870}.

Того же 2 (15) декабря Винниченко на заседании Малой Рады заявил: «Винні <…> більшовики, котрі тепер хотять знищити нашу державу. <…> Секретаріат без пролиття крови зумів роззброїти большевицьке військо. <…> Ще раз маю публично і одверто заявити про позиції Генерального Секретаріату. Большевики демагогично, нечесно і безсовісно ведуть свою агітацію». Председатель Совета Солдатских депутатов Григорьев огласил резолюцию этого Совета, которая была практически противоположна большевистской резолюции, принятой двумя днями ранее: разоружение частей в ней признавалось закономерным, так как большевики готовили восстание против Центральной Рады, всеобщая забастовка – объявлялась вредной{871}.

В Киеве большевики достигли очередного словесного успеха: властью в городе они себя объявили, однако никто, кроме них самих, не считал их таковой. Но на очереди был Всеукраинский съезд рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Здесь «призом» была вся Украина.

Съезд был назначен на 3 (16) декабря{872}, но открытие его задержалось на день. Официальным организатором (рассылавшим, в частности, приглашения на съезд) был Киевский областной исполком Совета рабочих депутатов.

Украинские партии поначалу отказались от участия в съезде, поскольку признавали существующую Центральную Раду законной властью. Сама Центральная Рада ответила отказом на официальное приглашение областного исполкома. Но, видя, что съезд все равно состоится, украинцы прибегли к той же тактике, что и большевики на заседании киевского Совета – но в гораздо большем масштабе и, соответственно, с бóльшим успехом. Они изменили количественный состав участников в свою пользу. Не просто изменили – а обеспечили себе подавляющее преимущество.

Центральная Рада стала рассылать собственные приглашения на съезд – параллельно с официальными организаторами. «В результате на Съезд являлись делегаты в невероятном количестве и с совершенно фантастическими мандатами, – сообщал один из представителей большевиков. – Так[,] тов. Затонский сообщает, что был в мандатной комиссии Съезда документ такого содержания: “Командирую на з’їзд (какой – не указано) свого джуру (деньщика)“. Подпись командира роты – хорунжий такой-то – и печать части. <…> Этот поток, нахлынувший в Киев, смыл мандатную комиссию Обл[астного] комитета. Рада создала свою мандатную комиссию и раздавала решающие голоса щедрой рукой»{873}.

Были ли у большевиков основания «жаловаться»? К ним просто применили их же собственные методы. В цифрах, согласно Павлу Христюку, это выглядело так: большевиков было приблизительно 60 депутатов из общего числа 2500 (!){874}. Большинство составляли украинские крестьяне, которых позвал на съезд центральный комитет Крестьянского союза (Селянської спілки).

4 (17) декабря украинские делегаты собрались в театре Садовского, чтобы наметить кандидатов в президиум. По соглашению с областным Советом было решено собрать пленарное заседание съезда в зале Купеческого собрания. Там оно и состоялось, в тот же день вечером.

Николай Стасюк (1885–1943)

Недоразумения возникли еще до официального открытия – касательно процедуры этого самого открытия. Большевики, увидев, что оказались в ничтожном меньшинстве, и при реализации их собственного лозунга «Вся власть Советам!» власть эта достанется никак не им, попробовали дать «задний ход». Они пожелали превратить съезд в «совещание», которое не принимало бы обязательных решений. Тогда совещание открыл товарищ председателя ЦК Крестьянского союза Николай Стасюк – а большевикам оставили право открыть съезд, так как они его и созвали.

«Після того, як М. Стасюк проголосив нараду відкритою, – сообщал газетный коррепондент, – большевик Затонський хотів щось проголосити від імені “областного совета“, але, як тільки він вимовив ім’я “совета“, зо всіх боків залунали вигуки: “Геть його! Геть большевиків“ і Затонському говорити не дали»{875}. Сам Затонский вспоминал этот же эпизод так:

В означенный (для открытия съезда) час наша группа (большевиков) подошла к столу президиумa[,] расположившись у колонны. Мне было поручено открыть съезд. Заметивши наш маневр[,] лидеры украинских с[оциалистов]-р[еволюционер]ов бросились к столу. Добежали они как раз в тот момент[,] когда я произнес слово “товаpишi“… Аркадий Степаненко, обойдя меня слева, уперся мне локтем в грудь, а Стасюк в то же время охватил меня сзади обеими руками за шею, опрокинув таким образом назад с кафедры. В то же время возбужденная и явно подвыпившая толпа (делегатов) бросилась бить “большевиков”. Тут всем нам досталось понемножку. Помяв (слегка) большевиков, делегаты по предложению Степаненко спели “Заповіт“ и “Ще не вмерла Україна“ и затем тот же Степаненко открыл съезд{876}.

Аркадий Степаненко (украинский эсер) и был председателем съезда почти всё время{877}.

«Тут же выступил и Винниченко, заявивший, между прочим, что мы, мол, никому на Украине жить не мешаем, но если кацапы хотят нашу чистую горницу превратить в грязную хату, то мы им скажем “геть з України“»{878}, – вспоминал один из большевиков. На самом деле Винниченко выступил на следующий день и (если верить газетному репортеру, который писал «по горячим следам») назвал русских другим словом.

Выбрали президиум, в который вошли: 9 украинских эсеров (в том числе Николай Ковалевский), 3 украинских социал-демократа (в том числе Николай Порш), по одному представителю от меньшевиков, от Юго-Западного фронта и от каждого из флотов (Черноморского и Балтийского). Решили выбрать 7 представителей от российских фракций, в том числе 4 большевиков, только на следующий день. Выслушали (стоя) III Универсал, после чего объявили перерыв больше чем на час – для совещаний фракций.

После перерыва все-таки выступил Затонский от имени областного Совета. Он заявил, что «большевики, может, и ошиблись в деле представительства на съезде», и повторил предложение: решить, что сейчас происходит, съезд или совещание (позицию большевиков мы уже знаем). В ответной речи Стасюк заявил, что большевики, со своей стороны, «все готували так, щоб на з’їзді було меншість селянства, а більшість робітників та солдатів, а до того ще і неукраїнців, а чужинців». После такого «обмена любезностями» и еще нескольких выступлений по процедурным вопросам, в 10 часов вечера заседание закрыли, решив собраться на следующий день в 11 утра.

Но еще до наступления следующего дня произошло событие, повлекшее трагические последствия для Киева и многих его жителей.

4 (17) декабря в Киеве получили сообщение, вошедшее в историю как «Ультиматум Совнаркома Центральной Раде».

Логика была проста. Совнарком начинал с «хорошей новости» – полного признания УНР:

<…> мы, Совет Народных Комиссаров, признаем Украинскую Народную Республику, ее право совершенно отделиться от России или вступить в договор с Российской Республикой о федеративных или тому подобных взаимоотношениях между ними. Все, что касается национальных прав и национальной независимости украинского народа, признается нами, Советом Народных Комиссаров, тотчас же, без ограничений и безусловно.

После чего шли пункты обвинения в адрес Центральной Рады:

1) Дезорганизация фронта. Рада перемещает и отзывает односторонними приказами украинские части с фронта, разрушая, таким образом, единый общий фронт до размежевания, осуществимого лишь путем организованного соглашения правительств обеих республик.

2) Рада приступила к разоружению советских войск, находящихся на Украине.

3) Рада оказывает поддержку кадетско-калединскому заговору и восстанию против советской власти, ссылаясь заведомо ложно на автономные будто бы права “Дона и Кубани“. Прикрывая этим калединские контр-революционные выступления, идущие вразрез с интересами и требованиями громадного большинства трудового казачества, Рада пропускает через свою территорию войска к Каледину, отказываясь пропустить войска против Каледина.

И, собственно, требования:

<…> Совет Народных Комиссаров ставит Раде, пред лицом народов Украинской и Российской Республик, следующие вопросы:

1) Обязуется ли Рада отказаться от попыток дезорганизации общего фронта?

2) Обязуется ли Рада не пропускать впредь без согласия верховного главнокомандующего никаких воинских частей, направляющихся на Дон, на Урал или в другие места?

3) Обязуется ли Рада оказывать содействие революционным войскам в деле их борьбы с контр-революционным кадетско-калединским восстанием?

4) Обязуется ли Рада прекратить все свои попытки разоружения советских полков и рабочей красной гвардии на Украине и возвратить немедленно оружие тем, у кого оно было отнято?

В случае неполучения удовлетворительного ответа на эти вопросы в течение сорока восьми часов Совет Народных Комиссаров будет считать Раду в состоянии открытой войны против Советской власти в России и на Украине{879}.

В Петрограде этот же текст называли (неофициально) «Манифест к украинскому народу с ультимативными вопросами к Украинской раде». История его появления, в общих чертах, такова.

17 (30) ноября состоялся разговор по прямому проводу (то есть обмен длинными телеграфными сообщениями в режиме реального времени; сейчас бы сказали «чат») между Генеральным секретарем труда Николаем Поршем, с участием большевика Сергея Бакинского, в Киеве и Народным комиссаром по делам национальностей Иосифом Сталиным (Джугашвили) в Петрограде.

Порш ознакомил Сталина с позицией украинского правительства относительно будущей организации власти в России (образование УНР, план созыва Украинского учредительного собрания, желательность будущего федеративного устройства России, с тем, чтобы в центральном правительстве приняли участие областные и республиканские правительства), после чего попросил собеседника ответить: «Как относится центральный комитет большевиков к этим пунктам?»

Сталин озвучил два тезиса, которые через две с половиной недели, с некоторыми изменениями, попадут в ультиматум, он же манифест. По национальному вопросу:

Взгляды этой власти по национальному вопросу таковы: признание за нациями права на полное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства. Воля нации определяется путем референдума или через национальные конституанты. <…> Что касается автономии, – скажем Украины – то она должна быть полной, не стесняемой комиссарами сверху. Недопустима никакая опека и никакой надзор над народом украинским.

И по вопросу о перемещении воинских частей (в ответ на запрос Порша о том, что в Петрограде препятствуют перемещению украинских войсковых частей из Петроградского округа на Украину, и просьбу «посодействовать удовлетворению их вполне понятных стремлений»):

Нечего и говорить, что в обычное время местом пребывания украинских воинов может быть Украина. Но война осложняет дело, и без разрешения соответствующих воинских частей свободное передвижение тех или иных национальных групп из армии приходится довести до минимума. Об этом я говорю, как о правиле, зная, что всякое правило допускает исключение{880}.

19 ноября (2 декабря) Сталин на заседании Совнаркома сделал доклад «Об Украине и Раде» (дополнил этот доклад Георгий Пятаков). Приняли решение: «Поручить Сталину созвать 20/XI утром особую комиссию, которая должна всесторонне выяснить положение дел, переговорить по прямому проводу, выдвинуть кандидата на пост уполномоченного от Правительства для поездки на Украину и т. д.»{881}. Кто вошел в состав этой комиссии, неизвестно.

Войсковой атаман Дона, генерал от кавалерии Алексей Каледин был непримиримым противником большевиков. Аккурат в день петроградского переворота он послал телеграмму, не допускавшую разночтений:

Ввиду выступления большевиков с попытками низвержения Временного Правительства и захвата власти в Петрограде и других местах, войсковое правительство, считая такой захват власти большевиками преступным и совершенно недопустимым, окажет в тесном союзе с правительствами других казачьих войск полную поддержку существующему коалиционному Временному Правительству. Ввиду чрезвычайных обстоятельств и прекращения сообщения с центральной государственной властью, войсковое правительство временно, до восстановления власти Временного Правительства и порядка в России, с 25-го сего октября приняло на себя полноту исполнительной государственной власти в Донской области. Председатель войскового правительства войсковой атаман Каледин{882}.

На следующий день он объявил военное положение во всем углепромышленном района области войска Донского{883}, через день – телеграфно пригласил Временное правительство и членов Совета Российской республики прибыть в Новочеркасск для организации борьбы с большевиками{884}, после чего начал разгром Советов. Таким образом, область войска Донского de facto стала, как и Украина, одним из автономных регионов бывшей империи – но, в отличие от Украины, о компромиссе с большевиками на Дону не могло быть и речи.

Генеральный секретариат действительно пропускал казачьи части на Дон и не пропускал туда большевистски настроенные части. 24 ноября (7 декабря) Петлюра на заседании Генерального секретариата доложил о своем разговоре по прямому проводу с Крыленко. На вопросы последнего Петлюра сообщил: «1) Генеральний Секретаріат визнає, що конфлікт з Доном треба розвязати не збройною силою, а порозумiнням з Донським Правительством; 2) Генеральний Секретаріат категорично висловлюється проти пропуска війська на Дін через територію Української Республiки, бо це може викликати кріваві сутички на Україні, 3) Генеральний Секретаріат не вважає можливим силоміць затримувати на Україні донців, визнаючи, що демократія козацька має таке саме право вільного переїзду, як і всяка иньша демократія, 4) Генеральний Секретаріат зносився вже з Каледином в справі тих утисків, які чиняться в Донеччині робітникам на шахтах і Каледин згодився ці утиски негайно припинити, в цій справі Генеральний Секретаріат засилає негайно на Донець своїх уповноважених»{885}. («Большего предательства, большей измены делу революции быть не может, более откровенного братанья с Корниловым-Калединым еще не встречалось», – в типично большевистском стиле прокомментировал отказ украинцев корреспондент «Пролетарской мысли{886}.)

30 ноября (13 декабря) Генеральный секретариат вновь обсуждал вопросы переговоров с Доном и обмена делегациями{887}, и в тот же день издал обращение, в котором еще раз обозначил свою позицию:

Роспускаються чутки ніби Центральна Рада веде т[ає]мні переговори з козаками проти Народніх Комисарів.

Яко доказ приводиться те, що Генеральний Секретаріат дозволив вихід козачих військ на Дон і не пропустив большевистських ешелонів для походу проти козаків.

Генеральний Секретаріат заявляє: ніяких т а є м н и х переговорів з козаками не ведеться. Ведуться з ними переговори про утворення Центрального Правительства всієї Російської Республiки. Але такі самі переговори ведуться з Народнім Совєтом [sic] в Петрограді, і з Правительством Сибіру, і з Правительством Кавказу, і з Правительствами других республік.

<…>

Поки ж такого Правительства немає[,] Генеральний Секретаріат не вважає можливим ставати на бік тої чи инчої области. І через те Генеральний Секретаріат, признаючи право як за Народніми Комісарами в Великоросії[,] так і за козаками на Донщині, на Кубані та по инчих своїх землях порядкувати своїм життям, не вважав справедливим задержувати козачі військові частини на Україні, коли вони хотіли іти до свого краю. <…> Виходячи з цієї своєї основної позиції, Генеральний Секретаріат не вважав можливим порушити свій нейтралітет в боротьбі великоруських большевиків з донськими козаками і одмовився допомогати пропуском ешелонів на Дон. Разом з тим Генеральний Секретаріат вважає необхідним заявить, що він перший вступився за робітничі організації в Донській Области, над якими з боку Козачого Правительства було вжито репресій. Головою Генерального Секретаріату було виразно зазначено Військовому Правительству, що всякі утиски й обмеження повинні бути скасовані. І так само тепер Генеральний Секретаріат стоїть на тому, що й раніше. В даний момент в Київ прибула делегація від юго-восточного союза козаків і від Кубанського Правительства в справі переговорів про утворення Центрального Правительства. Генеральним Секретаріатом офічіально заявлено делегації, що Генеральний Секрегаріат вважає можливим склад правительства тілько соціалістичний, для успішности переговорів з козаками ставить першу умову: скасування “военнаго положенія“ в Юго-Восточному союзі і усунення всяких репресій та обмежень над робітничими і демократичними організаціями.

Оце ті “таємні“ переговори, які ведуться Генеральним Секретаріатом з Козаками{888}.

А еще за день до этого заявления «Робітнича газета» опубликовала небольшую заметку, которая в комментариях едва ли нуждается:

Без сумніву стоїмо перед почадком ряда війн між окремими частинами бувшої Російської Республiки.

<…>

Війна бо між петроградською Радою Народніх Комісарів і Донською республікою вже почалася.

Вже оголошено законами, яким би позаздрив Микола ІI, весь Дон на “осадном положении“, поставлено Донське правительство “вне закона“.

В старовину поставити людей “вне закона“ значило дати кожному право їх у б и т и. Одже такі вчинки большевиків.

Очевидно, по Доні має прийти черга на Україну. 9 місяців тяжкої, упертої боротьби всеї революційної Української демократії супроти в с е ї Рос[ійської] революційної демократії за свободу і долю Українського Народу поставлено тепер на карту: запанують большевики – гибель свободі і щастю Народу Українського.

Війна України з Росією наближається і Рада Народних комісарів прикладає всіх сил, щоб прискорити се і рознести Україну{889}.

В Совнаркоме к вопросу об отношениях с Украиной вернулись через две недели – и на этот раз действия были практически мгновенными. На заседании 2 (15) декабря Сталин сделал еще один доклад по украинскому вопросу. В протокол записали: «1) Войска против Каледина продвигаются через Украину, не считаясь с последствиями. 2) Официально признавать независимую Украинскую республику советов с конфискацией земли у помещиков»{890}. На следующий день, 3 (16) декабря, на заседании, которое началось в час дня, был поставлен «Вопрос об Украинской раде» и принято решение: «Выпустить особый меморандум украинскому народу и послать Раде ультиматум. Поручить комиссии Ленина, Троцкого и Сталина составить проект ультиматума и представить его в это же заседание. Вопрос о меморандуме обсудить совместно с текстом ультиматума». В 2½ часа объявили перерыв. Очевидно, сразу после этого Ленин, Троцкий и Сталин написали текст меморандума-ультиматума – потому что, когда заседание возобновилось в 6 часов вечера, первым же пунктом повестки был «Украинский вопрос. Проект манифеста к украинскому народу с ультимативными вопросами к Украинской раде». Манифест был утвержден единогласно{891}. На следующий день прапорщик Крыленко по радиотелеграфу, а затем по прямому проводу передал текст ультиматума в Киев (под заголовком «Всем. Срочно. Немедленно сообщить по радиотелеграфу в Киев. Всем советам и армейским комитетам»){892}.

Ответ на ультиматум был дан в тот же день.

В ответ на декларацию совета народных комиссаров Великороссии генеральный секретариат народной украинской республики сим заявляет:

Генеральный секретариат в заявлении народных комиссаров о признании ими украинской республики усматривает неискренность, либо противоречие самим себе. Нельзя одновременно признавать право на самоопределение вплоть до отделения и в то же время грубо покушаться на это право навязыванием своих форм политического устройства самоопределившегося государства, как это делает совет народных комиссаров Великороссии по отношения к народной украинской республике.

Генеральный секретариат решительно отвергает всякие попытки вмешательства народных комиссаров в дело устроения государственной и политической жизни в народной украинской республике. Претензии народных комиссаров на руководительство украинской демократией тем менее могут иметь какое-либо оправдание, что навязываемые Украине формы политического правления дали на территории самих народных комиссаров результаты, отнюдь не вызывающие зависть

– начинался текст ответа. Разъяснив свою позицию по всем четырем вопросам, составлявшим суть ультиматума – все четыре ответа были отрицательными – подвели итог:

Состояние войны между двумя государствами российской республики генеральный секретариат считает убийственным для дела революции и для торжества интересов рабочих и крестьян. Генеральный секретариат всячески избегает кровавых способов разрешения политических и государственных вопросов. Но если народные комиссары Великороссии, принимая на себя все последствия грядущих бедствий братоубийственной войны, принудят генеральный секретариат принять их вызов, то генеральный секретариат нисколько не сомневается, что украинские солдаты, рабочие и крестьяне, защищая свои права и свой край, дадут надлежащий ответ народным комиссарам, поднимающим руку великорусских солдат на их братьев украинцев{893}.

Реакция Совнаркома была, опять-таки, мгновенной и вполне предсказуемой. На заседании 5 (18) декабря постановили: «Признав ответ Рады неудовлетворительным, считать Раду в состоянии войны с нами»{894}. Но в черновике протокола, который не вошел в окончательный машинописный вариант, тональность была вполне активной: «Прямой же задачей тов. Антонов[а] организация борьбы и боевых действий с Радой»{895}. (Владимир Антонов-Овсеенко, нарком по военным делам, присутствовал на этом заседании.) Вместе с тем нельзя не отметить, что Совнарком на тот момент волновала прежде всего проблема не Украины, а Дона. Тот же Антонов-Овсеенко был назначен главнокомандующим советскими войсками по борьбе с контрреволюцией на юге России – а Ленин в записке к нему от 8 (21) декабря уточняет: «На юг для военных действий против Каледина». 14 (27) декабря на заседании Исполкома Советов Сталин утверждает: только если Центральная Рада «будет препятствовать нашему продвижению против Каледина, заслоняя его собою, то удары, направленные против Каледина, падут на нее»{896}.

Здесь, пожалуй, прочитывается намек на пассивность: не мы воюем с Радой, а она с нами (и она же, разумеется, виновата).

«Неискренность» Совнаркома, о которой заявил в своем ответе Генеральный секретариат, объясняется легко. Вернемся к фразе из протокола от 2 (15) декабря, накануне составления ультиматума: «Официально признавать независимую Украинскую республику советов». Последнее слово, как представляется, – ключевое. В текст ультиматума оно не вошло (что и свидетельствует о «неискренности»), но идея вполне понятна. «Мы все думаем, что абсолютно необходим краевой съезд раб[очих], солд[атских] и крестьянских депутатов»{897}, – говорил Сталин Поршу еще в ноябре.

Большевики, разумеется, рассчитывали, что такой съезд установит на Украине «правильную» (советскую) власть; и тогда, показав себя лучшими друзьями украинского народа, такую Украину можно и нужно будет признать, поскольку она будет принимать «правильные», с точки зрения народных комиссаров, решения.

Теперь столь желанный для большевиков съезд начался – и в день его открытия Петроград вручил Киеву ультиматум.

Мог в этом быть тактический расчет большевиков? Дескать, съезд (как они надеялись) будет изначально настроен за них – и вот: приходит ультиматум, открывающий широким народным массам глаза на «двусмысленную буржуазную политику» Рады, которую возмущенные массы тут же и сметают. Подгадали ли они предъявление ультиматума к началу съезда, подобно тому, как подгадали восстание в Петрограде к началу аналогичного всероссийского съезда? Скорее нет, чем да. Как на одно из свидетельств «двусмысленной политики» ультиматум указывает на то, что, «[м]ежду прочим[,] рада отказывается созвать по требованию советов Украины краевой съезд украинских советов немедленно»{898}. Видимо, 3 (16) декабря Ленин, Троцкий и Сталин не знали, что такой съезд откроется в Киеве уже на следующий день. Но если всё же знали и на что-то рассчитывали – то, как мы сейчас увидим, в реальности они своим ультиматумом оказали своим же киевским единомышленникам медвежью услугу.

Итак, 5 (18) декабря в начале второго часа дня в оперном театре открывается второе заседание съезда. На председательском месте вновь Аркадий Степаненко. Большевики хотели бы вернуться к сакраментальному вопросу «съезд или совещание?» Но им не дают этого сделать.

На початку засідання М. Порш порадив перше ніж вирішувати чи має з’їзд бути з’їздом, чи тільки нарадою, заслухати заяви фракцій про їх відношення до ультіматума Ради Народних Комісарів Центральній Раді і поміркувати про відношення всього з’їзду до цього ультіматума.

Большевик І. Кулик заявив, що фракція большевиків зараз же покине з’їзд, коли збори не ухвалять, що це є не з’їзд, а нарада.

М. Порш зауважив, що таким чином большевики не хотять виявити своєї думки про ультіматум Народних Комісарів Центральній Раді.

Після деяких переговорів, большевики остались і збори приступили до обговорення ультіматума.

Сначала выслушали сам ультиматум (под крики «Ганьба!») и отправленный еще накануне ответ на него (под аплодисменты и возгласы «Слава Генеральному секретариату!»). После этого первыми предложили выступить большевикам.

Василий Шахрай (1888–1920)

Слово взял Василий Шахрай. По сути, он и его коллеги очутились «между двух огней». Согласиться с ультиматумом означало пойти против подавляющего большинства присутствовавших, отвергнуть – стать «предателями» в глазах своих петроградских товарищей по партии.

Шахрай попытался избежать крайностей. Фракция большевиков, сказал он, считает ультиматим народных комиссаров недоразумением, которое надо как-то разрешить и предотвратить братоубийственную войну. В ультиматуме нет посягательств на права украинского народа… большевики борятся только с помещиками и капиталистами… Его стали перебивать. Из верхней ложи кто-то крикнул: «Немецкий шпион!» (после чего, по предложению Порша, собрание постановило вывести крикуна из зала). Шахрай стал отклоняться от темы ультиматума; председатель предложил ему говорить по теме. Он закончил тем, с чего начал – словами о недоразумении: «Між російською й українською демократією не може бути ворожнечі».

По окончании речи Шахрая раздались бурные аплодисменты. Но адресованные не ему, а «тяжелой артиллерии» – членам Генерального секретариата Винниченко, Шаповалу, Ковалевскому, Ткаченко и другим, которые в этот момент появились в бывшей царской ложе театра.

Первым из генеральных секретарей выступил Петлюра:

Большевицьке правительство видало приказ негайно припинити українізацію війська і скупчує своє большевицьке військо в Старокостянтинові, Гомелі та Брянську, відки це військо має йти завойовувати Україну.

– Неправда! – викрикує якийсь большевик.

– Правда, у мене є документи – відповідає С. Петлюра.

Зо всіх боків чуються крики обурення на большевика. Голова насилу заспокоює збори.

Следующим слово взял Винниченко. Он говорил о неискренности и двуличности большевиков. Обсуждая обвинение Центральной Рады в контрреволюционности, он заявил: «Справжніми контр-революціонерами є самі большевики, бо вони на Московщині скасували такі здобутки революції, як воля слова, зборів, особи, страйків тощо і заповнили тюрми справжніми революціонерами, котрі винні тільки тим, що вони не большевики». Говоря о разоружении большевистских войск:

Смішні скарги большевиків на наші над ними “насильства“, бо ми їхнє військо розброїли і випроводили з України дуже делікатно, без насильства, без пролиття крови, в той час, як большевики весь час роблять насильства та душегубства. Ми радимо кожному москальові, якому не подобається жити в нашій хаті, з якої він хоче зробити ізбу з тарганами, їхати на Московщину і заводити там свою ізбу і свої порядки, а в наше господарювання не мішатись.

И здесь большевики все-таки предприняли демарш.

І. Кулик домагається, щоб було зараз же вирішено питання: чи це є правосильний з’їзд, чи нарада. Президіум на голосовання цього питання не ставить. Большевики виходять зі зборів, але це навіть непомітно по залі – вона така сама повнісенька, як і до того{899}.

Большевиков, как мы помним, было около 60 человек из 2500. Автор статьи в «Летописи революции» утверждал, что ушло около 200 человек (кроме большевиков, еще и левые эсеры). Ушедшие собрались на новое совещание в помещении Центрального бюро профсоюзов, где было решено: «Выделить советскую революционную группу, объявить ее единственно полномочной и перенести съезд в другое место Украины, где можно было бы рассчитывать на более благоприятную почву для установления соввласти». Если верить автору, то к большевикам присоединились еще и пятеро украинских социал-демократов, которых увел с фракционного совещания Медведев. Как бы то ни было, дальнейшее известно. «Отщепенцы» наметили состав советского правительства Украины – Всеукраинского Центрального Исполнительного комитета (ЦИКУ), после чего уехали в Харьков (боясь, что их по дороге арестуют){900}.

10 (23) декабря прибывшие из России советские войска установили в Харькове советскую власть. По уже установленному «образцу», был сформирован губернский Военно-революционный комитет{901}. 11–12 (24–25) декабря делегаты, приехавшие из Киева (официальная цифра – 127 человек) и полный состав делегатов проходившего тогда же в Харькове III областного съезда Советов Донецкого и Криворожского бассейнов провели (с их точки зрения – закончили) І Всеукраинский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, на котором объявили Украину советской республикой{902}. При этом они заведомо оставили за своим образованием название «УНР», пытаясь показать тем самым, что они и есть «настоящая» Украина. Именно эту, большевистскую УНР (лишь позже переименованную в УССР) признал петроградский Совнарком. Именно тогда столицей советской Украины впервые стал Харьков.

О большевиках говорили. Они «нависали» над страной. Им посвятил фельетон Гарольд (Исаак Левинский):

“Большевики, большевиков,

Большевикам, большевиками“…

От большевистских тех оков

Куда бежать! Скажите сами!..

Мы ждали целые века

И ныне зрим большевика!..

Писать о них весьма противно,

Но как о них не говорить!..

Их можно-ль словом убедить? —

Так думать было бы наивно!..

Ты, Васька, вор! Ты, Васька, плут,

Не Васька!.. Смольный институт!

Его бранят, его ругают,

Ему нотации читают…

со всех сторон звучит протест:

“Ты язва всех российских мест“,

А Васька слушает да ест…

К чему протесты и укоры!..

Пав так, что трудно ниже пасть,

Теперь в столице держат власть

Все эти “тушинские воры“,

Сидят Лжедмитрии царьки

Иль господа большевики…

Но не напрасны наши речи,

Мы верим, что угар пройдет.

Народ свои расправит плечи

И нечисть всякую стряхнет…

Пока же нам, судите сами,

Не обойтись без скверных слов:

“Большевики, большевиков,

Большевикам, большевиками“…{903}

На киевском съезде после ухода большевиков выступили генеральные секретари Ткаченко, Порш, Шаповал… после чего к поднятому большевиками вопросу – съезд или совещание? – вернулись! Проголосовали. Единогласно решили считать себя съездом – и так же единогласно, под бурную овацию, выбрали почетным председателем съезда Михаила Грушевского, присутствовавшего в зале.

Грушевский произнес длинную речь. Обратил внимание на то, что Совнарком предъявил ультиматум Центральной Раде в день открытия съезда. «Вони на цей з’їзд покладали великі сподіванки, але тут вони дуже помилились і в цьому винні не українці», – заметил он. И заявил, однако: если съезд постановит, что Центральная Рада должна быть переизбрана, то Рада «примет во внимание» это постановление. После Грушевского выступили генеральный контролер Золотарев, товарищ генерального секретаря финансов Мазуренко и генеральный секретарь образования Стешенко. Заседание закрылось около 6 часов вечера{904}.

Следующее заседание, открывшееся в цирке в 10 часов утра 6 (19) декабря, стало последним. На нем продолжили обсуждение ультиматума Совнаркома. В отсутствие большевиков, разумеется, имело место полное единодушие. Во время заседания в зале появился Грушевский, вновь встреченный овацией.

«В то время, когда мы здесь заседаем, на Украину движется враждебное ей войско. Оно уже вступило на украинскую землю и получило приказ во что бы то ни стало пробиться к центру нашего государства. Посылают это войско на нас те самые так называемые народные комиссары, которые лицемерно кричат везде и повсюду о своей любви к миру. Заключив с неприятелем [т. е. немцами. – С. М.] перемирие на всех фронтах, народные комиссары объявили войну нам (ш у м, к р и к и «Г а н ь б а»).

Товарищи! Центральная рада всегда стояла за мир. Исполняя волю всего народа украинского, она делала все, что было в ее силах для того, чтобы приблизить день мира. И вот, теперь, когда этот долгожданный день казалось бы уже недалек, нам объявляют войну. Здесь говорили, что совет народных комиссаров объявил войну не украинскому народу, а центральной раде. Но разве центральная рада не есть украинский народ? А разве трудящиеся массы Украины допустят разгон центральной рады? Вы должны дать здесь на этот вопрос ясный и определенный ответ. Наступил момент, когда вы, товарищи крестьяне, рабочие и солдаты Украины, должны поддержать вашу центральную раду не только словом, но и делом. Вам придется поддержать раду во всех отношениях, во всех областях жизни. Вы дадите продовольствие, вы окажете доверие деньгам украинской народной республики, потому что если вы доверяли царю и Керенскому, то неужели не поверите вашему народному правительству? (Бурные аплодисменты, крики «верим», «поддержим»).

Вы будете также содействовать тому, чтобы земельная реформа была проведена на Украине планомерно и организованно. Еще раз выражаю надежду, что вы всеми силами поддержите в этот трудный момент вами же созданные новые, свободные учреждения. Думаю, что ваше отношение к центральной раде и генеральному секретариату[,] достаточно ясно здесь проявленное, вы закрепите определенной резолюцией».

Речь М. С. Грушевского была покрыта громом долго не смолкающих аплодисментов и восторженными кликами: «Слава батьке Грушевскому», «Слава центральной раде и генеральному секретариату», «Слава украинскому войску», «Слава всему народу украинскому».

Говоря «Но разве Центральная Рада не есть украинский народ?», ее председaтель в некоторой степени выдавал желаемое за действительное. Осенью 1917 года Центральную Раду в украинских городах поддерживало 9—13 % населения (исключением был Киев, где эта цифра составляла 25 %{905}). Правда, среди крестьян, которые тогда составляли большинство населения, рейтинг Рады был гораздо выше. Поэтому на съезде, где крестьян также было большинство, аплодисменты Грушевскому в ответ на такие слова были гарантированы.

Дебаты продолжались целый день, но исход их был, конечно, ясен заранее. Резолюцию, осуждавшую ультиматум Совета народных комиссаров и признававшую ноту Генерального секретариата «достойным ответом» на него{906}, приняли большинством голосов, при 2 «против» и 16 воздержавшихся. Воздержались от голосования меньшевики и бундовцы, потому что съезд отклонил предложенную ими поправку: во фразе «централистические тенденции теперешнего великорусского правительства, переходя к войне между Великороссией и Украиной, тем самым грозят окончательно разорвать федеративные связи, к которым стремится украинская демократия» заменить слова «теперешнее великорусское правительство» на слова «совет народных комиссаров». По вопросу об организации власти на Украине – ради которого большевики и собирали съезд – большинством голосов, против 2‑х при 2‑х воздержавшихся, приняли резолюцию о полном одобрении и полной поддержке Центральной Рады. Поздно вечером съезд закрылся{907}.

Но, как это часто бывало в украинской истории, даже под угрозой со стороны внешнего врага сами украинцы не смогли преодолеть свои внутренние противоречия. В период, когда Украина фактически вступила в войну, возник конфликт между ее премьер-министром (председателем Генерального секретариата) Владимиром Винниченко и военным министром (Генеральным секретарем военных дел) Симоном Петлюрой. Есть некая ирония в том, что конфликт этот возник вокруг того же вопроса, из-за которого, в значительной мере, «поссорились» Центральная Рада и Совет Народных комиссаров – отношений между Украиной и Доном.

Большинство выступивших, в том числе Петлюра, высказались за нежелательность разрыва связей с казаками («тоді Україна буде оточена зо всіх боків ворогами», сказал Александр Шульгин).

На заседании Генерального секретариата 12 (25) декабря первым пунктом повестки дня был вопрос, поставленный по инициативе Винниченко. Последний сообщил о приезде делегации рабочих Донбасса, «які розсказували про великі репресії Донського правительства щодо робітників. Винниченко радить рішуче поставить справу нашого відношення до козаків, які вже одверто проявляють контрреволюційні наміри». Постановили не прерывать пропуск казачьих частей на Дон, а по вопросу о репрессиях составить ноту донскому правительству{908}.

Винниченко хотел порвать связи с Доном. 20 декабря (2 января 1918) на заседании Генерального секретариата была процитирована его фраза: «Украінська Республіка швидче буде воювати з Доном, ніж його підтримувати»{909}. В вопросе же об отношениях с Совнаркомом он колебался. На заседании Генерального секретариата 15 (28) декабря вновь был поднят вопрос о военных действиях. «Зараз перше завдання Генерального Штабу – взяти Харьків – оплот большевизму на Україні, – заявил Петлюра (большевики, напомним, взяли Харьков пятью днями ранее), – але треба ясно сказати, чи воюємо ми, чи ні». Ещенко предложил разобрать железные дороги и тем самым отрезать Украину от севера. «В Харькові большевики їздять на автомобілях з плакатами “Смерть украінцам“. Треба розірвати цілком з Совітом Народніх Комісарів і розпочати рішучу боротьбу з большовиками», – добавил Шаповал. Винниченко же сказал на это:

[В]сі ті засоби, які пропонують Генеральні Секретарі Єщенко і Шаповал, занадто серьозні, щоб їх можна було вжити без крайньої для цього потреби. Ранійше треба запитати Совіта Народніх Комісарів, чи воює він, чи ні; тільки тоді можна вважитися на такі рішучі засоби боротьби. Крім того треба зробити учот військових сил і зброї.

Порш резонно заметил: «На відповідь Генерального Секретаріата на ультиматум большевики організували польовий штаб і начали війну, а ми все ще не знаємо, чи воюємо, чи ні»…

Постановили: послать Совету Народных комиссаров ультиматум (!) с требованием прекратить войну и отозвать советские войска с Украины; избрать особый Комитет по обороне Украины в составе Генеральных секретарей Порша, Петлюры и Ещенко{910}.

Совет Народных комиссаров на этот ультиматум, вполне ожидаемо, никак не отреагировал. А ровно через три дня после попытки выяснить, «чи воюємо ми, чи ні», Генеральный секретариат принял решение об отставке Симона Петлюры с поста Генерального секретаря военных дел. На его место был назначен Николай Порш{911}.

Николай Порш (1879–1944)

Петлюра не имел военного образования, но замена его на экономиста Порша никак не помогла делу. Еще менее удачным было одно из первых решений самого Порша – назначить «Командующим всеми Украинскими войсками для обороны Украины от наступления Армий Совета Народных Комиссаров» уже знакомого нам подполковника Капкана (и ему же, Капкану, было поручено организовать полк вольного казачества в Киеве){912}.

Несмотря на героическую репутацию, которую он успел заработать летом – осенью 1917 года на украинской военной службе, Юрий Капкан был, дипломатически выражаясь, авантюристом. Во время Первой мировой войны он избегал пребывания на фронте, прибегнув, в частности, к «самострелу» – после чего нашил себе на мундир несколько знаков отличия, свидетельствовавших о полученных в боях ранениях. От военно-полевого суда его спасла только Февральская революция. На фронт вместе с полком имени Богдана Хмельницкого, которым он командовал, Капкан опять-таки не поехал. В октябрьские дни в Киеве он снова «исчез». Коллеги дали ему уничтожающую характеристику. По утверждению Николая Чеботарева, во время боев с большевиками Капкан не выходил из киевских ресторанов{913}…

Николай Чеботарев (1884–1972)

Еще до отставки Петлюры, 13 (26) декабря, был снят с должности командующего Киевским военным округом – и отправлен, вероятно, в некое подобие «почетной ссылки», на должность заведующего авиацией украинской армии – подполковник Виктор Павленко. На его место был назначен член Центральной Рады штабс-капитан Николай Шинкарь{914}. До этого Шинкарь был подчиненным Павленко. 3 (16) ноября последний своим приказом назначил на вакантную должность генерала (!) для поручений при командующем округом штабс-капитана (!) 11‑го Финляндского стрелкового полка Шинкаря{915}. Как видим, хотя Генеральный секретариат и не достиг таких «высот», как Совнарком, назначивший Верховным главнокомандующим прапорщика, – но и здесь возникает вопрос: не зашла ли отмена чинопочитания несколько дальше, чем следовало бы?..

Виктор Павленко (1886–1932)

Наконец, на должность командующего гарнизоном Киева назначили еще одно гражданское лицо – члена Центральной Рады, организатора вольного казачества в Киеве Михаила Ковенко{916}. Он родился в 1888 году в Белополье Харьковской губернии, окончил механическое отделение Королевского Дармштадского политехнического института, получив степень инженера-механика, в 1914 году служил помощником инженера по оборудованию мельниц, в 1915–1916 годах – заведующим техническим бюро Отдела механических мастерских Комитета Юго-Западного фронта{917}; осенью 1917 года Ковенко был директором Избирательного бюро, то есть киевской городской комиссии, по выборам во Всероссийское учредительное собрание{918}.

Временами новые военные власти действовали исходя из соображений не столько закона, сколько «революционной целесообразности». Так, приказом Петлюры от 5 (18) декабря в Киеве была установлена автомобильная повинность. Иными словами, любые автомобили разрешалось реквизировать для нужд Генерального секретариата и военных частей. Был назначен специальный комиссар Киева по делам реквизиции автомобилей – прапорщик Сергей Манич{919}. Через некоторое время, как это обычно бывает, обнаружилось, что реквизициями занимаются не только те люди, которым это право дано властями. Петлюра издал еще два приказа, 13 (26) декабря: «Наказую начальнику Київської округи зосередить реквізіцію в Штабі Округи і стежити[,] аби на далі свавільна реквізіція була препинена»{920}; 14 (27) декабря: «За всяку самочинну реквізіцію[,] учинену чинами якої небудь військової (частини) одиниці відповідають командіри цих частин і крім грошової відповідности будут оддані під суд»{921}.

В какой степени эти приказы способствовали уменьшению числа самочинных реквизиций и подобных явлений, доподлинно неизвестно. Однако известно, что под Рождество украинцы (либо умело замаскировавшиеся под таковых) совершили акцию: физически устранили лидера киевских большевиков Леонида Пятакова.

Леонид Пятаков: исчезновение

Леонид Пятаков был сыном сахарозаводчика, инженера-технолога Леонида Тимофеевича Пятакова – учредителя и распорядителя Олымского, Луганского, Грушковского сахарных заводов, товарища председателя киевского отделения Императорского Русского технического общества, члена правления Всероссийского общества сахарозаводчиков, учредителя и члена правления Киевского общества для надзора за паровыми котлами. Леонид Тимофеевич родился в 1847 году и скончался 4 (17) февраля 1915 года в Киеве{922}. Его супруга, Александра Ивановна (урожденная Мусатова), скончалась 22 февраля (7 марта) 1917 года, также в Киеве{923}. У них было шестеро детей: Александр, Михаил, Леонид, Георгий, Иван и Вера.

Леонид Пятаков (1888–1918), большевик, революционер

Леонид Пятаков родился 22 сентября (4 октября) 1888 года на Мариинском сахарном заводе в Городище Киевской губернии. В 1905 году он закончил Киевское реальное училище Святой Екатерины и поступил на химическое отделение Киевского политехнического института, где учился и его старший брат Александр{924}; в 1910 году закончил институт, с началом Первой мировой войны был призван в армию.

Могила Л. Т. Пятакова на Байковом кладбище в Киеве

Семья Пятаковых была далеко не бедной. Во время учебы в институте Леонид, насколько известно, отнюдь не был большевиком. Через три недели после октябрьского переворота было опубликовано короткое «Открытое письмо Л. Л. Пятакову» от инженера-технолога М. Е. Фишбейна, в котором говорилось:

Милостивый государь! В виду того, что, в связи с большевистским восстанием, ваше имя стало фигурировать в печати, я считаю своим нравственным долгом спросить вас: помните ли вы еще то время, когда вы были в числе членов академической партии киевского политехнического института? А ведь вы помните, что члены этой партии вместе с вами были оплотом черносотенства в институте. Вы, вероятно, еще не забыли, как вы, вопреки постановлению общестуденческой сходки, держали экзамен у бойкотируемого профессора Рекашева <…>{925}.

Профессор Исидор Рекашев (1865–1918) преподавал начертательную геометрию в Киевском политехническом институте и аналитическую механику в университете св. Владимира, и вместе с тем с 1905 года был председателем Киевской Партии правового порядка (ППП) – будучи, таким образом, видным представителем право-монархических сил Киева{926}.

Михаил Пятаков (1886–1958), российский биолог, брат Леонида Пятакова

Георгий (Юрий) Пятаков (1890–1937), советский партийный и государственный деятель, брат Леонида Пятакова

Леонид Пятаков проникся идеями большевизма под влиянием младшего брата Георгия; в армии он не был произведен в прапорщики из-за «неблагонадежности». В конце 1917 года Леонид, Михаил с женой Зинаидой и Вера жили в родительском доме, или – квартире в «престижном» районе Киева, по адресу Кузнечная, 5, кв. 3. Семья занимала двухэтажный дом и двухэтажный флигель{927}. Георгий Пятаков летом жил по тому же адресу{928}, но через две недели после Октябрьской революции был вызван Совнаркомом в Петроград{929}. Александр Пятаков жил неподалеку, на Пушкинской, 25{930}.

Днем 24 декабря 1917 года (6 января 1918) к дворнику Пятаковых, Григорию Пичкуру, подошел какой-то человек и стал расспрашивать: где живут Пятаковы? кто из них большевик? кем был их отец? богатые ли они люди? Григорий выдал информацию незнакомцу; позже от кухарки соседей он узнал, что это был некто Яков Ярчук, «который живет где-то на Мало-Владимирской».

Около 4‑х часов утра 25 декабря (7 января) к дому подошли 20–25 казаков (украинских солдат) во главе с офицером. У них не было точной «наводки» на цель: вначале они пошли в дом № 9, разбудили тамошнего швейцара Григория Вержбицкого, потребовали подворную книгу и стали искать в ней Пятакова. Не найдя его там, они спросили Вержбицкого, где живет Пятаков; тот ответил им и сам отвел их в № 5. Двое в военной форме позвонили в ворота 5‑го номера и сказали вышедшему к ним Пичкуру, что им «нужно к Пятаковым». Когда дворник открыл им калитку, во двор вбежали человек пятнадцать казаков и направились к флигелю. Кто-то позвонил в парадные двери. Горничная Пятаковых открыла дверь на цепочку и пошла доложить о визитерах хозяевам. Казаки хотели силой открыть дверь, но им это не удалось. Тогда они стали разбивать окна{931}.

Михаила Пятакова разбудила жена. Он тот час же побежал к телефону и попросил соединить его с Генеральным секретариатом. На том конце сняли трубку. Михаил сказал, что их пришли грабить. Ему ответили: «Почекайте». В этот момент Михаил услышал звук разбиваемых стекол. Сказав, что ждать некогда, он повесил трубку и выбежал на лестничную площадку. От звуков, естественно, проснулась вся семья: Зинаида, Вера, Леонид и прапорщик Петр Золотарев – товарищ Леонида, живший в квартире Пятаковых.

Леонид через дверь спросил, есть ли у «гостей» разрешение на обыск. Ему ответили: «Открывай!» Стало слышно, что через разбитые окна лезут в квартиру. То ли сам Леонид, то ли кто-то из уже ворвавшихся внутрь открыл дверь. Казаков было человек двенадцать. Одеты они были в шинели и шапки, примерно половина – в шапки с красным верхом, свешивавшиеся на бок. Вооружены винтовками, саблями и револьверами{932}.

Всем приказали спуститься на нижний этаж. Согласно показаниям Веры Пятаковой, Леонида и прапорщика Золотарева столкнули вниз по лестнице. Казаки кричали: «Где Пятаков?» Им объяснили, что Пятаковых пятеро братьев. Несколько человек побежали на второй этаж – искать Пятакова. Однако наверху уже никого не было. Тогда Леонид обратился к пришельцам: «Вам большевика нужно? Я большевик»{933}.

«Зразу козаки були дуже знервовані, а після цього заспокоїлись», – утверждал Михаил. Двое или трое казаков вышли во двор и вернулись с офицером, который посмотрел на Леонида Пятакова и по-русски сказал: «Да, это он». Офицер тут же распорядился вывести Леонида во двор и сам вышел следом. «Цього офіцера я добре розгляділа, – показывала Зинаида Пятакова. – Він був одягнений в чорну куртку з каракулевим коміром і на йому були “галіфе” з жовтими лампасами і на голові у його був чорний картуз польського виду з якимсь значком замість кокарди, під котрим була невеличка жовто-блакитна стежка»{934}.

Еще один казак, которого звали хорунжим, приказал всем одеваться. Потом, однако, сказали, что «жінок не треба», а вслед за Леонидом вывели Михаила и прапорщика Золотарева. На улице стояло около 25 оседланных коней, а возле них – одноконные сани. В санях уже сидел Леонид; на нём не было очков, а на лице его была кровь. (Окровавленные его очки нашли днём во дворе.) Леонид сказал Михаилу, что его ударили прикладом. Михаила посадили рядом с братом в сани. Один из казаков спросил Михаила, кто он, и, получив ответ, приказал ему слезть с саней и ударил его в глаз. Михаил убежал в дом, куда еще раньше вернулся и Золотарев. Леонида Пятакова увезли в санях куда-то вверх по Кузнечной{935}.

Визитеры, остававшиеся в доме, не теряли времени даром. Зинаида Пятакова показывала на следствии:

Козаки, котрі були на верхньому поверсі, робили там трус в ріжних кімнатах і забрали з собою 1000 крб. в кімнаті Леоніда Пятакова, 300 крб. в кімнаті нашої економки Евгенії Миколаївни Кміт, 4 годинники – два кишенькових а два настольних, 2–3 бутилки вина, ріжні дрібнички, 3 бритви, 2 револьвери, 2 шаблі і конфетті. Там же на верхньому поверсі козаки в кімнаті Віри Пятакової порубали збір жучків і чучели і побили богацько всяких річей, побили вази. На ріжних речах лишились сліди крови од ран на руках, набутих, коли влізали через побите вікно. В нижньому поверсі в вікнах, котрі виходили на двір, козаками були повибивані шибки і через одне із тих вікон, вони влізли в квартиру. <…> Коли козаки виходили з квартири, то один із них шаблею у корідорі перерубав дріт телефонний. Трохи не всі козаки балакали по українськи, а один із них при виході, сказав щось на незрозумілім мені жаргоні. <…> Всі козаки були добре пяні, а офіцер, котрий пізнавав Леоніда Пятакова, пяний не був. Козак, якого називали хорунжим, балакав тільки по російськи{936}.

Впрочем, Терентий Таргонский, санитар, живший там же, на Кузнечной, 5, «не замітив, щоб козаки були пяні, крім одного, котрий мені видався трохи випившим»{937}. Начальник уголовно-розыскного отдела киевской милиции Николай Красовский сообщил: «[Д]вірник казав, що всі ці люди балакали по російськи»{938}. Как бы то ни было, невзирая на национальность и (не)трезвость визитеров, основной эффект от их посещения был один: Леонид Пятаков исчез, и больше его в живых не видели.

28 декабря (10 января) на заседании Малой Рады Моисей Рафес внес запрос Генеральному секретариату «з приводу трусів та арештів, які були в Київі на Рі[з]дво і робились нібито з наказу Центральної Ради та Ген. Секретаріяту». Первым ответил генеральный секретарь военных дел Николай Порш.

М. Порш повідомив, що звістку про події в мешканні Пятакових він дістав 26 грудня ранком. В це мешкання вікнами вломились якісь салдати і вимагали дати їм “Пятакова”. До них вийшли три брати Пятакових – один “правий“, другий “кадет“ і третій “большовик“ – Леонид Пятаков. [ «Испорченный телефон» налицо. Как мы уже знаем, братьев в доме было только двое. – С. М.] Салдати очевидно відкись приїхали до Київа, бо не знали котрого саме Пятакова їм треба. Л. Пятаков сказав сам, що він большовик, після чого його забрали. Відки були ці салдати, – ніхто не знає. Ні одна з київських військових частин не підтвердила, що це були її салдати.

Можна думати що вони приїхали з Харкова, або що для того, щоб помститить над тутешніми большовиками за ті розстріли українців, які майже щодня роблять большовики в Харкові на Холодній горі. В цьому не було б нічого дивного, бо коли большовики самі почали політику застрашування (террора), то можуть найтись гуртки та організації, які так само захотять боротись і з большовиками способом застрашування… У всякому разі ні Центральна Рада, ні Генеральний Секретаріят, ні жодна Київська військова організація до цих подій не причетні.

Генеральный секретарь судебных дел Ткаченко добавил, что его секретариат назначил особую следственную комиссию, которая уже начала работу{939}. Результат правительственного расследования был выдан с весьма впечатляющей скоростью – в тот же день. «[Р]озпочато було попереднє розслідування, яке виявило, що ніхто з урядових осіб і установ приказів про труси й арешти большовиків, в тому числі і Л. Пятакова не давав», – сообщалось в «Поясненні Генерального Секретаріату» за подписями Винниченко и Ткаченко, датированном тем же 28 декабря (10 января). «Хоч партія большовиків є протидержавною і працює під проводом ворогів Украiнської Республіки – “совєта народних комісаров“, – проте ця діяльність, поскільки вона не набирає форми одвертого повстання проти законної революційної власти Украiнської Республіку, правительством не припиняється», – заверял Генеральный секретариат. Далее повторялась та же мысль, что и у Порша: дескать, в атмосфере анархии, которую создали сами же большевики (а также черносотенцы и все противники УНР), стали возможны самочинные обыски и аресты, которые теперь откликнулись на самих большевиках{940}. И в тот же самый день был издан приказ № 105 по Военному секретариату, которым устанавливалась новая военная форма – с тем, в частности, чтобы «відрізнить Українського козака від всіх сих злочинців, які паскудять і добре ім’я українського козака»{941}.

По-видимому, первое газетное сообщение о похищении Пятакова появилось в польской газете «Dziennik Kijowski», в номере за 28 декабря (10 января 1918). Запоздание объяснялось тем, что в связи с минувшим Рождеством газеты несколько дней не выходили. В короткой заметке приводились две версии о судьбе Пятакова: «Według jednych pogłosek p[an] P[iatakow] zostal zabity i wrzucony do Dniepru, według innych – aresztowany przez nieznane osoby i zbity do nieprzytomnosci, a następnie ukryty»[34]{942}.

29 декабря (11 января) появилась заметка в «Киевлянине» (пять дней перед этим газета не выходила) под названием «Два обыска». Из нее читатель мог узнать, что в 1913 году, при старом режиме, жандармы уже обыскивали семью Пятаковых. По словам Ивана Пятакова, жандармы тогда обыскивали тщательно, «перерыли буквально все, но они вели себя вежливо, и когда они ушли, то даже спички не тронуло [sic]». Второй обыск, при новом режиме, репортер описал во всех деталях, подробно перечислив, что и как было унесено и разгромлено, и не забыв неоднократно упомянуть, что пришельцы были украинцами. По версии газеты, когда прислуга Пятаковых спросила: «Кто там?», ответом было: «Украинские солдаты, делать обыск»{943}. (Непосредственные свидетели, как мы видели выше, говорили о солдатах как о «казаках»; Александр Пятаков, которого в доме не было, покажет, со слов Михаила и Веры, что, «[с]удя по форме солдат, они принадлежали к украинским частям, один из них объявил себя вільным казаком»{944} – но это будет после публикации заметки.) В гораздо более нейтральном тоне была выдержана заметка в «Киевской мысли», днем позже: о национальности солдат ничего не говорилось, упомянуто только было, что «[п]рибывшие разместили коней у ворот по всем правилам кавалерийского искусства». Заметка заканчивалась словами: «О предстоящем “аресте“ Л. Пятакова семью его предупреждали неоднократно»{945}.

Леонид Пятаков: расследование

30 декабря (12 января 1918) прокурор Киевского окружного суда переслал вырезку из «Киевлянина» судебному следователю 10‑го участка Киева и предложил открыть предварительное следствие по признакам преступления, предусмотренного статьей 1540 Уложения о наказаниях (противозаконное лишение свободы). Следователь принял дело к производству{946} – и первые версии начали появляться в тот же день.

«[П]о моим предположениям, – заявил Александр Пятаков следствию 30 декабря (12 января 1918), – означенный арест может являться местью со стороны некоторых войсковых частей». Он поделился следующими сведениями. Некто Алексей Корсак, шофер отдельного дивизиона ТАОН (тяжелой артиллерии особого назначения), возвращаясь в ночь на 25 декабря (7 января) из Броваров, видел на Панкратьевском спуске (ведущем к Цепному мосту с киевского берега) украинский грузовик и заметил, как в прорубь на Днепре спустили семь мешков. Александр Пятаков связал это с исчезновением в ту же ночь шести большевиков, о чем якобы упоминал Порш. Не был ли в седьмом мешке Леонид Пятаков?..

Александр также упомянул в своих показаниях солдата Филиппа Тарана, временно проживавшего в казармах 1-го Черноморского куреня, который, дескать, сообщил ему подробности убийства Леонида. В тот же день Тарана вызвали к следователю. Действительно, показал он, вечером 27 декабря (9 января), находясь в помещении казарм 1-го Казачьего украинского конного полка на Деловой улице, он, Таран, стал свидетелем разговора нескольких солдат и офицеров. Разговор зашел на политические темы – и один из собеседников высказал своеобразную мысль: «От социализма есть ступень к монархизму и монархисты переходят в партию большевиков». Как мы рассказывали выше, в отношении Леонида Пятакова такое заявление, по всей видимости, было небезосновательным.

Продолжая тему, некий корнет Петрусь заявил: «Вот известный монархист Пятаков: его арестовали, взяли веревку и пустили под лед». Кто и когда это сделал, Петрусь не объяснил. Когда же Таран назвал подобные действия самосудом и выразил свое возмущение, Петрусь высказал еще одну своеобразную мысль: «Если придут двадцать человек, возьмут кого-либо и убьют, то это уже не самосуд, а организованный суд».

Больше, однако, никаких сведений в пользу того, что Леонида Пятакова утопили в Днепре, не поступило. Сам Александр Пятаков сообщил, в противовес своей же версии: «По дошедшим до меня слухам, Леонид содержится в “Косом капонире”»{947}.

Того же 30 декабря (12 января) прокурору Киевского окружного суда поступило заявление из… тюремной больницы Киевской губернской тюрьмы. Автором рукописной записки на нескольких листах был соратник Пятакова, избранный член Учредительного собрания Григорий Чудновский. (В советское время его именем называлась Терещенковская улица, расположенная совсем недалеко от дома Пятаковых.) Чудновский был арестован ранее в том же месяце. «Считаю своим долгом указать вам на лицо, – писал он прокурору, – предъявление которого семье моего исчезнувшего товарища прольет, быть может, свет на гнусное преступление. Лицо это – сотник Журавский».

Журавский был начальником караула, переводившего Чудновского из управления коменданта города в Косой капонир двумя неделями ранее. «Журавский, – писал Чудновский, – вел среди караула погромную агитацию, грозил смертью “жидам” и большевикам, в частности все время явно провоцировал меня оскорблениями, матерной бранью <…> рассказывал об убийстве некоего д-ра Коварского, совершенного им якобы за пару дней до того и т. д. <…> Ввиду того что <…> насилие над Пятаковым <…> судя по обстановке, менее всего носило характер случайного наскока или самосуда и скорее похоже на организованный акт террора по заранее составленному плану, в угрозах Журавского и его свиты звучало нечто большее, чем простое озорство и хулиганство».

На возможную причастность Журавского к делу Пятакова, по мнению Чудновского, указывало лишь следующее: «Караул взят был, видимо, из кавалерийской части, ибо не примкнутые к винтовкам штыки были прикреплены к ножнам шашек. Кавалеристами же был произведен набег на квартиру Л. Пятакова». Несмотря на столь расплывчатую аргументацию, автор заявлял:

Я считал бы весьма важным для раскрытия дела и м[ожет] б[ыть] для изыскания Л. Пят[акова] предъявить Пятаковым Журавского и даже – если офицер, к[ото]рый присутствовал при обыске, окажется не им – его коллег по части. Возможно и существование какой-либо тайной о[рганизац]ии – и личность Журавского могла бы послужить ключом для ее раскрытия{948}.

Как ни удивительно, Чудновский, возможно, был прав!

В те дни его совету не вняли и сотника Журавского на допрос не вызвали. Но 28 июня 1918 года (Чудновского к тому времени уже не было в живых – он погиб 8 апреля в бою с немцами под Харьковом) в германской комендатуре Киева давал показания штабс-ротмистр украинской армии Яков Журавский. С 15 марта по 1 мая он был учеником украинской офицерской школы, а на момент допроса служил в 9‑м украинском гусарском полку и жил в собственном доме на Полевой, 95. Журавский поведал немецким военным, оберлейтенанту Радуицу и ефрейтору Фромеру:

В ночь с 17 на 18 июня я был пьян и шел в полицию Бульварного участка, чтобы попросить проводить меня. Моя просьба была отклонена. Тогда я подошел к одному посту вблизи участка и к постовому обратился с той же просьбой. Он спросил[,] боюсь ли я или у меня много денег. Я ответил ему, что не хочу проходить по этой части города, потому что меня могут ограбить большевики. Дело в том, что я получил от прежнего украинского правительства приказ арестовать известного большевика Пятакова. Я его не арестовал и он был после убит моими козаками. После того как я рассказал это, милиционер выхватил револьвер и направил его на меня, я схватил его за руки, чтобы отклонить выстрел, тогда он повалил меня на землю, я стал звать на помощь <…>{949}.

История, конечно, выглядит странновато. Зачем было Журавскому рассказывать о преступлении своих подчиненных первому встречному милиционеру – и откуда такая реакция на рассказ? Возможно, у Журавского были какие-то свои счеты к Центральной Раде, которую он захотел таким образом оговорить. Всей правды мы никогда не узнаем. Тем не менее, вот невынужденное признание в похищении и убийстве Пятакова.

Вернемся к хронологии. 31 декабря 1917 года (13 января 1918) в передовой статье органа УСДРП «Робітнича газета» прозвучали нотки сомнения:

Загадкове зникнення Л. Пятакова, таємничі росправи з матросами <…> не можуть не трівожити революційну демократію українську, український пролетаріат передусім.

Дуже хотіло б ся думати, що це діло рук чорної сотні, контр-революційних груп та організацій. <…>

Та в душу закрадається сумнів [sic] чи то не в українських колах, в значній мірі, треба шукати виновників от-того терору, тої злодійської росправи з політичними противниками.

Чи прокидається і серед нас під впливом крівавих вакханалій розбещених большевистських мас чи їх безсовістних проводарів в Харькові та по инших місцях, чи не прокидається і серед нас звіряче бажання помсти, чи не запановує принціп – “око за око, зуб за зуб”?{950}

Большевики, со своей стороны, высказывались в обычном для себя стиле. В первые дни января Исполнительный комитет Окружного совета солдатских депутатов принял резолюцию: «Заслушав доклад о самочинных обысках и арестах и, в частности, о грубом обыске, аресте и таинственном исчезновении видного члена социал-демократической партии Леонида Пятакова, Исп. Ком. Окружн. Совета солдатских депутатов выражает по этому поводу свое глубокое возмущение, считая, что столь грубые факты нарушения свободы и неприкосновенности личности таят в себе великую опасность революции и контрреволюции [sic]»{951}. 4 (17) января Президиум Дивизионного комитета санитарной части VII армии принял свою резолюцию: «Товарищи! Неужели это правда предательски задержанные в Киеве наши товарищи Пятаков и четыре матроса – расстреляны на “Лысой Горе” тайным обществом “Черный Кабинет”. Как это сообщение кажется невероятным всетаки [sic] приходится допустить возможность такой расправы над борцами за право народа в той стране, где власть находится в руках ЦР, явно покровительствующей злейшим врагам революции»{952}. Киевская большевистская газета «Пролетарская мысль» в статье «Клеветники-провокаторы» саркастически высказалась в адрес украинской власти:

Выходит, далее, по словам Винниченко, что погромы, аресты, насилия над мирными гражданами – все это совершают прибывшие из Великороссии красногвардейцы. Очень любопытно! Почему г. Винниченко и Порш до сих пор не могут ответить на вопрос, кто разгромил квартиру Пятаковых, избил и увез неизвестно куда Л. Пятакова. Вероятно, это сделали питерские красногвардейцы!

К сожалению, однако, в Киеве нет питерских красногвардейцев. Нет их <…> и во всех тех городах, местечках и селах, где часто не без участия детища Петлюры, Порша и Винниченка – вільного козацатва – происходят погромы, аресты[,] насилия и т. д.{953}

Тем временем предварительное следствие шло своим ходом (разумеется, не так быстро, как поведали Винниченко и Ткаченко). В течение 3–5 (16–18) января, согласно распоряжению Генерального секретаря судебных дел, следственная комиссия допросили всех, кто был в доме, и соседей. 8 (21) января допросили, среди прочих, Якова Ярчука (он действительно жил на Мало-Владимирской, в доме № 43). Ярчук поведал следователям:

Перед Різдвом 24-ого грудня м[инулого] р[оку] я заходив у двір будинку Пятакових до дворника і питав його, чи приіхав Георгій Пятаков із Петрограду, котрого мені треба було бачить по своій справі. О иньших Пятакових, а в тому числі Леоніді, Михайлі Пятакових, я не розпитував двірника, бо в мене не було до іх потреби. Дворник мене питав, чи не треба мені кого-небудь із братів Георгія Пятакова, а я йому відповів, що мені треба тільки Георгія Пятакова. Нікого з Пятакових я не знаю{954}.

С показаниями дворника (Пичкура), утверждавшего, что Ярчук расспрашивал его, кто из Пятаковых большевик, кем был их отец, богатые ли они люди и т. п., это не очень хорошо стыкуется. Опровергнута ли версия о том, что Ярчук «разведывал обстановку» накануне «ареста»? Во всяком случае, следствие к нему больше вопросов не имело.

Того же 8 (21) января прокурор Киевского окружного суда предложил судебному следователю 10‑го участка передать дело судебному следователю по особо важным делам Киевского окружного суда Василию Фененко{955}. Первое, что получил Фененко, приняв дело 10 (23) января, – сведения от Совета рабочих депутатов, где днем ранее выступала некто Ксения Хотулева, бывшая членом совета с октября 1917 года и служившая швейцаром в доме по Гоголевской, 20. У нее-де имеются важные сведения по делу Пятакова{956}.

Фененко допросил Хотулеву на следующий же день. Она рассказала, что в квартире рядом с ее швейцарской живет гимназист Всеволод Корчевский, с которым она «в очень хороших отношениях» и который как-то признался ей, что «состоит разведчиком Украинской Центральной Рады». Очень часто Корчевский беседовал по телефону в швейцарской с уже знакомым нам доктором Анохиным, помощником начальника милиции.

За день до похищения Пятакова Корчевский зашел к Хотулевой и попросил ее «узнать в совете солдатских и рабочих депутатов, где именно находится секретная квартира Леонида Пятакова, в которой происходят тайные заседания». Корчевский утверждал, что, по его сведениям, на этих тайных заседаниях решено было убить подполковника Капкана.

В четыре часа дня 25 декабря (7 января), т. е. через двенадцать часов после похищения Пятакова,

<…> ко мне в швейцарскую зашел Корчевский и вызвал по телефону доктора Анохина. <…> Вызвав телефон Анохина, Корчевский спросил: «Александр Константинович дома?» и, получив, видимо[,] утвердительный ответ, сейчас же сказал: «Это говорит разведчик Корчевский. Пятаков арестован со всей его шайкой и находится теперь в Богдановском полку». Больше ничего Корчевский тогда по телефону не говорил. <…> Кажется, 27 или 28 декабря, я зашла в квартиру Корчевских и спросила квартиранта Корчевских – поручика Богдановского полка Ивана Ивановича Островерженко, находится ли в ихнем полку Леонид Пятаков. На это Островерженко мне сказал, что Пятакова уже давно в полку нет, а когда я его спросила, где же он, Островерженко мне ответил, что они завязали его в мешок и бросили в прорубь. <…> Помню, что Островерженко относительно Пятакова сказал: «Пустили ловить рыбку в Днепр». <…> Под новый год, около 10 часов вечера ко мне зашел Корчевский <…> [и] сказал, что он кутил с доктором Анохиным. Я спросила Корчевского, а где же теперь Пятаков? и Корчевский мне сказал приблизительно следующее: «А его уже нет. Его давно бросили в прорубь». <…> Я убеждена в том, что Корчевский и Островерженко о Пятакове говорили мне серьезно, а не в шутку{957}.

Сложно сказать, насколько правдоподобно, что Корчевский открытым текстом называл себя разведчиком. Но, во всяком случае, раз несколько человек независимо (?) утверждали, что Пятакова бросили в прорубь, то хотя бы этому следует верить?

Нет.

Днем 15 (28) января 1918 года некто Мария Осипова, отправившись «в урочище Отр[а]дная слобода» наломать веток, обнаружила на бугре, под кустом, человека, лежавшего в снегу. Муж ее сестры, Тарас Грицай, осмотрел труп и заявил о находке милиционеру села Никольская Борщаговка. Земля, на которой было найдено тело, принадлежала крестьянам села Михайловская Борщаговка. Они приставили к убитому стражу. Никольско-Борщаговский милиционер Андрей Куделя заявил о происшествии старшему милиционеру Никольско-Борщаговской волости Нестору Урбанскому, который, в свою очередь, поставил в известность начальника милиции 4-го участка Киевского уезда Назаренко{958}.

Крестьяне перенесли труп на кладбище Михайловской Борщаговки, примерно в 6 верстах от места находки и в 200‑х саженях (425 метрах) от станции Пост‑Волынский, намереваясь его там похоронить. Он мог бы так и остаться неопознанным, но ключом к разгадке оказалась найденная в кармане одежды покойника печать киевского Военно-Революционного комитета. 16 (29) января Назаренко позвонил в Совет рабочих и солдатских депутатов и заявил, что, возможно, найден труп Леонида Пятакова. Член Исполкома Совета Дмитрий Олейник, рабочий судостроительной верфи в Киеве, и солдат Остап Галанько поехали на кладбище и опознали убитого. 17 (30) января Олейник пришел в следственную комиссию и дал показания по делу.

Еще до того, как явиться в комиссию, Олейник пришел к Александру Пятакову и рассказал ему о страшной находке. Александр тотчас же поехал на извозчике на Пост-Волынский, осмотрел труп и подтвердил: это действительно его брат. Кроме всего прочего, на теле была та же одежда, в которой Леонида Пятакова увезли в ночь под Рождество: черное короткое пальто, черные суконные брюки, гимнастерка защитного цвета, – а на белой нижней рубашке были буквы «Л. П.»{959}.

Уже после того, как Киев заняли большевики, Иван Пятаков получил у коменданта города разрешение на перевозку тела в Киев. 28 января (10 февраля) врачи 15‑го участка Юго-Западной железной дороги Константин Стефов и Николай Чернявский провели медицинское освидетельствование трупа и установили, что смерть, по-видимому, наступила от многочисленных колотых и резаных ран на голове и груди. Многочисленные порезы на правой руке свидетельствовали о том, что убитый пытался защищаться от ударов{960}…

В тот же или на следующий день Иван и Александр перевезли тело брата на Байковое кладбище, где 1-го (14-го) или 2-го (15-го) февраля его похоронили. Как оказалось, совсем ненадолго… «Потім по распорядженню большевиків тіло брата одкопали і 4‑го лютого [по старому стилю. – С. М.] поховали його разом з другими большевиками в Маріінському Парці», – свидетельствовал Александр Пятаков через месяц после событий{961}.

Упомянутое распоряжение отдал не кто иной, как Георгий (Юрий) Пятаков, приехавший в Киев из Петрограда. «Часов в 10 утра [вероятно, 28 января (10 февраля). – С. М.] к нам в вагон пришел Юрий Пятаков и попросил у нас 4 человека для того, чтобы поехать за город и взять труп брата[,] убитого гайдамаками и брошенного в поле», – вспоминал большевик Бушев, который принимал участие в наступлении на Киев по железной дороге{962}. Похороны в Мариинском парке были обставлены с большой торжественностью. «Все взоры обращены на площадки с гробами[;] ярким пятном кажется на этом фоне серебрянный гроб с прахом Леонида Пятакова», – сообщал газетный корреспондент, описывая, как похоронная процессия двигалась по Фундуклеевской и Крещатику. Георгий Пятаков подносил гроб с телом брата к братской могиле в Мариинском парке{963}. У Екатерины Шульгиной, жены Василия Шульгина, осталось впечатление менее торжественное:

Но вот и в самом деле вдали показывается что-то блестящее и выделяющееся.

Металлический гроб. Несут на руках. В толпе говорят: – Это “Леонид Пятаков“. Но я спорю, потому, что хорошо знаю, что “Лева“, как мы привыкли его называть, зная его семью с детства [Шульгины и Пятаковы жили в одном квартале. – С. М.], похоронен на Байковом. Но оказывается, в толпе были правы; приехавший уже после похорон брата – Георгий Пятаков, главный большевик, приказал вырыть тело несчастного Левы из могилы, где он уже лежал рядом с матерью, и велел тащить его в эту общую страшную языческую яму.

А вот и он сам (Георгий) мчится в автомобиле с своими рыжими волосами, под которыми бьется непонятный и жуткий для меня мозг. <…>{964}.

Так из Леонида Пятакова сделали своего рода сакральную жертву. Примерно через десять дней после похорон Исполком Совета рабочих и солдатских депутатов озаботился увековечением его памяти, издав соответствующее постановление: «Секвестровать дом Пятаковых на Кузнечной улице и устроить в нем несколько рабочих организаций имени убитого Леонида Пятакова»{965}.

Это решение практически наверняка не было воплощено в жизнь, поскольку через несколько дней большевиков из Киева выгнали немцы.

В марте 1919 года, во второе пришествие большевиков в Киев, значительную часть центральных улиц города переименовали в честь «классиков марксизма-ленинизма» и героев большевистского движения. Именно тогда Мариинско-Благовещенская улица стала улицей Леонида Пятакова. В обиходе ее, естественно, часто называли просто «улица Пятакова». До поры до времени это не вызывало проблем. Но в январе 1937 года Георгий Пятаков был осужден как «враг народа», приговорен к смертной казни и тут же расстрелян. Это вскоре сказалось на судьбе Михаила Пятакова, работавшего тогда ученым специалистом на Азербайджанской рыбохозяйственной станции в Баку. В феврале 1937 года он был снят с занимаемой должности «за провал работы», в ноябре 1939 года – арестован, а в январе 1940 года – «за контрреволюционную деятельность» был сослан в трудовые лагеря на восемь лет{966}. В Киеве же улицу Леонида Пятакова переименовали, дабы избежать опасной ассоциации: она стала улицей Саксаганского, как и называется по сей день.

Леонида Пятакова еще дважды возвращали на карту Киева, но оба раза он там не закрепился: две улицы его имени, сначала на Оболони, а затем на Саперном поле, даже не переименовали, а ликвидировали «в связи с перепланированием»{967}. Четвертой попытки не последовало. Киев отторг Леонида Пятакова…

Новый год: стрельба и церковный собор

Традиционно, приход нового года у нас ассоциируется с неким очищением. Беды и невзгоды надеемся оставить в старом году, а в новом – начать если и не с чистого листа, то во всяком случае с чего-то лучшего, чем было еще вчера. В Киеве 1917/1918 годов ничего похожего не получилось…

В новогоднюю ночь в Киеве стреляли. В самых разных районах и по самым разным причинам.

«Около 2 часов ночи стрельба местами приняла такой характер, как будто где-то происходит бой, – сообщал корреспондент. – Это встревожило не только жителей, но и милицию. В места, где происходила стрельба, милицией высылались конные отряды, по городу в поисках стрелявших всюду скакали также патрули украинских казаков».

Перед встречей Нового года украинские патрули провели облавы в ресторанах, клубах и т. п. с целью выявить и обезоружить лиц, не имеющих права ношения оружия. Выявили. Некоторые из этих лиц, естественно, тут же и пустили в ход оружие. Одна из облав, на Большой Васильковской, вылилась в перестрелку, которая продолжалась более часа.

Стреляли не только преступники. В целом ряде мест жители прибегали к самосудам – над ночными грабителями, пойманными на месте преступления. За грабителями гнались и палили в них из револьверов и винтовок.

Кое-где пускали в ход оружие подгулявшие военные. Местами их осаждала толпа, и начиналась перестрелка между ними и толпой. Стреляли военные иногда в воздух, а иногда… в извозчиков, требовавших слишком высокой платы за проезд{968}. Один такой случай произошел у театра «Аполло», на Меринговской (Заньковецкой), около часа ночи. Выйдя из театра, поручик 1‑го украинского «куреня смерти» Григорий Храмов потребовал от извозчика Ивана Демкина отвезти его на Печерск. Получив отказ, Храмов выстрелил извозчику в лоб, смертельно ранив его… Стрелка задержал дежуривший в «Аполло» милиционер при помощи украинского патруля. Собравшаяся толпа, в том числе около тридцати вооруженных солдат, потребовали выдачи поручика Храмова для самосуда. Дежурному милиционеру удалось предотвратить расправу. Поручика отправили в штаб крепости, о чем заявили собравшимся, и тогда толпа разошлась{969}.

Как часто бывало в подобной обстановке, военные патрули не всегда оказывались настоящими. Если в новогоднюю ночь на улицах города останавливали и обыскивали прохожих с целью обнаружения незаконного оружия, то уже в следующую ночь на улицах появились какие-то группы солдат, которые стали отнимать не только оружие, но и вещи. В эту ночь, на 2 (15) января, на Большой Васильковской у инженера Пиоро неизвестные преступники, под видом патрульных, отобрали мелкокалиберный «браунинг», а некоего Басса, на той же Большой Васильковской толпа «патрульных» человек в двадцать подвергла обыску, во время которого похитила серебряные часы{970}. 3 (16) января группа вооруженных солдат, опять-таки числом около двадцати, произвела самочинный обыск в столовой Петриди на Миллионной, 10, на Печерске. Забрали и револьвер «наган», и, по-простому, различные съестные припасы со стойки. Обнаружить участников «обыска», естественно, не удалось{971}.

Случался и более «интеллигентный» обман. Администрация Арсенала обратилась в уголовный розыск с заявлением об ограблении кассира, некоего Л. Менашкина. Обстоятельства ограбления были незамысловатыми. Менашкин ночью вышел во двор Арсенала, на крыльцо, подышать свежим воздухом. Тут на него напал какой-то человек и ударил его в бок кулаком. Менашкин потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил, что у него из кармана пропало сто тысяч рублей, предназначенных для расплаты со служащими.

Сыщики, по всей видимости, не поверили услышанному. И то правда: при такой обстановке в городе выходить ночью, хотя бы и во двор, имея при себе крупную сумму денег без особой на то необходимости, представляется несколько странным. И разыграли нехитрую комбинацию. Кассира вызвали на допрос, а в это время к его жене подослали одного из арсенальских служащих, которому поручили сказать жене, будто бы ее муж попросил «передать те 100 000 рублей, которые спрятаны». Прием сработал на ура: жена выдала деньги посланцу… Менашкина поставили перед фактом, чем повергли его в немалое смущение. После чего, естественно, арестовали{972}.

Сообщения о стрельбе поступали ежедневно. 6 (19) января с утра стреляли во многих районах города – как одиночными, так и залпами. Опять, как и в новогоднюю ночь, было такое впечатление, что в городе идет бой. Через некоторое время послышались три орудийных выстрела… По городу ходили слухи, но точно никто ничего не знал. Милиция предположила, что это «обрядная стрельба», в соблюдение неких старинных украинских обычаев. Интенсивная стрельба продолжалась часов до двух дня, после чего были слышны только одиночные выстрелы. Кто стрелял, так и не разобрались. Арестовали только одного человека, который на Подоле подстрелил девочку, и двоих пойманных «на горячем», оказавших сопротивление при задержании{973}. Около часа ночи на 11 (24) января на Полтавской улице, около дома № 10, кто-то бросил ручную бомбу. Взрывом была разрушена часть мостовой и выбиты окна в соседних домах. Благодаря тому, что была ночь, никто не пострадал. Выслали наряд вольных казаков, в доме № 10 произвели обыск – и, как нетрудно догадаться, виновных не нашли{974}…

На официальном уровне, разумеется, Новый год встретили с подобающей торжественностью. 31 декабря (13 января 1918) командующий военным округом капитан Шинкарь издал «Приказ по войскам Киевского военного округа»:

Всех товарищей казаков приветствую с новым годом, первым новым годом независимой [sic] народной украинской республики.

Этот год республика встречает в тяжелой обстановке. Борьба на фронте замирает, но не кончена еще и ей надо положить конец волей всего народа. Эта воля выскажется на нашем украинском учредительном собрании, а пока каждому необходимо твердо нести свой долг перед родиной. На границах с братским российским народом идет тяжелая борьба, не нами начатая, но оберегающая нас от попыток задушить нашу волю и погубить народную будущность Украины.

<…>

Товарищи казаки, дела великое множество. Новый год нам должен дать признание всем миром вольной Украины, он должен дать нам окончание войны и обоснование фундамента народной воли, светлой будущности и экономического благосостояния всего трудового народа. Только лишь в единении с родным народом и между собою наша сила. Бог в помощь на великое богатырское дело{975}.

Еще один приказ того же Шинкаря касался непосредственно Киева. Очевидно, в попытке укрепить дисциплину в киевской милиции, последнюю передали в подчинение командующего военным округом. Соответствующий приказ начальника милиции был издан 3 (16) января. Теперь распоряжения чинам милиции могли отдавать только командующий округом и начальник гарнизона Киева{976}.

Новостью начала 1918 года стал Всеукраинский церковный собор.

Центральная Рада и Генеральный секретариат долго не имели официальной позиции по религиозным вопросам. (Департамент исповеданий при Генеральном секретарстве внутренних дел появился только в марте 1918 года, уже во вторую каденцию Центральной Рады{977}.) Инициативу в церковном деле несколько неожиданно взяли на себя военные. 9 (22) ноября 1917 года 3-й Украинский военный съезд принял резолюцию об автокефалии украинской церкви (!), неподконтрольности ее государственным органам и украинизации богослужения. Съезд также сформировал Комитет по созыву Всеукраинского церковного собора в составе 30 человек из военных и духовенства, возглавляемый бывшим Владимирским архиепископом Алексием. Еще в августе, на Киевском епархиальном съезде, была избрана «Предсоборная комиссия». 23 ноября (6 декабря) в Киево-Печерской Лавре на совместном заседании этих двух органов была создана Временная всеукраинская православная церковная рада (ВВПЦР), которая объявила своей целью созыв Всеукраинского церковного собора в Киеве 28 декабря 1917 года (10 января 1918). ВВПЦР также выпустила воззвание к духовенству, призывавшее не поминать в богослужениях Московского патриарха – «нового самодержца, через которого россияне стремятся ввергнуть украинский народ в новую духовную неволю»{978}.

В тот же день, 23 ноября (6 декабря), на заседании Всероссийского церковного собора в Москве, управляющий киевской митрополией епископ Никодим заявил о желании украинской рады поставить вопрос об автокефалии церкви и о предположении созвать Всеукраинский церковный собор. Всероссийский собор одобрил это предположение и избрал делагацию в Киев во главе с кавказским митрополитом Платоном{979}.

В Киеве Платон вошел в противостояние с ВВПЦР, стремившейся организовать такой состав будущего Собора, который бы обеспечил провозглашение автокефалии, и настаивавшей на удалении из города митрополита Владимира (который был противником автокефалии). Дошло и до дипломатических маневров, и даже до ультиматума, поставленного Платоном раде. Последняя попыталась заручиться поддержкой украинской власти и даже добилась приема у Грушевского, но тот отрезал: «Обойдемся без попов». ВВПЦР, однако, удалось найти поддержку в Генеральном секретарстве внутренних дел. Последнее направило в раду своего комиссара А. Карпинского, который 13 (26) декабря направил киевскому епископату циркуляр, предписывавший прекратить поминание в богослужениях российской власти и российского войска – на том основании, что духовенство не должно идти против интересов страны, на территории которой оно находится{980}.

«Автокефалія чи автономія?» – рассуждал в преддверии собора украинский поэт Павел Мазюкевич:

Виставляючи побіч гасла автокефалії гасло автономії[,] ріжнобарвні віропромисловці нашого краю мали на увазі вжити словесну плутанину в голови малосвідомої частини соборян, щоб скористуватися їхніми голосами для своїх темних цілей (спосіб добре випробований зі словом “рускій“ щодо Галичини) <…> Автокефалія, це повна незалежність – справжній духовний суверенітет, так потрібний кожному народові, що вже вийшов на шлях творення власної культури; автономія – це власне ніщо, це те, що ми маємо в дійсності й нині, це належне й зараз митрополиту Київському право на внутрiшнє самоврядування церкви, напрям якого, завдяки канонам, завжди був і буде під фактичним впливом московської вищої церковної влади <…> От же бажаючи щастя нашій церкві, мусимо спинитися на автокефалії, як єдино-можливій формі нашого національно-релігійного життя, з вільно-вибраним і ні од кого незалежним архипастирем на чолі <…> [Н]ас не тільки визнано окремою нацією, але й окремою державою [sic], а наша столиця по кількости зібраних святощів православної церкви випередила і Царьгород [Константинополь. – С. М.] і Москву, займаючи в вищезгаданому значінні після Єрусалиму перше місце на всьому християнському світі; щож до апостольського спадкоємства, то тут мусимо зазначити те, що коли немаємо його ми, то не має його й автокефальна церква московська, і коли вона, од нас, а не безпосередно од апостолів взявши священство своє, і одного чудового дня насмілившись проголосити себе автокефальною, сміє нам закидати нині не канонічність наших змагань, то на це є одна відповідь “брате, вийми спочатку поліно з ока твого“… у нас бо, згідно свідоцьтву архидиякона Захарія Копистенського (див. часослов 1616 р.), св[ятий] апостол Андрей “проходя Киевских брегов достиг і водруженіем знамени животворящого Креста“ поклав наріжний камінь Христової церкви, а ви й на таке послатися не можете <…> [К]оли вже стати на щиро канонічний ґрунт, то розсудити нас може тільки патріярх Царьгородський, що від апостола Андрея Первозванного веде спадкоємство своє, яке завжде стояло на сторожі незайманости національно-релігійного світогляду кожного народу, за що власне, вимагаючи собі автокефалії, боремося з властолюбною Москвою нині й ми, навчені досвідом гіркого минулого рідної церкви{981}.

В конце декабря к митрополиту Владимиру явились священник Фоменко и представитель ВВПЦР полковник Цивчинский и стали предлагать ему патриаршество в будущей украинской церкви (чему митрополит, которому за несколько дней до того предлагали покинуть Киев, был весьма удивлен). В то же время ряд киевских церквей (Подольские Ильинская и Покровская, Благовещенская, Крестовоздвиженская, Иорданская) составили письменные заявления о том, что в случае провозглашения автокефалии они выделяются из украинской церкви и признают зависимость только от всероссийского священного собора и всероссийского патриарха{982}.

Когда подошел срок открытия, оказалось, что из приблизительно тысячи делегатов собора (по пять от каждого уезда, по одному от каждого монастыря и духовного учебного заведения, по четыре от каждого военного округа и по два от армейского корпуса) в Киев приехало 65. Поэтому открытие отложили на 2 (15) января{983}. В этот день состоялась литургия в Софийском соборе и молебен на площади – но начался не сам собор, а заседания предсоборных комиссий, потому что делегаты в нужном количестве так и не съехались; их попросили поспешить{984}. Собор открылся 7 (20) января; перед его началом торжественную службу в Софийском соборе провел митрополит Владимир, при участии митрополита Кавказского Платона и митрополита Харьковского Антония. Объявил собор открытым митрополит Платон, как представитель всероссийского патриарха. Заседание собора фактически началось на следующий день, под председaтельством того же митрополита Платона, который приветствовал собор и просил его, «ввиду существующих автокефальных течений, помнить о единстве русской церкви»{985}.

Дело подвигалось медленно. В вечернем заседании 9 (22) января прошли выборы президиума собора. На заседании 10 (23) января избрали мандатную и хозяйственную комиссии{986}; 12 (25) января – дополнительных членов президиума. Заседания секций по состоянию на 14 (27) января не начались. Всего на тот момент в Киев прибыло 354 члена собора, далеко не все из которых присутствовали на заседаниях; в выборах президума участвовало до 270 человек{987}. 15 (28) января на пленарном заседании избирали редакционную комиссию; вопрос об утверждении кандидатов (еще не избрании) вызвал долгие прения. Работа секций также ограничивалась организационными вопросами{988}.

Работа церковного собора прервалась 23 января (5 февраля), когда к Киеву подошли войска под командованием Муравьева; никаких решений по сути так и не было принято.

Украинское Учредительное собрание: выборы

Подготовка к выборам в Украинское Учредительное собрание началась, разумеется, задолго до самого события.

Как утверждал на заседании Малой Рады 10 (23) октября Александр Севрюк, «[п]артия украинских соц[иалистов]-рев[олюционеров] с самого начала революции выдвинула вопрос об украинском учредительном собрании. Этот вопрос красной нитью проходил через все партийные заседания и съезды украинских с[оциалистов]-р[еволюционеров]»{989}. Выше мы упоминали, что фраза «Украинское учредительное собрание» звучала уже в апреле, на переговорах между киевским Исполнительным комитетом и Центральной Радой – но тогда еще как нечто гипотетическое. Официально же намерение организовать избранный украинский парламент – что вполне согласовывалось с идеей автономии Украины – было зафиксировано в Первом Универсале, в следующей формулировке:

Хай порядок і лад на Вкраїні дають – вибрані, вселюдним, рівним, прямим і тайним голосуванням – В с е н а р о д н і У к р а ї н с ь к і З б о р и (С о й м). Всі закони, що повинні дати той лад тут у нас, на Вкраїні, мають право видавати тільки наші У к р а ї н с ь к і З б о р и.

Ті ж закони, що мають лад давати по всій російській державі, повинні видаватися у Всеросійськім Парламенті{990}.

На заседании Малой Рады 21 августа (3 сентября) было зафиксировано название будущего парламента – Украинское Учредительное собрание (Українські Установчі Збори) – и решено создать комиссию для разработки порядка выборов в него. Комиссия должна была состоять из пяти членов. Троих членов тогда же и выбрали – Порша, Розенштейна и Чопковского – а двоих решено было выбрать позже{991}.

Пока оставался «в подвешенном состоянии» вопрос о взаимоотношении Украины и России и о распределении полномочий между ними, не было и ясности в вопросе об Украинском Учредительном собрании. На уже упомянутом заседании Малой Рады 10 (23) октября по этому вопросу, после доклада Севрюка, выслушанного, по впечатлению газетного корреспондента, «при общем несколько жутком внимании», развернулись бурные дебаты. В частности, был поднят вопрос: следует ли форсировать подготовку выборов в украинское собрание, или дожидаться всероссийского?

Бундовец Моисей Рафес твердо стоял на позиции неделимости России. «Возможность разрыва с российским учредительным собранием нам антипатична, как точка зрения антиреволюционная, и мы с этим будем бороться. <…> Лучшим способом выявления воли народа на Украине была бы подготовка, а затем созыв краевого сейма, который российское учредит[ельное] собрание, несомненно, даст Украине», – заявил он… и тут же был поднят на смех украинским социал-демократом Михаилом Ткаченко:

– Рафес <…> рекомендует ждать учредительного российского собрания, которое даст (ю м о р и с т и ч е с к и) – федерацию… (С м е х). Мы с марта ждем… И если б слушались Рафеса, то не сидели бы уже здесь и не сидел бы здесь и Рафес!.. (С м е х)… Мы за федерацию. Но если т а м будет продолжаться упорство и нам дадут лишь элементарные права, то мы этого… не пожелаем!.. (С м е х).

Настроение повышается. Публика ближе и теснее окружает заседающих.

Дальнейшее было достаточно предсказуемо: представители общероссийских партий ставили во главу угла российское учредительное собрание, украинских – украинское.

Меньшевик Самуил Балабанов заявил: «Украинские с[оциал]-[демократы] придают своим резолюциям такой характер, что желают добиватьса самостийности. Мы будем бороться против таких тенденций украинского учредительного собрания». Российский эсер Скловский: «И мы будем бороться за федерацию. Но суверенность – не сходится с нашими понятиями о федерации. До сих пор и украинские с[оциалисты]-р[еволюционеры] шли этим путем. Теперь они с этого пути сходят в сторону самостийности. <…> Если у вас есть желание отделиться от России, то выдвигайте суверенность. Если такого желания нет, то приступите к подготовительным работам к созыву национального сейма…»

Украинский эсер Маевский: «Пусть Украина почувствует, что при связи с Россией она будет благоденствовать, – связь не нарушится, а если нет, то связь порвется. Но не надо только торопиться с созывом украинского учредительного собрания, пока нет полной свободы, пока мы оглядываемся на городового, пока существует контрразведка, пока не знаем, какой у нас будет начальник округа. Торопливость будет на руку нашим врагам. Пока мы не являемся властью, – немедленный созыв собрания для Москвы и Петрограда будет только желателен…» Украинский социал-демократ Мартос: «Рекомендуют ждать российского учредительного собрания… А если оно ничего не даст? Разве с ними этого не случается? <…> Есть основание полагать, что учредительное собрание ничего нам не даст, особенно когда туда пройдут Черновы и Церетели, которых так усердно проводят по Украине. Я, может быть, враг самостийности, но если Россия не даст нам, чего мы желаем, если российская демократия будет вмешиваться в наши дела, то мы станем в положение Эльзаса-Лотарингии и потребуем своих прав…»{992}

Неделей позже, 17 (30) октября, вопрос вновь обсуждался на заседании Малой Рады. Вначале было оглашено заявление Генерального Секретариата:

Генеральний Секретаріат України, визнаючи разом зо всією демократією російської держави, право кожної нації на повне самовизначення, тим самим визначає і за українським народом право вільно і без всяких обмежень виявити свою волю на Українських Установчих Зборах.

<…>

Коли комісія Центральної Ради закінчить вироблення законопроекту про скликання Української Установчої Ради [sic], то Генеральний Секретаріат розгляне цей законопроект, подасть його на увагу Центральній Раді і передасть на затвердження Тимчасовому Правительству{993}.

Началось обсуждение. Представитель еврейской партии Фарейникте Моше Литваков предложил было «бросить споры о терминах и принять формулу перехода, гласящую: “Заслушав резолюцию секретариата и одобряя ее, рада переходит к очередным делам”». Его совету не последовали. «Прения об украинском учредительном собрании <…> приняли характер чисто партийных споров, носили раздраженный характер и утомляли и ораторов, и слушателей», – резюмировал корреспондент{994}. Никакого определенного решения не было принято.

Тем не менее еще 10 (23) октября была составлена комиссия для выработки статута по выборам в Украинское учредительное собрание. Она начала работать достаточно энергично. К моменту захвата власти в Петрограде большевиками состоялось несколько заседаний комиссии, было выработано шесть глав статута и решено, что Украина будет разделена на десять избирательных округов{995}.

3 (16) ноября – к тому времени уже было ясно, что выборы во Всероссийское Учредительное собрание состоятся раньше, чем в Украинское – в официальном заявлении Генерального Секретариата было сказано:

Незабаром буде ухвалено Центральною Радою і оповіщено Генеральним Секретаріятом закон про Українські Установчі Збори. Виборчим інстітуціям радиться взяти це на увагу і після виборів до Всер[оссийского] Учр[единтельного] Собр[ания] виборчих апаратів не касувати{996}.

Наконец, в III Универсале вопрос об Украинском Учредительном собрании был окончательно зафиксирован:

Громадяне! Именем Народньої Української Республiки, в федеративній Росії ми, Українська Центральна Рада, кличемо всіх до рішучої боротьби з усяким безладдям і руїнництвом, та до дружнього великого будівництва нових державних форм, які дадуть великій і знеможеній Республіці Росії здоровья, силу і нову будучність. Вироблення тих форм має бути проведено на Українських і Всеросійських Установчих Зборах.

Днем виборів до Українських Установчих Зборів призначено 27 грудня (декабря) 1917 року, а днем скликання їх – 9 січня (января) 1918 року.

Про порядок скликання Українських Установчих Зборів – негайно видано буде закон{997}.

Закон действительно был принят немедленно: законопроект зачитали и тут же утвердили на заседании Малой Рады уже 11 (24) ноября. Проект в целом опирался на закон о выборах во Всероссийское Учредительное собрание, с одной поправкой в процедуре подсчета. Количество избранных от каждого списка депутатов подсчитывалось так же, как на всероссийских выборах: подсчитывался «избирательный знаменатель» (как описано выше), после чего число голосов за каждый из списков делилось на этот знаменатель; количество избранных депутатов равнялось частному от этого деления. Но теперь любая из партий, подавшая списки в разных округах, могла за три дня до выборов заявить о желании объединить остатки от этого деления из разных округов. Если сумма этих остатков от всех округов превышала избирательный знаменатель (средний арифметический по всем округам), то кандидат от этой партии становился депутатом{998}.

Упрощенный пример: в округе X избирательный знаменатель составил 10 000, а Всероссийская партия алкоголистов (если вы думаете, что название – плод воображения автора этих строк, то внимательно читайте дальше) получила в нём 18 000 голосов. Деление дает 1 в частном и 8 000 в остатке; таким образом, партия проводит в этом округе одного депутата. В округе Y избирательный знаменатель – 14 000, число голосов Всеросийской партии алкоголистов – 10 000; партия не получает ни одного места, а все голоса уходят в остаток. Однако партия заранее заявила о желании объединить остатки по двум округам. Суммарный остаток по двум округам: 8 000 + 10 000 = 18 000. Средний арифметический избирательный знаменатель по ним же: (10 000 + 14 000) /2 = 12 000. Таким образом, за счет своего суммарного остатка Всероссийская партия алкоголистов получает еще одно место в собрании (с остающимися от деления 6 000 голосами делать уже нечего). Как видим, правило объединения остатков помогало малым партиям, которые не имели шансов получить достаточное количество голосов в одном отдельно взятом округе, но получали шанс всё же провести своих кандидатов за счет такого объединения.

Малая Рада также выбрала председателя Киевской окружной избирательной комиссии М. Мороза председателем Всеукраинской комиссии по делам выборов в Украинское Учредительное собрание{999}.

Печать Всеукраинской комиссии по делам выборов в Украинское Учредительное собрание

14 (27) ноября Всеукраинская комиссия начала свою работу. В ее состав вошли: председатель М. Н. Мороз (председатель, члены: П. В. Стефанович, Н. И. Радченко, Г. И. Кириченко, А. Н. Бутовский, А. Д. Щербак, управляющий делами И. В. Тарасенко). Комиссия помещалась в Киевской губернской народной (бывшей земской) управе на Владимирской, 33, на втором этаже{1000}. На местах предполагалось поручить проведение выборов уже существовавшим комиссиям по выборам во Всероссийское Учредительное собрание{1001}; таким образом, техническая сторона дела значительно упрощалась. Комиссия постановила издавать газету «Вісти Головної комісії по справах виборів до Установчих Зборів Української Народньої Республіки»{1002}, с частотой два раза в неделю; ее первый номер вышел 7 (20) декабря.

Было образовано десять избирательных округов. Границы Екатеринославского, Киевского, Полтавского, Подольского, Херсонского округов совпадали с границами соответствующих губерний. В Волынский округ не входила территория, занятая неприятелем. В Таврический округ – только Бердянский, Днепровский и Мелитопольский уезды Таврической губернии (то есть не входил Крым). Остальные округа включали уезды, не входившие в собственно Украину: в Харьковский – Грайворонский уезд Курской губернии, в Черниговский – Путивльский уезд той же губернии; наконец, Острогожский избирательный округ вообще не включал в себя территорию Украины (в него вошли Острогожский, Валуйский, Бирючский, Богучарский уезды Воронежской губернии и Новооскольский уезд Курской губернии){1003}. Через некоторое время земские собрания трех волостей Суджанского уезда Курской губернии обратились к Центральной Раде с просьбой включить эти три волости в территорию Украины и предоставить им возможность принять участие в выборах; ходатайство было удовлетворено{1004}.

25 ноября (8 декабря) Центральная Рада утвердила ключевые даты избирательного процесса: составление и публикация списков избирателей – с 1 (14) декабря по 24 декабря (6 января); подача и оглашение кандидатских списков – с 10 (23) декабря по 26 декабря (8 января); сами выборы – 27–29 декабря (9—11 января){1005}.

Помимо системы подсчета голосов, было еще одно отличие от процедуры выборов во Всероссийское собрание – в самом механизме голосования. Отказались от громоздкой системы, при которой каждый избиратель получал все списки, и вернулись к порядку, уже испробованному на выборах в городские думы. Каждый избиратель получал всего одну карточку небольшого размера, на которой должен был указать номер списка, за который голосует, и запечатать эту карточку в конверт. Тем самым сэкономили бумагу, деньги и время{1006}. Еще за две недели до выборов была надежда провести их в срок: 15 (28) декабря Центральная Рада постановила не отсрочивать выборы, вопреки предложениям некоторых членов Рады{1007}. Сроки, однако, и в этот раз выдержать не удалось. В Киеве городская управа признала невозможным, по техническим причинам, провести выборы в срок и обратилась в окружную комиссию с ходатайством об отложении выборов на неделю. Окружная комиссия «спустила» вопрос в городскую комиссию, предоставив ей право принять окончательное решение{1008}. Городская комиссия постановила провести выборы в Киеве 7–9 (20–22) января 1918 года{1009}. Типографии Управления Юго-Западных железных дорог передали заказ на отпечатание 350 тысяч именных удостоверений и стольких же избирательных карточек, за цену в 4630 рублей{1010}.

Киев был одним из многих мест, где не успели к сроку. В Киевском округе выборы прошли в заранее назначенный срок, 27–29 декабря (9—11 января), только в Киевском и Чигиринском уездах; во всех остальных уездах и в городах Киеве, Черкассах и Бердичеве голосовали 7–9 (20–22) января{1011}. В других округах также имели место задержки. В Ромнах вовремя не получили сведения о количестве избирателей, на Румынском фронте не смогли созвать фронтовую комиссию, в Новозыбковской уездной комиссии закончилась бумага и отсутствовало положение о выборах на русском языке{1012}…

Но заметнее всех проявила себя Одесса. В первой половине декабря в Киев прибыла делегация одесской городской думы во главе с и. о. городского головы Фридманом, чтобы поддержать перед Генеральным секретариатом просьбу думы о выделении Одессы в самостоятельный избирательный округ{1013}. Одесса, напомним, на тот момент была самым крупным городом Украины – больше Киева. 11 (24) декабря просьбу одесской делегации доложил на заседании Генерального секретариата Винниченко{1014}. На следующий же день Секретариат постановил поручить Генеральному секретарю внутренних дел внести в Центральную Раду законопроект о выделении Одессы в отдельный округ и отложить выборы в этом округе на десять дней{1015}. И уже 15 (28) декабря Центральная Рада приняла закон. Теперь от Херсонского округа следовало избрать 29 депутатов, а от отдельного Одесского – 5 депутатов. Одесская городская комиссия, соответственно, повышалась в ранге до окружной{1016}. Выборы в Одессе переносились на 6 (19) января{1017}.

Кроме того, Острогожский округ разбили на три отдельных, а также образовали еще один – Путивльский. Окончательная раскладка числа депутатов по гражданским округам выглядела так: Киевский – 45, Подольский – 39, Екатеринославский – 36, Харьковский – 35, Волынский – 30, Полтавский – 30, Херсонский – 29, Черниговский – 28, Таврический – 9, Бирючский, Богучарский и Новооскольский уезды – 9, Одесский – 5, Острогожский – 4, Валуйский – 2, Путивльский – 2; всего от гражданских округов – 303 депутата. Военные округа – четыре фронтовых: Румынский, Юго-Западный, Западный, Северный и два флотских: Черноморский и Балтийский. По военным округам, вместе взятым, предполагалось избрать от 75 до 100 депутатов{1018}.

Итак, в начале декабря стартовала новая избирательная кампания. Официальные «Вісти Головної комісії по справах виборів до Установчих Зборів Української Народньої Республіки» оптимистически рапортовали: из Киевского уезда – «Відношення населення до Українських Установчих Зборів серьйозне і прихильнійше, аніж до Російських Установчих Зборів»; из Радомысльского уезда – «Відношення населення до виборів, – з окрема євреів, – дуже лагідне: украінці ж прихильнійше ставляться до Украiнських Зборів чім до російських»{1019}. Меньшевистская «Киевская мысль», уже в разгар кампании, была настроена гораздо более скептически:

Можно опасаться, что выборы в украинское учредительное собрание пройдут при значительном абсентеизме избирателей. Виною тому будет, с одной стороны, общий политический развал в стране, питающий политическое безразличие к самым острым вопросам нашего времени, с другой стороны – поспешность, с которой созывается на Украине учредительное собрание, сокращение всех выборных сроков, приурочение предвыборной кампании и самих выборов к рождественским праздникам, лишившее политические партии возможности развернуть полностью политическую агитацию, без которой выборы теряют дух живой.

<…> К сожалению, не только массовый обыватель продолжает смотреть на украинское движение, как на движение, привнесенное откуда-то извне и потому не имеющее будущего. Общая политическая отсталость русской жизни сказалась и в этом – в том, что значительные слои российской демократии остаются на той стадии, которую Бауэр назвал «наивным космополитизмом», когда национальные движения совершенно сбрасываются со счетов либо, без дальних оговорок, зачисляются в реакционные. Конечно, для ненормальной постановки украинского вопроса не мало поработали и руководящие украинские партии, сразу ставшие на путь национального максимализма. Опьяненные национальной идеей, они отдались во власть национальной исключительности и по отношению к российской демократии, с которой у них должно бы быть так много общего, заняли обособленную позицию. Став на этот скользкий путь, они не только должны были дойти до его конечного пункта – фанатического культа самостоятельной украинской государственности, – но и отдать обильную дань узкому национализму, подкрашенному до такой степени социализмом, что даже группа «самостийников» выступила под социалистическим флагом{1020}.

Забегая вперед, констатируем, что скептики оказались ближе к истине.

Внепартийный блок русских избирателей задался вопросом: участвовать ли вообще в выборах. На заседании губернского комитета блока 20 ноября (3 декабря) было принято постановление: «Хотя губернский комитет внепартийного блока русских избирателей ни в коем случае не может признать универсал Украинской Центральной Рады от 7 ноября актом, по своему содержанию и происхождению имеющим обязательную силу, и считает своим долгом и впредь стойко бороться всеми легальными способами за культурно-национальное и политическое единство русского народа и Русского государства, однако, принимая во внимание, что трибуна Украинского Учредительного Собрания, созываемого на 3 года, явится могучим орудием политической борьбы, и не желая упускать из своих рук это орудие борьбы, которое может быть широко использовано именно в целях борьбы против украинского культурно-национального и политического сепаратизма, губернский комитет решил участвовать в указанных выше выборах в Украинское Учредительное Собрание»{1021}.

9 (22) декабря Генеральное секретарство внутренних дел распространило сообщение, за подписью Винниченко, с разъяснением некоторых статей закона о выборах. Избирателям напоминали, что закон запрещает:

1. Самовольно снимать, разрывать, закрывать или изменять публично вывешенные избирательные воззвания, извещения или списки, выпускаемые группами избирателей, заявившими свои кандидатские списки в Учредительное Собрание.

2. Самовольно врываться в помещения, предназначенные для предвыборной агитации.

3. Уничтожать или портить литературу, которая предназначена для предвыборной агитации.

4. Оглашать или распространять заведомо ложные сведения о фактах, касающихся личности кандидата, с целью подорвать доверие к нему или к представляемой им организации.

5. Распространять заведомо ложные кандидатские списки.

6. Чинить препятствия предвыборным собраниям или избирательным комиссиям путем насилия, угроз, превышения власти или беспорядков.

7. Особам духовного звания во время богослужения или сейчас же после него <…> речами, распространением воззваний или каким-либо другим способом вмешиваться в предвыборную агитацию.

8. Насилием над личностью, угрозами, обманом или превышеним власти чинить препятствия свободному голосованию.

9. Всякие скандалы, запугивание и приостановка способом сношения, которые препятствуют части избирателей осуществлять свое избирательное право.

10. Насилием, угрозами, буйствами и уничтожением избирательных списков, карточек или урн или насилием над членами избирательной комиссии чинить препятствия правильному проведению выборов в помещениях участковых избирательных комиссий.

11. Агитация в помещениях, где происходят выборы <…> а также снаружи на расстоянии не ближе [имеется в виду «ближе». – С. М.] пяти сажень от входа в эти помещения.

12. Уговаривать избирателя обещаниями имущественной или личной выгоды для самого голосующего или для его семьи, чтобы голосовал определенным образом или удержался от голосования.

Точно так же запрещается и избирателю для той же цели домогаться или получать имущественную или иную личную выгоду.

13. Спаивать избирателей.

14. Подавать голос тем лицам, которые знают, что не имеют на то права или что они лишились его.

15. Фальсифицировать результаты голосования при подаче, подсчете или при оглашении избирательных карточек, уничтожать или похищать избирательные карточки или избирательное делопроизводство, подбрасывать избирательные карточки или подделывать избирательное делопроизводство.

16. Противозаконное разглашение тайны голосования на выборах.

17. Членам избирательных комиссий или другим официальным лицам заведомо нарушать закон о выборах в Учредительное Собрание Украинской народной республики с целью влиять на результаты выборов на пользу или во вред тому или другому кандидату.

За все эти деяния суд карает виноватых тюрьмой, арестом или заключением в исправительный дом{1022}.

В первые дни января (по старому стилю) киевлянам разнесли по домам именные удостоверения (карточки избирателей). Любопытно, что в этих удостоверениях была опечатка. Указали, что избирательные участки будут открыты с 8 часов утра до 8 вечера, тогда как на самом деле они должны были быть открыты с 9 утра до 9 вечера (а в последний день – до 2‑х дня){1023}. По всей видимости, город Киев «перепутали» с сельской местностью: согласно решению Центральной Рады, с 8 утра до 8 вечера работали участки в сёлах{1024}. Разнести удостоверения успели не всем: в первый день выборов многие избиратели вынуждены были отправляться в районные бюро и сами получать их.

Газеты публиковали традиционные призывы голосовать за тот или иной список, но непрерывных предвыборных собраний, грузовиков с агрессивными воззваниями и прочих подобных явлений не запомнилось.

Предвыборная агитация, во всяком случае в Киеве, была далеко не такой интенсивной, как на предыдущих выборах (в городскую думу и во Всероссийское Учредительное собрание). Наиболее интенсивную агитацию вели украинцы, русский блок, кадеты и еврейский национальный комитет{1025}.

Русских избирателей «Киевлянин», накануне выборов, мотивировал идти голосовать следующим образом:

<…> Выборы, которые состоятся завтра, для нас представляют собой новый смотр наших сил. <…>

По замыслу украинцев на краевом учредительном собрании должно быть перерешено то великое дело, которое в 1654 году, навеки, нерушимо было решено гетманом Богданом Хмельницким и всем малороссийским казачеством, то есть должен быть разорван союз со всей остальной Россией.

<…>

Почти наверное можно сказать, что «украинский» вопрос будет решен, так как это хотят украинцы.

Но надо, чтобы протест против этого был возможно более сильным. Каждый голос протеста имеет большое значение, поэтому все, кто против «самостийности» Малороссии, кто стоит за единую неделимую Россию, для кого дороги и святы заветы гетмана Богдана Хмельницкого, те должны пойти на выборы.

Надо помнить, что принять участие в выборах в Украинское Учредительное Собрание так же важно, как и в выборах во Всероссийское Учредительное Собрание.

Завтра – все на выборы!{1026}

Реклама Внепартийного блока русских избирателей на выборах в Украинское учредительное собрание. Киевлянин, 6 января 1918

Украинская «Нова Рада», в свою очередь, призывала участвовать в выборах – естественно, с прямо противоположной целью, но также в не слишком оптимистическом тоне. Ее передовая статья за 5 (18) января гласила:

7 січня починаються вибори до Української Установчої Ради мало не по цілій території України. Людність України має сказати своє слово, має визначити свою думку й своїх посланців вирядити до цього найвищого зібрання, що вирішатиме долю української народної республіки. Велика й відповідальна хвилина, бо наслідки її певне позначатимуться й на дальших подіях у нашому житті. Отже треба поставитись до неї з повною свідомістю й увагою.

На жаль, обставини нашого життя не сприяють такому свідомому й уважному відношенню. Людність втомлена вже безконечним ходом подій, людність розчарована наслідками попередніх виборів, з яких одні не дали жадних наслідків (вибори до Всеросійської Установчої Ради), инші ж (до органів місцевого самоврядування) не позначилися ще якимись виразними слідами. <…> [Л]юдяність починає вже з зневіррям ставитися до виборів, що так часто одбуваються, не бачучи од них собі видимої користи.

Проте треба цю останню громадянську повинність, вибори до Української Установчої Ради, одбути з найбільшим напруженням, бо ці останні вибори найбільшу матимуть вагу для рідного краю. Треба, щоб громадяне всі до одного використали своє виборче право й не стягалися од його нічим – ні хатніми справами, ні байдужістю, ні зневіррям та втомою. Мусимо пам’ятати, що цей рішучий момент в історії України настигає й гріхом непрощеним перед рідним краєм було б його не використати.

Далее – вполне логично – шел совет: за кого голосовать. Но едва ли «широкие массы», к которым и обращалась газета, могли принять взвешенное решение, прочитав следующее:

Нічого й нагадувати, що ми своїм читачам можемо тільки ті списки нараювати, що стоять на ґрунті українському, що добро рідного краю ставлять найпершим вимаганням у своїх політичних обрахунках. Але й між українськими списками є чимала ріжниця. Є такі, що дають обіцянки, яких видимо справдити не можна, які беруть через край і в соціяльних, і в національних, і в політичних справах. Такі, не вважаючи на всю їхню щирість і охоту, люде занадто багато беруть на себе і через те не зможуть не тільки дати того, що обіцяють, а можуть навіть і менше попсувати. Є й инші, котрі стоять на ґрунті життя, які найперше оглядаються на те, чи можна за теперішніх обставин виконати те, що обіцяють. І звичайно, що кожний, кому лежить на серці справжнє добро рідного краю, тверезе діло, а не голосні слова – останнім повинен дати свій голос{1027}.

На следующий день, то есть накануне первого дня голосования, единственным материалом в «Новой Раде», посвященным предстоящим выборам, была короткая заметка на последней, четвертой странице о том, что, согласно закону о выборах, номер списка на избирательной карточке можно вписывать обычным черным или чернильным карандашом{1028}.

Избирательная записка, объявленная недействительной (лицевая и обратная стороны). ЦГАВО, ф. 1160, оп. 1, д. 3, л. 38б—38б об

Выборы в Киеве прошли под знаком абсентеизма. Объясняли это не столько индифферентностью избирателей к самому собранию, сколько, во-первых, слишком поспешно организованным процессом (из-за чего многие не получили избирательных удостоверений, многие не видели кандидатских списков вплоть до самого дня голосования), во-вторых, предшествовавшими событиями в Киеве{1029} (за несколько дней до того украинцы предприняли попытку разоружить большевиков в Арсенале, что вылилось в вооруженное столкновение – об этом речь ниже). Как бы то ни было, в Киеве приняло участие в выборах 29,3 % избирателей. Ненамного выше была явка в Черкассах – 37,7 %, в то время как в сельской местности цифры были гораздо выше: в Васильковском уезде – 64,6 %, в Таращанском – 77,0 %{1030}.

Избирательная записка, объявленная недействительной. ЦГАВО, ф. 1160, оп. 1, д. 3, л. 5е

С утра 10 (23) января киевская городская комиссия приступила к подведению итогов выборов в городе. При вскрытии пакетов с записками, переданными из участковых комиссий, обнаружилось «большое количество избирательных записок, на которых различными избирателями сделаны на украинском и русском языке пометки, замечания, а иногда написаны и целые “сочинения”». (Согласно тогдашнему закону, считались недействительными, в частности, «картки, які підписав виборець, або які мають в собі замазані, підшкрябані місця або познаки, або вкладені в конверти з такими познаками»{1031}.) «На многих избирательных записках, поданных за список № 1 (украинский), – писал корреспондент, – имеются воззвания, обращенные к Грушевскому, Винниченко и Поршу. В воззваниях говорится о том, как эти “господа”, пролезли, как Ленин и Троцкий во всероссийское Учредительное Собрание и обманным путем желают пробраться также в украинское Учредительное собрание»{1032}. Автор одного из таких воззваний, голосовавший на Лукьяновском избирательном участке № 91 (Златоустовская, Дмитриевская, Павловская улицы), подготовился к выборам весьма серьезно. На поданной им за список № 1 карточке было на пишущей машинке напечатано стихотворение, не отличавшееся уважением к Поршу и Винниченко, а также содержавшее своеобразное предсказание о том, как последний «сбудет» Украину австрийцам{1033}. Непонятно, собирался ли автор данной сентенции всё же голосовать за украинцев – но, в соответствии с законом, его голос не был засчитан. На карточке, поданной на том же участке за список № 5 (Внепартийный блок русских избирателей) и тоже не засчитанной, находим надпись «Хотимъ царя»{1034}. «Сплошь и рядом на бюллетенях, поданных за список № 13 (большевики), – говорилось в газетной заметке, – имеется надпись: “Долой буржуев”»{1035}. Впрочем, еще более оригинальный документ оставила нам, потомкам, избирательная комиссия участка № 92, там же, на Лукьяновке. Он также был отпечатан на пишущей машинке и озаглавлен: «Программа списка № 22 Всероссийской партии алкоголистов». Девиз партии: «Алкоголисты всех стран[,] объединяйтесь, лишь в опьянении обретешь ты право свое». Кандидаты: Н. Романов, адмирал Нилов, бывший дворцовый кандидат Воейков, Фридерикс{1036}…

Избирательная записка, объявленная недействительной. ЦГАВО, ф. 1156, оп. 1, д. 51, л. 7

Избирательная записка, объявленная недействительной. ЦГАВО, ф. 1156, оп. 1, д. 51, л. 13

Результаты выборов по Киеву оказались следующими{1037}:

Итак, убедительную победу на выборах в Киеве одержали русские националисты, получившие 29,5 % голосов. Украинские эсеры с 22,0 % заняли второе место. Если же вычесть голоса 16 киевских воинских участков и учитывать только 95 гражданских, то победа Шульгина сотоварищи выглядит еще убедительнее: Внепартийный блок русских избирателей финишировал с 33,2 % голосов, а два основных украинских списка (УПСР и УСДРП) в сумме – с 20,3 %, с отставанием более чем в полтора раза{1038}.

«Программа» вымышленной «Всероссийской партии алкоголистов». В «требованиях» пародируются всевозможные политические лозунги, популярные в тот период. ЦГАВО, ф. 1160, оп. 1, д. 3., л. 43б

Победители выборов в Украинское Учредительное собрание на отдельных участках Киева (Антон Чемакин)

Поскольку Киев, в отличие от Одессы, не был отдельным избирательным округом, то его голоса, как и на выборах во Всероссийское Учредительное собрание, суммировались с голосами от всей губернии. Как и в тот раз, общая картина по губернии была абсолютно иной, чем по городу. В округе в целом с подавляющим преимуществом (75,7 %) победил список украинских эсеров. Большевики с 6,4 % голосов заняли второе место, сионисты с 6,0 % – третье, блок русских избирателей с 2,9 % – четвертое. Депутатами Украинского Учредительного Собрания от Киевского округа были избраны:

• от списка № 1 (Украинская партия социалистов-революционеров и Украинский крестьянский союз) – 38: Михаил Грушевский, Александр Севрюк, Николай Стасюк, Василий Химерик, Федор Швец, Николай Шраг, Аркадий Степаненко и др.;

• от списка № 5 (Внепартийный блок русских избирателей) – 1: Василий Шульгин;

• от списка № 13 (Российская социал-демократическая рабочая партия (большевики), социал-демократия Украины, социал-демократия Польши и Литвы и польская партия социалистов (левица)) – 3: Георгий Пятаков, Владимир Затонский, Василий Шахрай;

• от списка № 16 (Еврейский национальный избирательный комитет) – 3: Наум Сыркин, Иона Маховер, Иосиф Шехтман{1039}.

Василий Шульгин вспоминал в 1929 году:

Таким образом, представителем «матери городов русских» в Южно-Русском Вече (кое угодно было иным мистификатором называть «украинским учредительным собранием») явился бы русский, что вполне, впрочем, естественно и несомненно вызвало бы одобрение вещего Олега, доблестного Святослава, Владимира Святого, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха и Богдана Хмельницкого{1040}.

На склоне лет, в начале 1970‑х годов, он вновь вернулся к этому эпизоду:

<…> по закону в Украинском учредительном собрании от Киева должен был быть отдельный представитель. При таких условиях было очень важно, кого именно Киев изберет в Учредительное собрание. <…> [Е]диным представителем матери городов русских был избран «horribile dictu» («ужасно сказать!») исступленный богдановец[35], черносотенец и «собачья голова» В. В. Шульгин{1041}.

Формально Шульгин был неправ: как мы видели выше, никакого «отдельного представителя» от Киева не было предусмотрено. С другой стороны, подавляющее большинство (более трех четвертей) голосов Внепартийному блоку русских избирателей, благодаря которым Шульгин прошел в собрание, дал именно Киев. Так что утверждение «Шульгин стал депутатом в Украинского Учредительного собрания от Киева», строго говоря, неверно, но по сути адекватно передает результат выборов в Киеве.

Вообще же выборы в Украинское Учредительное Собрание оказались, по сути, напрасными. Если Всероссийское собрание просуществовало один день, то Украинское так никогда и не было созвано. Центральная Рада на заседании 21 января (3 февраля), в разгар боев в городе, определила срок его созыва – 2 (15) февраля{1042}; однако через пять дней большевики изгнали Раду из Киева. В итоге выборы состоялись в Волынском, Екатеринославском, Киевском, Полтавском, Подольском, Херсонском и Черниговском округах, по которым насчитывалось 237 депутатов. Не состоялись – в Харьковском, Таврическом, Одесском, Путивльском, Валуйском, Острогожском и Богучарском, которые должны были дать 66 депутатов[36]{1043}. После возвращения Центральной Рады, вместе с немцами, деятельность комиссии возобновилась. Рада запланировала поручить комиссии по выборам «негайно перевести вибори в тих місцевостях, де вони не відбулись»{1044}; само же собрание запланировали открыть в мае 1918 года. Однако в конце апреля Центральная Рада, усилиями тех же немцев, перестала существовать. (Более того, немцы поторопились с организацией переворота как раз с тем, чтобы упредить открытие Украинского Учредительного Собрания.) Правда, ликвидацией дел главной комиссии по выборам занялись только в ноябре 1918 года, уже под конец режима Скоропадского{1045}.

Путь к независимости

На протяжении всего 1917 года независимость Украины даже большинством самих украинцев не воспринималась как нечто, к чему следовало бы активно стремиться.

Вместе с тем, эволюция восприятия идеи независимости Украины на протяжении исторически ничтожного срока – с февраля 1917 года, когда она была нереальной, до января 1918 года, когда она стала свершившимся фактом – неплохо укладывается в схему, которая в современной терминологии называется «окном Овертона» (иногда говорят «окно дискурса»). Джошуа Тревиньо (Joshua Treviño) выделял следующие этапы эволюции идеи на пути к легитимности: немыслимое (unthinkable); радикальное (radical); приемлемое (acceptable); разумное (sensible); популярное (popular); общепринятое (policy){1046}.

Механизмов, которые в данном случае продвигали «окно» через эти этапы, было, как представляется, два: отношения Украины (УНР) с российским центральным правительством и мирные переговоры в Брест-Литовске со странами Четверного Союза.

До Февральской революции обсуждаемую идею следует отнести к категории немыслимого. (Был Михновский сотоварищи, но всерьез их не воспринимали.)

На Всеукраинском национальном конгрессе в апреле речь шла не более чем об автономии. «Конґрес ніяких ні сепаратистичних, ні “самочинних“ тенденцій не виявив <…> самостійницькі промови зустріли цілковиту неприхильність Конґресу», – утверждал Владимир Винниченко{1047}. На этом этапе представляется адекватным говорить об идее независимости как о радикальной.

Соглашение с Временным правительством и II Универсал в июле, казалось, положили конец «самостийническим» тенденциям. Однако вряд ли будет ошибкой утверждать, что и до, и после этого соглашения российские власти (и, что немаловажно, обыватели) рассматривали даже автономию Украины как некое недоразумение, аберрацию. Тот же Винниченко рассуждал о привычке русского интеллигента «дивитись на українців, як на “хахлоф“, як на частину руського народу, тільки якусь собі смішну, недозрілу, гіршого сорту, щось вроді візника чи кельнера серед національного громадянства Росії <…> добродушно “по барски“ похльоскувать “хахла“ по плечі, говорить йому “ти“ й часом давать ляпаси на кухні»{1048}. Такое отношение не могло не вызывать ответную реакцию. Но речь, конечно, не только об эмоциональном, обывательском восприятии русско-украинских взаимоотношений. Как это происходило, начиная с весны 1917 года, и повторится, в иной форме, через семьдесят – сто лет, усилия официального Петрограда (Москвы) по удержанию Киева в сфере своего влияния вызвали результат, прямо противоположный желаемому.

Осень 1917 года – рубеж, когда идея независимости Украины перешла в разряд приемлемого. Принципиальная возможность отделения Украины от России рассматривалась, к примеру, на уже упоминавшемся заседании Малой Рады 10 (23) октября, в рамках обсуждения вопроса об Украинском учредительном собрании (официальное решение о созыве которого еще не было принято). Украинский эсер Маевский, в частности, сказал:

Если между Украиной и Россией существует нравственная и экономическая связь, единение сохранится. Но если этой связи нет, – Украина отделится. Надо подать друг другу руки. Свободы бояться нечего. Гоните природу в дверь, она войдет в окно. Не давать свободы при революции опасно. Пусть Украина почувствует, что при связи с Россией она будет благоденствовать, – связь не нарушится, а если нет, то связь порвется.

Отметим, что выражение «связь между Украиной и Россией» звучит как по меньшей мере вызов общепринятой на тот момент точке зрения на Украину как часть России.

Выступившй затем Винниченко, заявивший, что он «говорит не как председатель ген[ерального] секретариата, а как украинский с[оциал]-д[емократ]», развил мысль:

Российское правительство много обещает, а мало дает. Напр[имер], до сих пор не может выслать секретариату 300.000 руб[лей]. И это на все управление Украйной, в то время, как союз городов или совет рабочих получают миллионы <…> Мы, с[оциал]-д[емократы], против самостийности, но, как с[оциал]-д[емократы], и не можем дать клятвы, что не изменим своих взглядов сообразно новым условиям…{1049}

Как уже упоминалось ранее, Малая Рада вернулась к вопросу об Украинском учредительном собрании через неделю. «Прения об украинском учредительном собрании в малой раде 17‑го октября приняли характер чисто партийных споров, носили раздраженный характер и утомляли и ораторов, и слушателей», – резюмировал А. Н., корреспондент «Киевской мысли». Для нас интересно, что в этих прениях вновь прозвучал вопрос о независимости. Украинский социал-демократ Ткаченко в своем выступлении «обмолвился»:

– Мы не думаем о самостийности зараз…

– Ага! Зараз? А потом?! – раздается со скамей российских социалистов. (Смех. Среди украинцев аплодисменты).

Более неожиданным было выступление представителя объединенной еврейской социалистической рабочей партии Шаца. «Он – сверхнационалист, – полагал А. Н., – и обзывает всех российских социалистов “черными социалистами“, “черными федералистами“».

– Мы с вами боремся, – кричит г. Шац, – как с врагами революции!.. (Шумные аплодисм[енты] украинцев). Вашей резолюцией вы прикрываете централистическую тактику. (Гром аплодисментов). Да, страховка уместна!.. Не мешает!.. Потому что полякам дали самостоятельность лишь после того, как потеряли Польшу; Литве – то же самое (Гром аплодисментов среди украинцев). Что ж! Значит, и нам идти под Гинденбурга, чтобы получить самостоятельность? (Бурные аплодисменты){1050}.

Обратим внимание на новую идею: содействие немцев, врагов в продолжающейся мировой войне, в получении Украиной независимости. (Опять-таки: существовал «Союз освобождения Украины», который пропагандировал эту идею еще с начала мировой войны – но то было в австрийской Украине. Для российской Украины эта идея на тот момент – немыслимая.)

Сам факт планирования предстоящего Украинского учредительного собрания в очередной раз вызывает неприятие со стороны Петрограда. «Правительство Керенского, – вспоминал Грушевский, – попробувало зробити з сих українсьских установчих зборів притоку до обвинувачення Ґен[ерального] Секретаріату й Ц[ентральної] Ради. Київському прокуророви поручено взятись до розслїду сеї справи й ужити против Ґ[енерального] Секретаріату i Ц[ентральної] Ради карних заходів, а заразом викликало ґен[еральних] секретарів до Петербурґу для вияснень сеї справи»{1051}. Правительство Керенского еще не знает, что самому ему, правительству, осталось существовать несколько дней.

22 октября (4 ноября) в «Народной Воле» выходит передовая статья под недвусмысленным названием «Самостійницький дурман». Речь в ней о политических течениях, проявившхися на третьем Всеукраинском военном съезде, который начался за два дня до того. Но в этой статье нещадно критикуется не самостийность, а самостийники. Характерен следующий пассаж: «Своєю істеричною тактикою “самостійники“ опошляють саму ідею украінськоі незалежности, а іх незрозуміла гидка нетерпимість до инших партій принижує іх же самих»{1052}. Таким образом, самостийники (с точки зрения автора статьи) суть радикалы, но сама идея независимости – как минимум приемлема.

26 октября (8 ноября), на экстренном заседании городской думы, созванном для обсуждения петроградских событий, в числе многих ораторов выступает Шульгин – и вспоминает о неоднозначной позиции Винниченко по вопросу о независимости:

Нам говорят [украинцы. – С. М.]: мы – не самостийники. Есть люди, которые этому охотно поверили. Но как поверить, когда вслед за этим украинский «министр-президент» заявляет: – «Я – не самостийник в настоящее время. Но если по принципам “марксизма” выйдет так, что надо им быть – то я буду самостийником». <…> [И]звините нас, но мы вам не верим, господа украинцы!{1053}

Как мы уже знаем, в III Универсале, наиболее амбициозном в своё время документе украинского национального движения, за который проголосовали все без исключения представители украинских партий, четко заявляется: «Не отделяясь от республики Российской и сохраняя единство ее…». Однако de facto украинская власть предпринимает вполне однозначные шаги к обособлению от России. Объясняются такие действия тем, что, дескать, центральной российской власти после свержения Временного правительства фактически не существует, и во избежание анархии необходимо прежде всего консолидировать власть в пределах Украины – но это не перечеркивает перспективу (вос)создания центральной власти. Через полторы недели после принятия III Универсала «Робітнича Газета», орган Центрального комитета УСДРП, рассуждает, опять-таки в передовой статье (хотя и посвященной другой теме):

Петроградське повстання, мусімо це сказати отверто, внесло <…> безладдя у все народне хазяйство і в роботу нашої кволої державної організації <…> Держави, яко міцного організму немае. Лишилися тільки руїни. <…> І тому перше і головне завдання всієї демократії <…>, се – негайно стати до об’єднання, до утворення центральної державної влади{1054}.

Под «державой» здесь, как это очевидно из контекста, понимается Россия. Пока всё вполне в духе III Универсала.

Большевики в Петрограде, естественно, в корне не согласны с мнением украинцев об отсутствии центральной власти. Они утверждают, что (перефразируя их лидера) "есть такая власть" – это они же сами, Совет народных комиссаров. И при этом они… признают независимость Украины, которую та еще и не думала объявлять!

В уже упоминавшемся разговоре Порша со Сталиным 17 (30) ноября последний заявляет, что большевики признают за нациями «прав[о] на полное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства». Правда, это государство, с их, большевиков, точки зрения, может быть только советским. И 2 (15) декабря года Совет Народных Комиссаров подтверждает эту мысль, заявляя: «Официально признавать независимую Украинскую республику советов с конфискацией земли у помещиков»{1055}. Та же мысль, хотя и косвенно, звучит в ультиматуме Центральной Раде. Петроградские большевики рассчитывали на то, что их коллеги в Киеве со дня на день возьмут власть в свои руки – и большевистскую Украину Совнарком тотчас же признает.

Сами же киевские большевики, судя по всему, не были сторонниками независимости. В конце ноября – начале декабря в Киеве дважды побывал проездом один из лидеров ленинской партии Григорий Зиновьев. (Перед тем у него произошел конфликт с Лениным: Зиновьев был противником монополии партии большевиков на власть. По всей видимости, он ездил в Елисаветград, где жила его семья, и останавливался в Киеве по пути туда и назад{1056}.) 25 ноября (8 декабря) он, как уже упоминалось, прочитал в оперном театре лекцию «Вторая революция и ее социально-политический смысл»{1057}, а 2 (15) декабря – еще одну лекцию, в том же театре{1058}. Владимир Затонский рассказывал о своей встрече с Зиновьевым (по его словам, это было в ноябре 1917 года, так что речь, по-видимому, о первом из двух визитов):

Ми сиділи в київському царському палаці, у кабінеті голови Ради робітничих депутатів. Розмова торкнулася нашої тактики щодо Центральної Ради, яка тоді вже виросла на досить серйозного ворога. Тов[ариш] Бош, фактична керівниця української організації під той час, знайомлячи мене з тов[аришем] Зінов’євим, напівжартома, напівсерйозно сказала:

– Ось наш український “націоналіст“. Він, здається, справді вважає, що треба серйозно рахуватися з українським національним рухом та на противагу до Центральної Ради утворити свій український партійний та радянський центр.

Тов[ариш] Зінов’єв тоді своєї думки не висловив, але більшість присутніх були щиро переконані, що Центральну Раду треба розігнати (тут я цілком з ними погоджувався), але тоді й гадки не може бути за якусь там Україну, бо все це – вигадки націоналістів{1059}.

Но и реальная, небольшевистская Украина по-прежнему не намеревалась объявлять себя независимой. 21 ноября (4 декабря) на третьей сессии Всеукраинской Рады крестьянских депутатов Винниченко отвечает на упрек одного из выступающих, который считал недостатком III Универсала то, что в нем не провозглашена самостоятельная Украина:

<…> інтереси трудового люду не вимагають тепер проголошення Самостійности.

Виголосивши Самостійність, ми матимемо зо всих боків своїх ворогів, з якими прийдеться воювати. Ми добиваємося утворення федерації і, коли Москва не захоче з нами федеріровать, нехай вона відокремлюється. (Оплески.){1060}

Идея независимости de jure по-прежнему приемлема, но еще не разумна. Для дальнейшего продвижения «окна» необходимы были новые толчки.

Одним из них стали отношения с Петроградом. Еще до ультиматума Совнаркома обозначились чисто практические моменты, которые подталкивали Украину к тому, чтобы решать свои проблемы самостоятельно. Характерна в этом смысле история появления украинских денег.

Петроградский переворот привел, кроме всего прочего, к кризису наличных денег. 2 (15) ноября в Киеве состоялось совещание представителей киевских банков под председательством Генерального секретаря финансов Михаила Тугана-Барановского. Основная тема совещания – недостача денежных знаков. Приняли решение: «Видати украінські цінні бумаги і гроші, але тоді, як би Украіна була довше одірвана од Петрограду»{1061}.

Через две недели Порш в разговоре со Сталиным ставит перед своим собеседником, как он выразился, «практический вопрос»:

Местные отделения государственного банка, обслуживающие фронт и тыл, а также промышленность, испытывают большие затруднения в денежном обращении, вследствие отсутствия денежных знаков. Это обстоятельство вызывает серьезнейшие осложнения в промышленности, в особенности в такой сезонной промышленности, какой является промышленность свеклосахарная, не говоря о том, что отсутствие денег может вызвать волнения в рабочей массе, которой[,] как равно служащим и чиновникам, нечем платить. Отсюда просьба посодействовать снабжению всех отделений государственного банка на Украине правильно и в достаточной степени деньгами.

Сталин отвечает: «Я сегодня же сообщу в совет народных комиссаров и не сомневаюсь ни на одну минуту, что будут приняты все зависящие от него меры»{1062}. Неизвестно, в какой степени Сталин выполнил обещание – но кризис продолжался. На очередном совещании в Генеральном секретарстве финансовых дел в конце ноября (по старому стилю) обсуждался вопрос о выпуске украинских бон, то есть заменителя бумажных денег. Приняли принципиальное решение – украинским деньгам быть! Возник следующий вопрос – чем эти деньги обеспечивать. Наметили три источника фондов: 1) доходы городов и земств Украины; 2) сахар; 3) процентные бумаги. Создали особую комиссию для разработки законопроекта об обеспечении будущих украинских денег из этих фондов. Решили также объявить конкурс на составление рисунков будущих украинских бон{1063}.

На заседании Генерального секретариата 1 (14) декабря выслушали доклад Ещенко о том, что «служащі залізниць і шосейних доріг просять замісць грошевоі виплати одержати харчові та инші продукти», а затем

Постановлено: доручити секретарству фінансів реквізувати папер для друкування грошей і реквізувати друкарню Кульженка. Для експедіціі грошей реквізувати помешкання лазарета проти типографіі Кульженка на Пушкінській вул[иці]{1064}.

На следующий же день утвердили текст надписей на деньгах. Новая валюта получала название «карбованец» и приравнивалась к российскому рублю{1065}. Теперь речь шла не о временных бонах, а о настоящих украинских деньгах. «Центральн[ой] Рад[е] <…> хочется создать еще один аксессуар законченного самостоятельного государства. Временная острая нужда в деньгах является при таких условиях лишь поводом для отделения от России еще в одной области – области денежного обращения»{1066}, – не преминул заметить Александр Билимович, профессор Киевского университета, заведующий кафедрой политической экономии и статистики (ученик Дмитрия Пихно и муж Аллы Шульгиной, сестры Василия Витальевича). С первым предложением трудно не согласиться.

Не у каждого независимого государства есть своя отдельная валюта, но наличие отдельной валюты – безусловно, признак фактической независимости.

15 (28) декабря «денежный» вопрос вновь обсуждался на Генеральном секретариате. Уже шла война с большевиками. Нужна была поддержка военных и железнодорожников (которые могли помочь остановить наступление). И тем и другим нужны были деньги, которых не было. «[С]тановище дуже грізне. Основна причина – брак грошей, – заявил Петлюра. – Через це не можна послати агітаторів, задовольнити украінське військо, серед якого шириться большевизм. <…> Коли нема вільних грошей, треба конфіскувати налічні капітали, де б вони не були». С ним согласился Порш, добавив, что необходимо немедленно выпустить украинские деньги. На самом деле работа по их выпуску уже шла – задержка была вызвана отсутствием помещения{1067}.

Наконец, 19 декабря 1917 года (1 января 1918) на заседании Малой Рады был утвержден закон о выпуске украинских денег. Бумажные денежные знаки выпускались «державним банком республіки до створення золотого фонда під тимчасове забезпечення майном та доходами з монополій (цукрової тощо). Сума випуску папіряних грошей ні в якому разі не повинна буту більшою половини річного доходу від монополій». Сумма первого выпуска была определена в 500 миллионов карбованцев. Один карбованец приравнивался к 17,424 долям чистого золота и делился на 200 «шагов». Все учреждения и частные лица обязаны были свободно менять карбованцы на российские рубли и наоборот по курсу 1:1; брать плату за обмен или размен запрещалось{1068}. Комментарий этого события в передовой статье «Народной Воли» говорит сам за себя:

Як і в других справах, так і в грошові[й], Україна була примушена петроградським правительством стати на самостійний шлях. Генеральному Секретаріятові ні одного дня не можна було жити без потрібних коштів. Через це, Секретаріят ще при Керенському нераз звертався в Петроград, щоб звідтіль повернули на потреби Українського трудового народу хоч маленьку частину того, що той народ стілько років виплачував не на свою користь. Керенський обіцяв, неначе на сміх курям, 300 тисяч рублів, але й тих не хтів виплатити. Ленін пішов ще дальше і зовсім нічого це дав. Між тим наша казна все зменьшувалася, каси пустіли, дрібних розмінних трошей не хватало. Раді прийшлося, щоб вийти з цього загрожуючого становища, видати нижче приведеного в сьогодняшньому числі газети грошового закона{1069}.

Рисунок 100‑карбованцевого украинского кредитного билета изготовил Георгий Нарбут. На заготовку клише и печать первой партии билетов, на сумму около 5½ миллионов карбованцев, типографии Кульженко потребовалась неделя, при круглосуточной работе, в две-три смены. 23 декабря 1917 года (5 января 1918) около 10 часов утра печатание было закончено. Через час готовые билеты отвезли в киевскую контору Государственного банка, на Институтской, где на них специальными машинами наложили подписи директора украинского государственного банка Кривецкого и казначея Войниловича. Там же их перенумеровали (все они были одной серии «АД»){1070}. Эти работы были закончены только в шестом часу вечера, и 25 декабря (7 января), с 10 до 12 часов утра, киевская контора Государственного банка производила оплату чеков и ордеров казначейства новенькими украинскими билетами в 100 карбованцев{1071}. Киев стал еще на шаг (одну двухсотую карбованца, если угодно) дальше от Петрограда.

Украинская купюра достоинством 100 карбованцев, декабрь 1917

Еще раньше, чем был решен вопрос об украинских деньгах, Генеральный секретариат принял принципиальное решение «видавати особливі українські пашпорти від імени Української Народньої Республiки тим громадянам України, які мають за чимсь виїзжати за кордон»{1072}. Было это в конце ноября (по старому стилю). Польза от такого решения выглядит сомнительной – ведь УНР в тот момент никто не признавал – но сам факт его принятия в комментариях не нуждается.

Эффект, произведенный ультиматумом Совнаркома, вполне понятен. Заметим, что в ответе на ультиматум, как и в его обсуждении на съезде рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, появляется термин «Великороссия». Говорить о «войне Украины с Россией» на тот момент для самих украинцев было, безусловно, непривычно, поскольку сама Украина воспринималась как часть России. Но теперь появилась необходимость как минимум на словах обособить Украину от «остальной России»; отсюда, скорее всего, и «Великороссия».

Еще одной важнейшей причиной объявления независимости Украины стали мирные переговоры в Брест-Литовске.

Идея немедленного (или по крайней мере как можно более скорого) мира была одним из краеугольных камней большевистской агитации. Большевики старались привлечь на свою сторону всех, кому надоела война (а таких в тогдашней России было немало). Не случайно одним из первых декретов новоявленного советского правительства стал «Декрет о мире», принятый уже 26 октября (8 ноября){1073}. С другой стороны, и Центральные державы были, вообще говоря, заинтересованы в ликвидации Восточного фронта (чтобы высвободить силы для борьбы с Францией). После взаимного зондажа наметили начать мирные переговоры 19 ноября (2 декабря) в Брест-Литовске, в Ставке командования германского Восточного фронта. Советская делегация прибыла в Брест-Литовск, и 20 ноября (3 декабря) переговоры начались. Правда, сразу обнаружились существенные разногласия в позициях сторон, и переговоры были прерваны; договорились лишь о временном прекращении огня с 24 ноября (7 декабря) до 4 (17) декабря{1074} – как оказалось, того самого дня, когда Совнарком перешлет в Киев свой ультиматум.

Но еще до эскалации конфликта с Украиной, на самом начальном этапе переговоров, большевики пригласили в Брест украинскую делегацию.

Около 23 ноября (6 декабря) Лев Троцкий предложил Николаю Крыленко пригласить в состав общероссийской мирной делегации представителя УНР. Генеральный секретариат не спешил посылать делегацию; по всей видимости, украинское правительство намеревалось согласовать свои действия с правительствами других de facto отделившихся от России областей (Дона, Кубани), но ответа на свои предложения от них не получило. Статус украинских представителей решили изменить: теперь они были не «делегатами», а «наблюдателями» – предполагавшими проследить, чтобы при заключении договора не были нарушены интересы УНР. Наблюдатели – Николай Левицкий, Николай Любинский и адъютант Петлюры капитан Гасенко – прибыли в Двинск, к пункту перехода линии фронта, лишь 1 (14) декабря. На следующий день в Бресте было подписано соглашение о перемирии, а еще через день, 3 (16) декабря, украинцы прибыли в Брест, предполагая участвовать в собственно переговорах о мире. Предполагалось, что эти переговоры начнутся 9 (22) декабря.

Начало пребывания украинской делегации в Бресте совпало по времени с началом серьезного конфликта между Совнаркомом и Центральной Радой. Это, естественно, повлияло на дальнейший ход переговоров. Еще и до ультиматума украинские представители заявили делегатам Четверного союза, что не признают Совнарком правомочным заключать мир от имени всей России. Немцы ответили вполне предсказуемо: поскольку они не имеют официального уведомления о создании УНР, они должны считать делегатов от Совнаркома представителями всей России, и лишь по получении официального свидетельства украинской государственности они смогут пересмотреть свою позицию по этому вопросу. «Императорское правительство намерено признать независимость Финляндии и Украины лишь в том случае, если такое признание последует со стороны русского правительства», – прямо заявил министр иностранных дел Германии Рихард фон Кюльман{1075}.

Позиция украинской делегации, естественно, была отражением позиции Центральной Рады и Генерального секретариата. 9 (22) ноября, через два дня после принятия III Универсала, было принято постановление: «1) Генеральний Секретаріат визнає потрібним негайний мир; 2) Разом з тим визнає, що успішні і скорі переговори в справі миру з союзними і ворожими державами може вести тільки правительство, уповноважене і визнане всім народом Росії або більшою його частиною»{1076}, а 21 ноября (4 декабря) – «вести переговори про мир в імени Української Народньої Республiки»{1077}. На заседании Малой Рады 8 (21) декабря был заслушан доклад делегации, вернувшейся из Бреста в Киев (вернулись Левицкий и Гасенко, а Любинский остался в Бресте). Докладывал Левицкий:

Приїхавши туди в суботу 3 грудня удень[,] нас зустріли генерал Гофман [начальник штаба Леопольда Баварского. – С. М.] і принц Леопольд Баварський [командующий германским Восточным фронтом. – С. М.]. З ними ми пішли в офіцерське зібрання. Після обіду ми побачились з представниками народніх комісарів Каменевим, Кар[аха]ном і Іоффе. Тут завязалась коротка розмова. Каменев питається “Як ви відноситесь до нас?“ “Ми вас не визнаємо за всеросійське правительство, а за правительство тільки Великоросії [снова отметим противопоставление Россия – Великороссия. – С. М.]“, відповів йому д. Левицький. “Перше ви нас скиньте[,] a потім будете так казати“, заявив Каменев{1078}.

И в том же номере «Нової Ради», где был напечатан репортаж об этом заседании, печатается заметка некоего А. Яриновича (это не кто иной, как Андрей Никовский) под недвусмысленным названием «Самостійна Україна»:

Що таке право на самоозначення? Це єсть такий стан національний, коли народ може зовсім вільно, зовсім незалежно, без примусу, sua sponte[37] завести в себе і для себе той чи инший державний лад, ту чи иншу спілку, ту чи иншу форму державної залежности чи незалежности.

Чи маємо ж ми право на самоозначення?

– Ми кажемо: маємо.

– Большевики кажуть: имеете.

– Меншевики буркають: ну, имеете.

– Кадети сичать: самоопределение…

– Союзники: vous avez[38].

– Німці: sie haben[39].

Адже всі досі воювали за самоозначення народностей. Значить ясно:

– Ми маємо право на самоозначення.

Не треба додавати, як большевики:

– Вплоть до отделения.

Бо раз народ свідомістю своєю і згодою инших одержав право на самоозначення, значить він:

– Уже самостійний{1079}.

9 (22) декабря Генеральный секретариат утверждает «текст ноти до всіх воюючих і нейтральних держав від Правительства Украінськоі Народньоі Республiки в справі проголошення Украінськоі Народньоі Республiки і мирних переговорів»{1080}. По всей видимости, это делается в ответ на заявление немцев в Бресте об отсутствии официальной информации о провозглашении УНР. Название ноты говорит само за себя.

Итак, самостоятельность (независимость) Украины выходит как минимум на уровень разумного.

Вопрос отправки мирной делегации вновь обсуждается на заседании Генерального секретариата 15 (28) декабря, по представлению Александра Шульгина. Принимается решение: «Поки виясниться[,] де саме пребуватиме мирна конференція (в Бресті чи в Стокгольмі), послати до Бреста поручника Левицького, Любинського і Севрюка з інформаційною метою»{1081}. А через пять дней, 20 декабря (2 января 1918), на Генеральном секретариате поднимается вопрос о провозглашении независимости. Он возникает не сам по себе, а в контексте взаимоотношений Украины с Доном (мнения относительно которых, как мы помним, расходятся). И первым слово «независимость» произносит Винниченко – который, как мы помним, сказал за два месяца до этого: «мы <…> против самостийности, но <…> не можем дать клятвы, что не изменим своих взглядов сообразно новым условиям».

Винниченко пропонує г. с. Шульгину роз’яснити козакам, що Українське правительство не бажає вмішуватися у внутрішні справи Дону, поки козацькі тенденції не поширюються на всю Росію. Централістичних намірів козацького правительства Україна не допустить. Козацькі війська тільки тоді можна з фронту на Дон, коли козаки вийдуть з меж Украіни. Обставини в Росіі складаються так що ми стоімо перед необхідністю проголосити незалежність Украіни.

Шаповал каже, що умови, в яких ведуться мирні переговори, неясно становище в цій справі Украінськоі Республіки, війна з большевиками[,] яка викликана знов таки неоформленим станом Украіни, що дає можливість проявляти Совітові Народньих Комисарів централістичні тенденціі, непорозуміння з Доном – ставить рішуче перед нами справу проголошення незалежности Украіни; тільки тоді можно встановити справжні федеративні звязки, і одночасно примусити і Совіт Народньих Комисарів і Дон виявити свое правдиве до нас відношення. Самостійна Украіна стане суб’єктом міжнароднього права, що улекшить ій позицію на мирній конференціі.

Золотарьов висловлюеться проти проголошення самостійности, бо фактично від цього становище Украіни і на Украіні не зміниться; сильніше вона від того не буде. Фактично вона і тепер незалежна, але проголошення іі в юридичному акті буде означати розрив з ідеями федералізму; крім того, воно приведе до розриву економичного. На міжнародній арені Українська республіка виступає незалежно і не признає миру, який не буде підписаній представниками Украінського Правительства. Так і далі треба вести свою політіку. Швидко вже зберуться Украінські Установчі збори, які і рішать справу незалежности Украінськоі Республіки.

Шульгин. Фактично Украінська Республіка незалежна. Це було заявлено Головою Украінської Центральноі Ради. Для того, щоб закрипити наше сучасне становище, потрібна сила, а не Універсал.

Одинець каже, що в Украінській Республіці мається все, що може мати незалежна держава: Генеральний Суд, Монета, Повнота Урядовоі Власти. Не можна без потреби розстрачати національний ентузіазм. Треба проголосити не незалежність Украіни, а незалежність власти.

Порш висловлюеться за те, що міняти зараз курс політіки не можна; арміі у нас нема; в справі постачання Украіни вугіллям ми залежимо від Дону, звідки він зараз іде фактично. Всі патронні заводи находяться в районі коло Дону. Козаки мають на 250.000-ну армію, з якою боротися дуже трудно. Але у них нема воєнних припасів і вони в першу чергу займуть наші заводи. Проголошення самостійности – політична помилка, бо це пройде для мас і для фронту цілком без всякого сліду, не маючи ніякого організуючого значіння. З погляду міжнароднього Украіна після проголошення своєі самостійности, не стане ще юридично самостійною; приклад Фінляндіі повинен учити нас. Проголошення незалежности може бути потрібним тільки тоді, коли справа миру прийде до торгових договорів, бо в цій справі нам прийдеться захищати своі інтереси.{1082}

20—23 декабря (2–5 января) IV-й Украинский национальный съезд Киевщины является делегация Съезда социалистов-самостийников, в количестве 16 человек, и призывает требовать от Центральной Рады немедленного провозглашения самостоятельности Украины. Однако в резолюцию национального съезда это требование не попадает{1083}.

26 декабря (8 января) на заседании Генерального секретариата вновь обсуждается вопрос об объявлении независимости:

СЛУХАЛИ: пропозіцію Генерального Секретаря Ковалевського вияснити питання про оповіщення незалежности України. Нам треба обов’язково заключити мир. Для цього найкращий виход в сучасних обставинах – проголосити незалежність. Оголошення можна зробити в чисто діловій формі, без Універсалу, і дать відповідні директиві нашій мирній делегації. Незалежність дасть змогу звернути більшу увагу на внутрішню організацію.

Винниченко. Коли справді большовиками буде оповіщена священна війна, за для нас на краще – проголосити самостійність. Ми не можемо воювати з союзниками і не можемо, одночасно ведучи війну з большевиками, разом з ними воювати з німцями. Але тут приходиться рахуватися з тим, що великоруські промислові круги швидче з’єднуються з большевиками, але не допустять отділення Украіни. Прийдеться боротися з Великоросією в її цілому, якій допоможе і Дон. Так само не з нами підуть і національні меншости на Украіні. Чи вистачить при таких обставинах сил для боротьби. Проти нас піде вся Півнич, яка примушена буде до цього реальними, матеріальними причинами. Нас будуть обвинувачувати в зраді, що ми заключили мир з германськими імперіалістами, з якими не хотіли миритися большевики.

Пількевич каже, що єсть відомости, ніби союзники ведуть таємні переговори з центральними державами про поділ сфери впливу на Росію: Півнич має бути віддана впливу Германії, Південь, Украіна – впливу союзників. Треба було б ці відомости перевірити і тоді можна було б ясніше освітлити наше становище.

Ткаченко каже, що вже проголошенням Украінської Республіки, самостійною політикою в фінансовій і економічній сферах ми стали на грунт війни з торговою і промисловою Великоросією. З цього боку проголошення незалежності нічого не міняє. Коли німці згодяться перенести переговори в Стокгольм, то це буде великою перемогою большевиків; тоді ми будемо приковані до них і змушені приймати всякі умови миру. Самостійність Украіни – виход для вільного ведення мирних переговорів.

Шаповал обстоює проголошення незалежности, утворення федерації Чорного моря і мир з німцями.

Поплавко каже, що мир все одно буде за кошт Росії; проголосивши незалежність, ми зможемо краще одстояти свої інтереси.

Жуковський каже, що ніякої священної війни большевики вести не можуть; у них нема армії, нема офіцерів, техників, нема заводів. Так само не страшні нам німці. У них було багато можливости наступати на Росію (під Тарнополем, Ригою), але вони цього не зробили. Америка не дарма вступила в війну – на Західньому фронті буде німцям крах. Але і для Англії з Америкою нема рації знищити Германію, коли есть що поділяти – Росія. Щоб не бути об’єктом чужих апетитів, треба оголосити незалежність і вступити в федерацію з Румунією, Болгарією для виходу в Адріатику.

Золотарьов питає, чого боятися слабої великоруської буржуазії; згоди її з большевиками бути не може. Найкращій виход для Генерального Секретаріату в сучасний складній момент – зняти з себе відповідальність за наслідки і пропонувати іншим партіям проголосити незалежність і заключити сепаратний мир.

Зарудний каже, що проголосити самостійність, значить розбити єдиний революційний фронт. Мир для нас буде гіршим, ніж для всіеї Росії. Германія все одно не допустить повної незалежності Украіни. Мир Украіни з Германіею може ослабити революційні вимагання пролетаріату на заході.

Шульгин каже, що німці признають незалежність Украіни, але за це виторгують собі всі економічні впливи. З німецького боку насувається на нас велика небезпека. Треба спертися на всі живі сили Росії – нові Республіки. Самостійність настрою мати не цінніше і армії нам не утворити. А одночасно прийдеться вести дужчу війну з Росіею; в цій війні треба буде обпертися на Германію, на іі військову силу, а в результаті Украіна буде оккупірована Германіею. Германія керуеться принципом divide еt impera[40], в її інтересах розбити Росію на части і володити всіма тими частинами. Союзникам важно мати фактичну силу на сході, як опір Германії. Вони будуть підтримувати федеративний звязок всіх республік Росії.

Порш <…> При загальному мирі для нас мир буде кращий, ніж сепаратний. Одержана телеграма, що Совіт Народніх Комісарів призначив откриття Установчих Зборів на 6 січня, чим в політичне життя Росії входить новий чинник. Коли Установчі Збори одмовлять Украіні послати свою мирну делегацію, коли вони не признають федерації, тоді настане час проголошення незалежности. <…> Народу тепер ми можемо сказати, що загальний демократичний мир не вдався, скликаються Російські і Украінські Установчи Збори, котрі скажуть своє авторітетне слово. Священої війни ми з большевиками оповіщати не будемо; німці наступати також не будуть – буде стан фактичного перемирря.

Золотарьов каже, що Установчи Збори потрібні большевикам, бо скликання їх означає почесний одход большевиків од власти. Установчи Збори звернуться до союзників з пропозицією приступити до мирних переговорів. Коли союзники одмовляться, Росія розпадеться, а це буде великий удар для них. Установчи Збори не можуть заключати миру за кошт Украіни, бо це буде означати зпроцітувати її на відокремлення.

Винниченко каже, що Установчи Збори ніякої священої війни оповіщати не будуть і тоді большевики скористуються цим і розгонять Установчи Збори.

Золотарьов відповідає, що тоді всі на Україні підтримають її незалежність і сепаратний мир.

Ткаченко каже, що Російські Установчи Збори означають суверенитет всієї Росії, в результаті чого знову виявляться старі централістичні тенденції і федерації не побачимо{1084}.

Итак, мнения снова разделились: не все поддерживают независимость (или по крайней мере независимость «здесь и сейчас»). Но на этом этапе есть основания назвать эту идею популярной.

Четвертый Универсал: независимость

Основная стадия мирных переговоров в Бресте началась в последнюю неделю декабря (по старому стилю). Советская делегация во главе с Львом Троцким прибыла в Брест 25 декабря (7 января 1918) и первым делом назначила встречу с киевскими представителями. Глава украинской делегации Всеволод Голубович прибыл на следующий день.

Советские войска на востоке Украины уже вели военные действия против украинских – но в Бресте речь шла о том, чтобы выступать против немцев и австрийцев совместно! Поначалу обе стороны соглашались с такой линией поведения. Севрюк исходил из того, что обе делегации самостоятельны, но находятся по одну сторону фронта, и потому программа мира у них должна быть общей. (Впрочем, Голубович, докладывая о ходе переговоров на заседании Малой Рады, утверждал иное. По его версии, он прибыл в Брест 24 декабря (6 января), и «[п]ерше, що ми вважали потрібним – побачитися з большевиками. На першім же засіданні виявилось, що йти разом ми не зможемо і йтимемо окремо»{1085}.) Троцкий же планировал было предложить всем участникам переговоров «признать делегацию Генерального Секрегариата Украины Представительством независимой [! – С. М.] Украинской республики и как таковое полномочным для ведения мирных переговоров». Не исключено, правда, что он, Троцкий, рассчитывал на то же самое, на что и Совнарком тремя неделями ранее, выражая готовность признать независимость Украины: что это будет «правильная» (с точки зрения большевиков) Украина. Существуют отрывочные свидетельства, что Троцкий перед выездом из Петрограда в Брест общался с киевскими большевиками и, возможно, с левыми украинскими эсерами. Как бы то ни было, советско-украинское единство в Бресте не сложилось – главным образом из-за того, что конфликт между Совнаркомом и Центральной Радой всё же продолжался. Советское правительство предложило Генеральному секретариату уладить конфликт путем переговоров, на что тот ответил отказом. В последние дни декабря секретарь Совнаркома Н. Горбунов передал по прямому проводу в Киев: «Насколько я знаю, все абсолютно возмущены уклончивостью Рады по вопросу о Каледине и калединцах, считают мир с такой Радой невозможным»{1086}.

В Киеве в это время продолжалось движение в сторону независимости de facto. Небольшая практическая деталь. Совнарком издал распоряжение о повсеместном переводе стрелки часов на час назад, то есть о возврате на зимнее время. Администрация Юго-Западных железных дорог и телеграфа не исполнила это распоряжение в силу постановления Генерального секретариата о неисполнении любых распоряжений Совнаркома на территории Украины. Это создало практические неудобства (поскольку и железные дороги, и телеграф на территории бывшей империи тогда еще представляли собой единый механизм). Предполагалось, что «в целях единства сношений, и несомненной целесообразности вопрос этот <…> будет, вероятно[,] разрешен в положительном смысле»{1087}. Однако 12 (25) января «Нова Рада» сообщила: «На останньому засіданні Генерального Секретаріату ухвалена постанова, про неперевод назад стрілки годинника на території України»{1088} (правда, в протоколах заседаний Генерального секретариата за те дни такое постановление не упоминается). Секретариат предполагал перевести стрелки на час назад («восстаносить нормальное время», по выражению «Киевлянина») одновременно с переходом на григорианский календарь (новый стиль), в будущем{1089}.

Вопрос же о целесообразности провозглашения независимости de jure вызывал горячие споры еще буквально за несколько дней до самого провозглашения.

Алексей Гольденвейзер вспоминал эпизод, связанный с выступлением Моисея Рафеса в Центральной Раде против независимости.

Делегация Центральной Украинской Рады в Бресте состояла из Голубовича, Севрюка и Левицкого. Мне пришлось присутствовать в заседании Рады, на котором эта делегация делала свой первый доклад; заседание было чрезвычайно характерным и интересным. Впрочем, речь шефа делегации и будущего украинского премьера Голубовича была, по обыкновению, бесцветна. Но большое оживление внес доклад Севрюка – совершенно еще молодого человека, чуть ли не студента, но при этом весьма неглупого и занимательного юноши. [Севрюк родился в 1893 году. – С. М.] Он не без юмора рассказал о препирательствах украинцев с большевистской делегацией. Наконец, третий делегат, Левицкий, в простоте душевной, никак не мог скрыть своего восторга по поводу выпавшей на его долю почетной миссии – представлять самостоятельную Украину на международной конференции. <…>

Рафес находился тогда как раз в полосе оппозиции против украинцев <…> Смысл его речи в Раде был тот, что украинская мирная делегация стремится использовать Брест в целях утверждения самостийности и что для этой цели ею сознательно предаются интересы России; и без того слабая позиция России на конференции еще ослабляется внутренним расколом, который не преминут использовать немцы. <…>

Ему отвечал с трибуны Шульгин, которому пришлось заступиться за своих коллег. Он в довольно сдержанной форме заявил, что мир приходится заключать, так как воевать мы больше не можем. Легко критиковать действия делегации, работающей при таких условиях. Но пусть товарищ Рафес лучше скажет, как же нам продолжать войну?

Дайте ему ружницу! – раздалось откуда-то с хоров.

Этот добродушный Zwischenruf[41] несколько разрядил атмосферу…{1090}

Достоверность этого рассказа под вопросом. Дело в том, что далее Гольденвейзер сообщает: «Вторично мне пришлось быть в Раде уже в начале января 1918 года», после чего говорит о заседании, происходившем безусловно до провозглашения независимости (к чему мы сейчас вернемся). Но Голубович, Севрюк и Левицкий 7 (20) января были еще в Бресте, а заседание Малой Рады, на котором они докладывали о ходе мирных переговоров, состоялось 12 (25) января, то есть после провозглашения независимости{1091}. Следовательно, Гольденвейзер либо перепутал порядок событий, либо – менее вероятно, коль скоро ему запомнилось выступление Голубовича – говорит об отчете первой делегации, в которой Голубовича не было.

В свою очередь, сторонники независимости требовали таковой как залога успеха мирных переговоров.

Энергичными пропонентами независимости оказались солдаты.

2 (15) января Украинская военная рада Кавказского фронта, осуждая приказ Крыленко, касавшийся охраны железных дорог на Украине, сделала заявление, несколько опережавшее время: «Фронтова Рада рішуче протестуе проте нахабного втручання Народніх Комісарів у справи Украіни, яка визнана всіма державами незалежною республікою»{1092}.

В Киеве вели себя реалистичнее, но, пожалуй, столь же пассионарно. Заседание киевского Совета солдатских депутатов совместно с полковыми комитетами гарнизона, в театре «Аполло», длилось два дня (!) и закончилось поздней ночью со 2 на 3 (15 на 16) января. Мирные переговоры в Бресте были центральной темой. «Собрание, – писал корреспондент “Киевской мысли”, – <…> носило напряженный характер вследствие борьбы с “самостийницким“ течением. Выступали г. г. Винниченко и Степаненко». Винниченко отметил, что политика Совнаркома ведет к срыву мирных переговоров{1093}; неизвестно, выступал ли он за или против самостийников – но известно, что последние собрали большинство голосов. Собрание приняло резолюцию, в которой говорилось, что «мир может быть выгоден для Украины только в том случае, если Украина объявит себя совершенно независимой и поведет самостоятельные переговоры со всеми воюющими державами». В этой же резолюции содержалось требование к Центральной Раде опубликовать четвертый универсал о самостоятельной украинской республике{1094}; это первый известный нам случай упоминания о таковом в печати.

Солдаты заявляли о своих требованиях и непосредственно в Центральной Раде. Вновь слово Алексею Гольденвейзеру:

<…> мне пришлось быть в Раде уже в начале января 1918 года, когда ясно обозначилась угроза большевистского завоевания Украины. Настроение было чрезвычайно напряженное, солдаты на хорах неистовствовали, требуя объявления «самостийности». Военный министр Порш, которого потребовали на трибуну, давал объяснения о положении на фронте и об организации украинской армии («Вильного казачества», как она тогда называлась). Ему приходилось усовещевать аудиторию, взывать к терпению и выдержке. Еще, по его словам, не время провозглашать Украину независимой державой, пока у нее нет настоящей армии…

Неизвестно, насколько искренны были увещевания Порша. Но несомненно то, что пустив в солдатские массы лозунг «самостийности», украинские политики ничем уже не могли заставить эти массы терпеливо дождаться подходящего момента для ее провозглашения{1095}.

Весьма вероятно, речь здесь идет о заседании Малой Рады 6 (19) января. Обратим внимание – в преамбуле газетный корреспондент характеризует атмосферу так же, как Гольденвейзер:

<…> хвиля останніх подій і нервового напруження, докотившись до Центральної Ради, вибила на цей раз її з колії органичної послідовної праці і примусила все сьогоднішнє засідання присвятити обговоренню цих подій. Заля і хори переповнені. Головує проф. М. Грушевський.

На трибуні представник фронтового краєвого з’їзду в Одесі. Передаючи від цього з’їзду привіт Центральн[ій] Раді, він каже, що большевизм росте, як пошесть, і щоб успішно боротися з ним, треба оголосити самостійність України.

Представник мітингу, який одбувся сьогодня в залі Ц[ентральної] Ради, пропонує як найскорше оголосити самостійну незалежну Українську Республiку <…>

д. Салтан від імени фракції у[країнських] с[оціалістів]-р[еволюціонерів] заявляє, що партія у[країнських] с[оціалістів]-р[еволюціонерів] уже два дні обговорює справу з 4‑им Універсалом і про державну незалежність. <…>

Промова М. Порша.

Всього два дні, як Мала Рада приняла тимчасовий законопроект про волонтерську армію, одначе вже організуються партизанські, добровільні отряди. На жаль мушу констатувати, що регулярна армія, у нас як і в Росії перебуває зараз у стані повного розкладу, і тому всі надії можна покладати тільки на революційні організації – партизанські отряди. <…> Крім загальної сторони була звернена також увага й на охороні столиці – м. Київа, на те, щоб визволити Київ від збройної сили, перемішаної з злочинним елементом – большевиками. За допомогою “Вільного Козацтва” та инших військових українських частин була взята цитаделя большевиків – арсенал, а в ньому 20 гармат, тисячі рушниць, міліони набоїв і ин. Як бачимо[,] це річ далеко серйозніша[,] ніж той авіпарк, який роззброїли 30 листопада{1096}.

В такой противоречивой ситуации (одни ратуют за немедленное провозглашение независимости, другие считают, что «еще не время») нередко всё решает авторитетное мнение одного человека. Так вышло и в этот раз. Человеком этим стал, естественно, Михаил Грушевский.

Николай Ковалевский рассказал о дискуссиях, предшествовавших принятию IV Универсала, и о решающей роли Грушевского:

В часі цих дискусій Михайло Грушевський звичайно ставав мовчазний[,] слухаючи уважно промови та перебираючи пальцями свою срібну бороду. На його обличчі можна було відчитати хвилювання, над яким він одначе вмів панувати, а одночасно і глибокий неспокій за будучину української державности, що народжувалася серед революційної бурі. Характеристичною прикметою Михайла Грушевського, як голови Центральної Ради, було те, що він не давав себе втягнути в дискусії і спори між представниками партій. Тільки в справах виняткової ваги забирав він слово, говорячи коротко, але рішучо.

Так було і в цьому випадку. Коли майже всі вже висловили свій погляд на справу проголошення самостійности, Михайло Грушевський гаряче спротивився намірові відкладати цей акт до скликання Установчих Зборів, зазначаючи, що Центральна Рада після переведення територіяльних виборів репрезентує волю всіх верств українського народу і що “всякоє промедленіє смерти подобно”, бо серед революційної завірюхи треба рішучого чину, що створив би ширші перспективи для дальшої визвольної боротьби.

Цей виступ Михайла Грушевського вирішив справу і конвент сеньорів Центральної Ради приступив безпосередньо до вироблення тексту IV Універсалу.

Разработали три проекта: Грушевского, Винниченко, Николая Солтана в соавторстве с Никитой Шаповалом. Проект Грушевского был самым коротким и «сфокусированным» на основной мысли – собственно, декларации независимости. В остальных двух уделялось значительное внимание социальным вопросам (земельной проблеме, национализации важнейших отраслей промышленности). Возникла дискуссия; особенно горячо защищал свой проект Винниченко. Результатом стал определенный компромисс: за основу взяли текст Грушевского, но дополнили его некоторыми положениями из остальных двух (причем некоторые социально-экономические предложения переформулировали){1097}.

Но и на этом споры не закончились. После подготовки единого проекта состоялось заседание Малой Рады, на котором должны были прийти к окончательному соглашению относительно Универсала. Оно продолжалось двое суток.

И Грушевский, и Ковалевский утверждают, что началось оно 9 (22) января. В тот день состоялось заседание, на котором был принят закон о национально-персональной автономии и обсуждались некоторые другие вопросы. В репортаже об этом заседании, опубликованном 11 (24) января, ничего не говорится об обсуждении Универсала{1098}. Объясняется это просто: заседание, посвященное Универсалу, было закрытым{1099}. Началось оно, по всей видимости, после открытого, т. е. не раньше, чем во второй половине дня 9 (22) января – а длилось так долго, естественно, потому, что среди его участников не было согласия. Грушевский (подчеркивавший, между прочим, что объявление независимости в принципе не исключало участия Украины в будущей федерации) вспоминал:

Серед самих Українців знайшлись ґрупи настілько захоплені росийською культурою й державністю, призвичаєннєм до єдиної Росії, або до традиційного федеративного гасла, що не згожувались на самостійність навіть як на форму переходову до федерації. Ще більше се треба сказати про ґрупи не-українські: Українців які відірвались від української стихії й уважали себе “русскими“, Великоросів захожих, і навіть Євреїв, які також не вміли відразу стати на ґрунт реальних інтересів єврейської людности України, а вважали потрібним наперед виявити свій протест против разриву з єврейськими орґанїзаціями Росії{1100}.

Об оппозиции к Универсалу говорил и Ковалевский:

В [засіданні] взяли участь і представники національних меншин – москалі, поляки й жиди. З них тільки представник польських соціялістів Корсак без застереження висловився за прийняттям Універсалу. Натомість інші польські представники, а також представники москалів і жидів рішуче протиставились актові проголошення державної самостійности України. Між іншим один із московських соціялістів (здається[,] це був Рябцов) висловився, що проголошення державної самостійности України – це удар ножем у спину єдности пролетаріяту цілої Росії, а тому це акт реакції. Проти цієї демагогічної заяви українська більшість гаряче запротестувала, а Михайло Грушевський, як голова зборів, зробив московському промовцеві гостре зауваження, загрожуючи відібрати йому голос{1101}.

Дебаты закончились лишь поздним вечером 11 (24) января. Около полуночи участники заседания перешли в большой зал заседаний. По свидетельству Ковалевского, у здания Педагогического музея, несмотря на поздний час, собралась большая толпа. Разнесся слух о предстоящем провозглашении Универсала. Хотя начавшееся вечером 9 (22) января заседание Малой Рады было закрытым, но уже на следующий день утром «Нова Рада» опубликовала короткую заметку о предстоящем провозглашении независимости{1102}. Вполне возможно, «утечка» была допущена сознательно. Зал, само собой, был переполнен до отказа – партер, ходы и проходы{1103}.

Теперь люди хотели стать свидетелями исторического момента. В самом здании публика часами толпилась в коридорах, дожидаясь окончания закрытого заседания и надеясь попасть на торжественную часть. Дождавшихся, как и самих членов Рады, начали пропускать в большой зал только по билетам. Попасть внутрь удалось далеко не всем желающим.

В начале первого ночи на 12 (25) января в зале заседаний появились Грушевский и Винниченко, которых встретили аплодисментами. Грушевский занял место председателя и открыл заседание (согласно Дмитрию Дорошенко, оно началось в 12 часов 20 минут ночи{1104}).

Ковалевский вспоминал, что сначала голос оратора иногда дрожал от волнения, но чем дальше Грушевский говорил, тем решительнее и увереннее становился его тон{1105}.

Високі збори! Українські Установчі Збори, призначені 3-ім Універсалом нашим[,] не могли зібратись у призначений день 9‑го січня тому, що останніми днями виникли всякі заколоти. Тим часом обставини зложилися так, що відкладання Установчих зборів не можна довше терпіти. Нарід наш прагне миру, і Українська Центральна рада доложила всіх зусиль, щоб дати мир негайно. Але петроградське правительство, совіт народних комісарів, оголошує нову “священну“ війну, а з другого боку це правительство насилає військо своє, червоногвардійців та большевиків на Україну і веде з нами братовбивчу війну. Щоб дати нашому правительству змогу довести справу миру до кінця і захистити від усяких замахів нашу країну, Українська Центральна рада постановила не відкладати до Установчих Зборів ті справи і в цій цілі Українська Центральна Рада вже з 9‑го січня відбувала перманентне, безпереривне засідання аж до цього часу і постановила важну річ – видати оцей Універсал.

Запрошую високі збори вислухати 4-ий Універсал.

На этих словах все присутствующие встали. Настала торжественная тишина. Профессор Грушевский твердым, немного взволнованным голосом, громко зачитал текст IV Универсала{1106}.

Когда он дошел до слов «Однині Українська Народня Республіка стає самостійною ні від кого незалежною державою Украінського народу», зал взорвался овацией. Громовые аплодисменты и крики «Слава!» не стихали несколько минут. От внимания присутствовавших не ускользнул тот факт, что в овации не участвовали представители меньшинств и отдельные члены фракций украинских социал-демократов и эсеров.

Таким же овациями были встречены слова Универсала о переименовании Генерального секретариата в Раду народных министров, о передаче земли трудовому народу без выкупа, а также о том, что всем проживающим на Украине народам гарантируются права, закрепленные за ними законом о национально-персональной автономии от 9 января.

Заключительные слова Универсала потонули в новом громе аплодисментов. С мест раздавалось: «Слава Раде народных министров! Слава Центральной Раде!»

«По примеру третьего универсала, – продолжал Грушевский, – мы и для нового универсала проведем поименное голосование, причем присутствующие словами: “за, против и воздерживаюсь” выразят свое отношение к этому акту». Предложение было принято.

Секретарь рады г. Еремеев поименно называет фамилии членов Малой Рады.

– Голова Центральной Рады г. Грушевский, – начинает перекличку г. Еремеев.

– За! – решительно заявляет г. Грушевский.

– За, за, за! то и дело доносятся ответы членов Рады.

– Член Рады Неронович, – вызывает секретарь.

– Нема, – отвечают за него.

Обстоятельство это вызывает смех и иронические возгласы, так как недавно еще при чтении универсала характерная фигура г. Нероновича выделялась на левом секторе. Оказывается, что некоторые левые украинские с[оциал]-д[емократы] и с[оциалисты]-р[еволюционеры] пред голосованием покинули зал заседания.

– Член Рады Чижевский, – продолжает перекличку г. Еремеев.

– Против! отвечает г. Чижевский (рос[сийский] с[оциал]-д[емократ]).

На хорах раздались аплодисменты, заглушаемые шиканьем и легким свистом.

Из остальных представителей меньшинств г. г. Суховых и Скловский (росс[ийские] с[оциалисты]-р[еволюционеры]) от голосования воздерживаются, представители рос[сийских] с[оциал]-д[емократов] Кононенко, Балабанов и «Бунда» – г. г. Либер и Рафес голосуют против, представители объед[иненной] евр[eйской] соц[иалистической] п[артии] – г. г. Шац, Дубинский, Гольдельман (поал[ей]-ц[ион]) и Почентовский (польский демокр[атический] централ) воздерживаются.

Последним подает голос представитель P. P. S. г. Корсак, заявление которого «за» встречено шумными аплодисментами.

Общие результаты голосования таковы:

Из 49 участвовавших в голосовании 39 высказались за принятие универсала, 4 – против и 6 воздержались.

Оглашение результатов встречено аплодисментами и криками: «слава» и «ганьба» (позор).

Г. Грушевский: – 4-ый универсал Центральной Рады принят. (Шумные аплодисменты и громкие крики: «слава» и «ганьба».) Универсал принят, – продолжает Грушевский, – и Украина провозглашена независимой республикой.

Крики и аплодисменты возобновляются.

– Ганьба врагам Украины! – выкрикивает кто-то.

Начинается пение: «Ще не вмерла Украіна».

Но заседание на этом не закончилось. С внеочередным заявлением выступил новоиспеченный председaтель Рады народных министров Винниченко. В генеральном секретариате, сказал он, «уже несколько месяцев тому назад возникла мысль о необходимости издать акт о независимости Украины, но секретариат ждал, пока необходимость эта сознана будет в низах и выдвинута будет самой жизнью».

Вслед за Винниченко выступил один из тех, кто воздержался при голосовании – российский эсер Суховых. «Принципиально мы ничего не можем сказать против возглашения [sic] самостоятельности и не можем голосовать против этого. <…> Мы только считаем, что в момент, который переживает бывшая Российская Империя, из которой вышли великая русская революция и украинская республика – в этот момент этот шаг является недостаточно своевременным», – начал он{1107}. Ему не давали говорить, прерывая его криками, кашлем и шиканьем. Грушевскому стоило больших усилий дать возможность оратору закончить. «К федерации социалистических республик, о чем говорил председaтель рады народных министров Винниченко, – сказал в конце своей речи Суховых, – мы можем идти только через федерацию российских республик». Здесь ему устроили настоящую обструкцию. «Я не удивлялся[,] когда мне шикали в первой части моей речи, – добавил он, – но когда вы мне шикаете сейчас, то я имею полное доказательство моим словам, что большевизм уже здесь, в стенах рады»{1108}.

Было полвторого ночи. В заседании объявили перерыв до восьми часов вечера.

Примечательно, как сообщили об историческом заседании киевские газеты.

«Нова Рада» привела короткий репортаж о ходе заседания, полностью процитировала вступительную речь Грушевского, коротко сообщила о ходе и результате голосования, одной фразой отметила факт выступления Винниченко и ни слова не сказала о том, что выступил Суховых{1109}.

Репортаж «Последних новостей» заметно полнее. Полностью процитировав речь Грушевского (в переводе на русский), их корреспондент подробно осветил ход и результаты голосования (в частности, только благодаря ему мы знаем, кто именно голосовал против) и привел краткие конспекты речей Винниченко и Суховых{1110}.

В материале «Киевлянина» речь Грушевского приводится в сокращении, рассказ о процедуре голосования – с некоторыми подробностями, речь Винниченко – кратко, после чего почти дословно воспроизводится речь Суховых, занимающая в итоге более половины всего материала{1111}.

Заседание возобновилось 12 (25) января в 9 часов вечера. Начали с того же, на чём закончили минувшей ночью – с заявлений представителей фракций по результатам голосования. Первым от имени меньшевиков и Бунда выступил Либер, прочитавший длинную письменную декларацию, в которой пытался доказать ошибочность издания Универсала. Ему, естественно, устроили обструкцию. Чтобы установить спокойствие, Грушевскому пришлось пригрозить очистить зал от посторонней публики, оскорбляющей высокое собрание. Публика действительно вела себя по-хулигански, не гнушаясь ругательствами. Грушевского поддержал Писоцкий из фракции украинских социал-демократов, попросивший слова без очереди. Если публика, не члены Рады, продолжат вести себя недопустимо, то мы внесем предложение очистить зал от не членов Рады, сказал он.

После чего разразился министерский кризис.

«Наша фракція хоча й одноголосно вчора висловилась за Універсал, одначе ми не зовсім ним задоволені», – сказал Шраг, выступивший от фракции украинских эсеров. Он уточнил: эсеры считали, что необходимо переизбрать Малую Раду пропорционально составу Центральной Рады, заново сформировать Генеральный секретариат – то есть Раду народных министров – а также… передать власть на местах Советам депутатов{1112}.

Действительно, эсеры хотели внести положение о переходе власти на местах к Советам в текст самого Универсала. Утверждали, что таким образом они хотели перехватить инициативу у большевиков, которые надвигались на Украину (в прямом и переносном смысле). Теперь же они, будучи большинством в Центральной Раде, выдвинули требование об избрании нового кабинета, в котором они, эсеры, также составляли бы большинство{1113}.

Заявление украинских эсеров вызвало удивление у украинских социал-демократов, и от их имени с ответным заявлением выступил Гермайзе.

«Ви, т[овариші], злякалися, – сказал он. – Злякалися і одступили. Ви злякалися до того, що загубили свої сили. І ви post factum стараєтесь перехопити гасла російського большевизму і тим думаєте спасти своє становище. У нас цього нема. Ми не одступаємо. Ми віримо, що те, що було проголошено вчора, справді є життьова потреба. А у вас цієї віри нема, бо ви песімісти…» После чего заявил, что украинские социал-демократы отзывают своих представителей из Рады народных министров.

Шраг возразил на это, заявив, что «демарш» эсеров не есть акт недоверия, «а просто, що варяги зробили своє і повинні уступити місце їм»…

Дебаты продолжались еще долго. Борис Мартос отозвался об украинских эсерах в таком тоне: «Вони були недорослою дитиною, а ми їм – нянькою. Виростили ми ту дитину і нянька стала непотрібною. Дуже раді! Нехай же та дитина тепер попрацює і на нас!..» Генеральный секретарь Александр Золотарев заявил о своем уходе с должности контролера, по принципиальным причинам. Выступили представители меньшинств, голосовавшие против, а затем – Корсак, приветствовавший Универсал. Он говорил по-польски. Заявив, что «Россия единая, неделимая, царская Россия – фикция», он сорвал долгие аплодисменты.

Под конец выступили члены мирной делегации, приехавшие из Бреста (о чём мы рассказывали выше). Заседание закончилось поздно ночью{1114}.

Министерский кризис продолжался полным ходом. 14–15 (27–28) января происходили «продолжительные и весьма бурные заседания украинских фракций рады», не приведшие ни к какому результату{1115}. В конечном счете, 16 (29) января Винниченко подал в отставку{1116}.

Как это и показали выступления на заседании Малой Рады, реакция на Универсал была неоднозначной, даже среди самих украинцев.

«Робітнича газета», орган УСДРП, 12 (25) января опубликовала взвешенную заметку «Самостійна Україна», в которой охарактеризовала Универсал как «нечуваний по далекосяглости акт», а также зафиксировала: «Тепер весь рух війська совіту народних комісарів – є се дійсно війна з незалежною Українською Республикою. Тепер сильнійше розкриються очи українському народові: все ширші масси належно оцінять поводження сусідньої держави». И внутри страны, продолжал автор заметки, ситуация станет яснее – ибо до сих пор, дескать, массы психологически плохо воспринимали понятие Украинской Республики. «Тепер до скріплення Республiки і до спішної, але твердої і глибокої, соціальної перебудови», – несколько патетически, но во всяком случае позитивно, призывал автор{1117}.

В то же время «Нова Рада», находившаяся под большим влиянием Украинской партии социалистов-федералистов, сразу же за текстом Универсала, на первой полосе, поместила заметку (не подписанную, но, скорее всего, авторства Сергея Ефремова, поскольку он писал все или почти все передовые статьи в этой газете), тон которой был вполне показателен:

Ледве чи збудить ентузіязм ухвалений на засіданні Малої Ради 11 січня IV‑й універсал <…> Оповіщення самостійности не мусіло, тільки могло бути. Отже IV‑й універсал не був викликаний вимогами життя й не дає на них відповіді. Це результат певного настрою в політичних кругах, а не вимагання життя <…>

Попередні універсали, при всій своій революційності, не сходили з позиції, яку визначив увесь історичний хід українського життя й розвиток політичної думки на Україні. <…> Центральна Рада увесь час не сходила з одного принципіального ґрунту й виразно тягла одну нитку федеративного розвитку. IV‑м універсалом цю нитку, хоч і не зовсім, порвано. Порвано якраз принципіально, бо про незалежність та волю Української Народньої Республiки й так не було сумніву од самого видання III‑го універсала. Отже в цьому акті маємо просто опортунистичну уступку тим самостійницьким течіям, яким ледве чи лежить на серці саме добро широких народних мас і які це добро підбивають під інтереси націоналізму{1118}.

Репортаж же о заседании Малой Рады, хотя и начинается словами «Величезної історичної ваги засідання відбулося 11‑го січня», попал только на вторую страницу.

Дмитрий Дорошенко, анализируя публикации украинской прессы и до, и после провозглашения независимости, сделал четкий вывод: и украинские социал-демократы, и украинские эсеры признавали, что Украина вынуждена была стать независимым государством. «Так само як і проголошення Української Народньої Республіки III Універсалом[,] вона [независимость. – С. М.] явилась не результатом якогось попереднього руху, не як осягнення вже раніше поставленого домагання, а просто як неминуча політична комбінація, як вимушений обставинами акт», – утверждал он{1119}.

Дмитрий Дорошенко (1882–1951)

В позиции «Киевлянина» не могло быть сомнений. Василий Шульгин пустил в ход свою обычную в таких случаях иронию:

Значит[,] все хорошо. Стоило объявить себя «ни от кого независимой», самостоятельной, и большевики, которые сузили украинскую территорию «от Карпат до Кавказа» – до размера «от Бахмача до Винницы», сгинут и пропадут. Стоило объявить себя «суверенной» и фабрики заработают, население станет платить налоги, крестьяне будут давать хлеб, украинские деньги перестанут прилипать друг к другу и еще кое к чему, смута и резня прекратятся. Стоило объявить себя «свободной» и обыски, облавы и административные высылки, самосуды и погромы прекратятся. <…>

Вот только одна неприятность. У вільной, незалежной, самостійной «від Карпат до Кавказа», alias[42] от Конотопа до Вапнярки, не оказалось столицы. Огромное государство – самостийная Украина, а «головного міста нема».

Как нема? А Киев! Нет, Киев – тю-тю! Проклятый народ эти кияне. Что им не делаешь, а они ни с места! Как при Святославе, как при Богдане, от века до века называли себя русскими, так и в двадцатом веке, да еще при выборах в Украинское Учредительное Собрание назвали себя русскими Малой Руси, напомнили украинцам, что они тоже русские… и получили больше голосов, чем те украинцы, что про это забыли.

Шульгин, само собой, не преминул упомянуть о «немецком факторе» в деле украинской независимости{1120}. Он вспомнил о книге Людвига Карьера (Ludwig Carrière) под названием «Die Kriegsziele der kämpfenden Völker» («Военные цели борющихся народов»), изданной в 1917 году в Берлине, и процитировал пассаж оттуда: «Путь – поразить Россию в самое сердце – ведет через Украину. Отделение остальных народов было бы для России болезненной операцией, но неопасной для жизни. Тогда как отделение Украины, если бы это удалось, уничтожило бы надолго силу России». (Цитату Шульгин слегка исказил, но практически без ущерба для смысла. В оригинале{1121} этот абзац звучал так: «Der Weg, Rußland ins Herz zu treffen, war oben gewiesen; er führt in die Ukraina. Während die Abtrennung der anderen Fremdvölker eine für Rußland schmerzliche, aber nicht lebensgefährliche Operation ist, ist es fraglich, ob Rußland die Abtrennung der Ukraina überleben würde; auf alle Fälle aber wäre seine Macht auf lange hinaus gebrochen»[43].) Но мнение автора книги – это одно, а реальная имперская политика – другое. Изучение немецких документов того времени (к которым Шульгин, естественно, не имел и не мог иметь доступа) свидетельствует не в пользу такой гипотезы. Германия активно не планировала отделить Украину от России. Только когда Украина двинулась в сторону фактической независимости и стала самостоятельным участником брестских переговоров, Германия воспользовалась представившейся возможностью{1122}.

Редактор «Киевлянина» явно не озвучивал, но, по-видимому, подразумевал напрашивающийся вывод: независимость Украины – немецких рук дело.

Более взвешенно, чем Шульгин, высказался по этому поводу французский историк Рене Пюо (René Puaux) в короткой статье «L’Ukraine indépendante» в популярном журнале «L’Illustration». Сепаратный мир Украины (статья была опубликована за день до подписания российского Брестского мира), отметил автор, вызвал многочисленные комментарии, в целом нелицеприятных по отношению к киевской Раде и ее делегатам, обвиняемым в подыгрыше немецкой дипломатии. Напомнив, что в Вене, а затем в Берлине существовали бюро украинской пропаганды, финансировавшиеся, по всей видимости, австрийским и немецким правительствами соответственно, он, однако, тут же констатировал: «Il serait certainement injuste d’englober dans la même flétrissure les hommes politiques ukrainiens dont les noms figurent actuellement à la direction des affaires»[44]. Идеал украинской автономии, продолжал Пюо, и желание большей свободы существовали задолго до того, как Германия и Австрия решили воспользоваться ситуацией. Основной причиной, по которой Украина объявила независимость, стали действия большевиков, заключал он{1123}. Не преминем отметить мелкую деталь, характеризующую, как представляется, уровень знаний автора об украинских политиках, о которых он рассуждал. Председатель Центральной Рады фигурирует в статье многократно – и исключительно как «Hzouchevsky».

Как бы то ни было, нравилось это кому-то или нет, независимость Украины стала свершившимся фактом – то есть общепринятым.

2.3. Точка невозврата (январь 1918)