Но было бы ошибкой считать, что только путешественники размышляли над историей посещаемого ими края. Не менее колоритные персонажи в это время жили в своих малороссийских поместьях, мимо которых — по большей части не подозревая о существовании их владельцев и умственном движении, происходящем в их среде, — проезжают путешественники из столиц. А между тем люди основательные, глубоко привязанные к своей родине и ее традициям, эти люди тоже задумывались над собственной историей. Их побудительные мотивы, конечно, были совершенно иными. Для них Малороссия была домом, фамильным достоянием, а ее прошлое — почти семейной историей. Они считали себя патриотами своего края.
Эта книга — о том, как представляли историю Украины в начале XIX века. Представлениями об истории занимается дисциплина историографии. Обычно она имеет дело с опубликованными произведениями, желательно классикой жанра, так что распространение идей оказывается представлено в виде хронологически организованной вереницы названий. Книги, как с несомненностью доказывает такая историография, читают друг друга, спорят между собой или соглашаются. Но как читают их и что выносят из чтения люди, не потрудившиеся написать следующую книгу-в-ответ, остается неясным. Считается, что книги каким-то образом неизбежно находят дорогу к широкому кругу читателей, тем самым формируя историческое сознание больших масс людей. Каналы, посредством которых рафинированная идея спускается с научных высот к более низким уровням информированности, чтобы стать убеждением и клише, редко становятся предметом изучения.
Впрочем, если тираж книги оказался велик или она выдержала несколько переизданий, мы вправе предположить, что ее идеи оказались влиятельны или, по крайней мере, не прошли не замеченными широкой публикой. Но как быть с периодами, не произведшими на свет больших исторических синтезов или даже исторической литературы в общепринятом смысле? Должны ли мы предположить, что живущие в такие времена люди не интересовались историей и даже не осознавали собственного прошлого?
Именно такова украинская ситуация первых двух десятилетий XIX века: за все это время не вышло ни одной книги по истории Малороссии. Подобные периоды практически закрыты для историографического исследования и поэтому считаются несущественными. Ничего важного в историческом сознании в это время не происходило, «тишина бысть», как сказал бы древнерусский летописец.
Положение, впрочем, можно несколько поправить, если отказаться от идеи, что ряд книг на библиотечной полке и есть движение исторической мысли, а длина полки означает ее интенсивность. Книги — только ископаемые окаменелости мысли. Историография должна приобрести антропологическое измерение: формирование исторического сознания происходит также и путем повторяемых человеческих действий, в ходе которых возникает и закрепляется общее некоторой группе представление о прошлом.
Один из примеров — путешествия в Малороссию и Киев — рассмотрен в предыдущих главах. В настоящей главе речь пойдет об аналогичной (и параллельной) деятельности в самой Малороссии. Это — движение малороссийской шляхты, пытающейся утвердить свои коллективные права в рядах имперского дворянства. Эта история растянулась на многие десятилетия. Нас будут интересовать ее финальные главы, пришедшиеся на начало XIX века. В ходе этого процесса возник оживленный обмен мнениями о прошлом малороссийской шляхты и ее территории, составлялись, распространялись и коллективно обсуждались различные исторические записки и мнения, посылаемые затем в виде ходатайств перед имперскими властями. В результате впервые в украинской истории была сформирована общая для большого числа людей согласованная версия прошлого.
Ликвидация автономии, а затем отмена административных структур Гетманщины и введение прямого имперского управления превратили украинскую шляхту в представителей имперского сословия дворян[199]. Вскоре власти столкнулись с рядом проблем: число тех, кто в Малороссии претендовал на благородное звание, было необычайно высоко; традиционные привилегии, связанные со шляхетством, оказывались не вполне совместимы с теми, которыми пользовались русские дворяне; и, что тревожило больше всего, было не так легко определить, кто в Малороссии имел право на допуск во дворянство. В результате процесс интеграции украинской шляхты в дворянское сословие империи, начавшийся в конце XVIII века, растянулся на несколько десятилетий и к началу века XIX все еще не был завершен к обоюдному удовлетворению сторон.
С 1782 года в Малороссии вместо прежней полковой администрации учреждаются губернии. Учреждение губерниального строя предполагало, что внутри территории существует (словами современного рескрипта) «дворянство, вотчины и поместья в тех губерниях имеющее»[200]. Таким классом земельных собственников в Малороссии было шляхетство (вернее, люди, полагавшие себя шляхтой). К ним отныне и переходило в значительной степени внутреннее управление территории, они получали допуск к избранию во все должности, право на которые давала принадлежность к дворянству, обретали другие права и привилегии, которыми в великороссийских губерниях пользовалось родовое дворянство.
Впрочем, предстояло еще оформить надлежащим порядком полученные права: выправить от губернских собраний дворянские грамоты и дождаться внесения Герольдией имени в какой-либо из разрядов родословной книги. Первые двадцать лет малороссийская шляхта проделывала все это без особых препятствий. В польских гербовниках Несецкого или Папроцкого разыскивалась созвучная фамилия, срисовывался «наследственный» герб и вместе со свидетельствами родственников или приятелей (а в Малороссии каждый был либо приятелем, либо родственником) о давности шляхетства предоставлялся в Герольдмейстерскую контору. В самом лучшем случае, у людей были свидетельства, что их предки служили в серьезных чинах при Гетманщине, что, по общему мнению, несомненно давало право на дворянство. Власти были поначалу снисходительны, особенных доказательств шляхетства не требовали, понимая: войны и пожары истребили родовые документы воинственных казаков. К тому же не существовало никакого общего законодательства, регламентирующего «конвертацию» шляхетства в дворянство, и правила были всякий раз сообразуемы с обстоятельствами.
Однако в 1802 году положение решительно изменилось. Герольдия стала подвергать сомнению не только достоверность предъявленных гербов, но и само благородное происхождение их обладателей. Новые, более строгие правила требовали положительных и несомненных доказательств: документов на владения, патентов на российские офицерские звания, иных свидетельств древности рода. Перерисованного из Несецкого герба было уже недостаточно, и к 1804 году Герольдия забраковала 441 представленный герб[201]. Главный аргумент шляхты — их и их предков служба в украинских чинах — также был подвергнут сомнению. Отныне, даже подтвержденная документами, такая служба не гарантировала признания дворянства.
Неожиданный поворот дел вызвал панику в малороссийском обществе. Участие в выборных дворянских органах самоуправления — лестное и почетное — еще можно было потерять. Но непризнание дворянства влекло за собой гораздо более серьезные последствия: оно закрывало дорогу к военной и гражданской службе, детям — не позволяло поступать в кадетский корпус. И, самое главное, ставило под сомнение владение землей и крестьянами, грозило переходом в податное сословие. Помещик должен был доказывать, что отличается от своих крепостных.
Малороссийское общество почувствовало, что ему нанесено оскорбление.
Казацкая военная элита, ставшая после Хмельниччины де-факто привилегированным классом страны, пережила удивительную трансформацию в Московском царстве и затем в Российской империи. Войны и времена нестабильности открывали поистине головокружительные возможности для социального продвижения. Военные командиры, происходившие из социально и этнически разнородной среды, но в большинстве своем люди достаточно скромного племени, продвигаясь в чинах и обогащаясь по пути, вскоре начали считать себя знатью, во всем похожей на только что ликвидированную польскую шляхту. Они перенимали соответствующие манеры, образ жизни, даже некоторое подобие групповой идеологии. Московское правительство молчаливо признало за военной бюрократией Гетманщины право быть и считаться правящим классом, подтверждая это земельными пожалованиями, соболями, русскими чинами и другими отличиями. При всех превратностях отношений казачества с российским правительством, оно было достаточно последовательно: круто наказывая немногих, возвышало всех. К концу XVIII века потомки корчмарей, поповичей и разбойников, теперь — образованные в европейских университетах землевладельцы, уже ощущали себя традиционной аристократией края.
Источником своего положения они по праву считали службу, военную и гражданскую, в Гетманщине, и практически каждый, занимавший в ней сколько-нибудь видный уряд, считал себя приобщенным к благородному сословию. Почти полуторастолетняя автономия Гетманщины и снисходительность центральных властей привели к взрывоподобному росту числа шляхты. Количество претендующих на дворянство в Малороссии изумляло не только правительство, но и самих украинцев. Неизвестный автор «Замечаний до Малой России принадлежащих» (начало 1800-х годов) писал в раздражении:
[…] Сапожники, кузнецы, мясники и другие подобные сим мастеровые, издревле в сем звании бывшие […], теперь дворянами называются, продолжая при том свое ремесло. Всяк удивится, когда услышит, что в Малой России ныне сто тысяч дворян считается, которых, по изгнании из нее поляков, ни одной сотой доли не было и быть не могло.[202]
Хотя эта цифра — 100 тысяч — вероятно, брошена в риторическом преувеличении, логика автора очевидна: только чудесными явлениями можно было бы объяснить то обстоятельст