{82}. Невольно возникает вопрос: не могло ли приглашение Кия в Царьград исходить от другого, более раннего и менее известного императора? Прямого ответа на него не будет, но косвенные соображения возникают.
Обращение Византии к славянам за помощью могло иметь место лишь тогда, когда славяне уже вошли в контакт с империей. Долгое время она была отделена от славянского мира гуннами и готами. В 488 г. остготский король Теодорих увел свои войска с Балкан на запад, начавши завоевание Италии, а через пять лет при императоре Анастасии Дикоре (491–518) начались первые походы славян на Византию (493, 499, 502){83}. Монеты императора Анастасия, найденные в древнейшей части Киева (Замковая гора), дополняются рядом косвенных свидетельств.
В итоге можно сделать следующий вывод: летописный рассказ Нестора о князе Кие может быть с достаточной убедительностью отнесен не к IX в., как это сделал пристрастный новгородский книжник, а по крайней мере ко времени на три сотни лет раньше — к VI в. н.э. Учитывая же большую популярность императора Юстиниана в средневековой христианской литературе, можно подразумевать под «неведомым цесарем» летописца другого, более раннего императора, например, Анастасия. Дата заключения союза между князем полян и императором Византии может колебаться в пределах трех-четырех десятилетий, захватывая конец V и первую треть VI в.
Основание же города Киева, символизировавшее какой-то важный перелом внутри Полянского племенного союза, следует, по всей вероятности, датировать временем, предшествовавшим широкой славе Полянского князя, достигшей императорского дворца в Царьграде. В этом вопросе решающее слово принадлежит археологическим материалам, количество которых непрерывно возрастает.
Обращаясь к данным археологии, мы должны поставить перед собой два очень важных для нашей темы вопроса, во-первых, следует выяснить, что происходило в V–VI вв. на территории будущего Киева, а во-вторых, совершенно необходимо знать историко-географическое положение Киева среди тогдашних племен Поднепровья.
Проясняя первый вопрос, следует начисто отказаться от мысли, что археологические раскопки откроют классический средневековый город с кремлем и посадом, с торговыми площадями, ремесленными кварталами и несколькими концентрами укреплений. Рождающиеся города — это не сказочные палаты, возникающие в одну ночь, будучи воздвигнуты неведомой волшебной силой. Город немыслим без той или иной порождающей его округи; он рождается как своего рода «узел прочности» этой округи- Причины и формы возникновения такого центра еще в первобытности могут быть различны и многообразны. Он может представлять собой порубежное или центральное укрепление, постоянный стан вождя, пункт сбора веча, место склада дани, племенной сакральный центр, перепутье важных дорог, место периодического торга и т. п. Чем больше отдельных признаков накопится в одной и той же точке, тем надежнее ее превращение из «узла прочности» первобытной округи в город классового общества. Не государственность первоначально создает города на пустом месте (хотя факты постройки городов феодалами известны), а сам ход исторического развития родо-племенного строя приводит к умножению таких центров и к усложнению их функций.
Государственность в ее четкой форме возникает лишь тогда, когда сложится более или менее значительное количество подобных центров, используемых для утверждения власти над аморфной массой общинников. Первичные классовые отношения зарождаются конвергентно в тех округах, где общество доросло до вычленения центров с наибольшим набором функций. С появлением государства большого масштаба процесс превращения разнородных центров в города, во-первых, ускоряется, а во-вторых, усложняется. Государство повсеместно наделяет их административно-фискальными функциями, добавляя нередко к ним и военные. Процесс, шедший ранее стихийно, теперь определяется уже государственными задачами, что приводит к известной сортировке прежних центров: одни из них становятся настоящими средневековыми городами в социологическом смысле слова, другие превращаются в феодальные частновладельческие замки, третьи — во второстепенные «становища», или «погосты», а иные могут и вовсе заглохнуть.
Историю каждого известного нам города нужно прослеживать не только с того неуловимого момента, когда он окончательно приобрел все черты и признаки феодального города, а по возможности с того времени, когда данная топографическая точка выделилась из среды соседних поселений, стала в каком-то отношении над ними и приобрела какие-то особые, ей присущие функции.
В отношении Киева летописная дата — 854 г. — перечеркнута историческими разысканиями Нестора и должна быть отодвинута на 300–400 лет назад. Нумизматические находки на территории Киева, сделанные при различных земляных работах XVIII–XX вв., показали, что здесь отложились как отдельные римские монеты, так и огромные сокровища, зарытые в землю на протяжении II–IV вв. Топографически они тяготеют к прибрежной части города, к древней пристани на Днепре (Подол, Замковая гора, овраги Глубочицы), но встречаются и на Старокиевской горе и в Печерске{84}.[20] Погребения зарубинецкого и Черняховского типа свидетельствуют о том, что жителями этих мест, а следовательно, и владельцами римских монет были славяне, современники императоров Августа, Марка Аврелия, Константина Великого и др.
Историческое значение многочисленных киевских монетных находок значительно шире, чем только констатация торговых связей этого участка Поднепровья с Римской империей. Если мы взглянем на общую карту монетных находок римского времени в Восточной Европе, то увидим, что место будущего Киева — самая северная точка массовых нумизматических находок. Следовательно, здесь кончались какие-то южные торговые пути, здесь, очевидно, велся широкий торг с более северными племенами, здесь среди «бора великого», вдали от опасных степняков, укрывали полученные от римлян сокровища. Другими словами, место будущего Киева (носившее тогда, разумеется, какое-то иное имя) уже в первые века нашей эры выделилось из среды других, стало отметной точкой на карте Восточной Европы. В предшествующую скифскую эпоху окрестности Киева тоже находились на порубежье, являясь северной границей праславянсколотов{85}, но тогда это пограничное положение не создавало никакого особого преимущества для северной окраины земли сколотов («скифов-пахарей»), жизненные центры которой располагались южнее, в низовьях Роси и на Тясмине. В римское (зарубинецко-черняховское) время положение изменилось, и впервые обозначилась торговая роль киевских высот и киевской гавани на Почайне. Быть может, отдаленные эпические воспоминания о южных купцах и о ярмарках у подножия Горы и позволили летописцу Сильвестру приурочить к киевским высотам созданную им фантастическую легенду о пребывании здесь в I в. апостола Андрея?
Для эпохи исторического князя Кия территория будущего Киева не столь богата монетными сокровищами, но не менее интересна исторически. Древности конца V — начала VI в. есть и на Старокиевской горе и на прилегавших к Подолу высотках вроде Замковой горы, где в мощном культурном слое были найдены монеты конца V–VI вв. (императоров Анастасия I и Юстиниана). Очевидно, тогда же были впервые построены укрепления на высокой Старокиевской горе, занимавшие северо-западную часть будущего города Владимира конца X в. Ранее здесь располагались только кладбища; теперь возникла крепость, а внутри нее — большой каменный алтарь языческого святилища. Могильник простирался далеко на восток от новой крепости. В культурном слое встречена керамика типа «корчак», которая датируется концом V–VI в.{86}
Историческая роль киевских высот в V–VI вв. может быть понята только в свете тех общеславянских событий, которые разыгрались на протяжении VI, а подготавливались в предшествующем V столетии. Речь идет о грандиозном колонизационном потоке, который хлынул в 530-е годы из славянских земель на Балканский полуостров, в пределы Византийской империи. В результате этого передвижения образовалась, как известно, третья славянская группа — южные славяне (болгары, сербы, хорваты, словене и др.).
В движении на юг, как доказывают лингвисты, принимали участие не только окраинные южные славянские племена, но и более северные, глубинные[21]. Как предполагал П.Н. Третьяков, движение верхнеднепровских племен (дреговичей, кривичей, может быть, радимичей) и части среднеднепровских (древлян) на юг началось в V в.{87} Это были восточнославянские племена, наследники зарубинецкой культуры, которые в I–IV вв. постепенно продвигались на север в лесную зону, в протолитовскую, «балтскую» среду (может быть, в результате роста торговли с Римом, в которой они оказывались страдающей, эксплуатируемой стороной?). Теперь после гуннского разгрома, в пору затишья, часть этих племен двинулась на юг и начала в V–VI вв. накапливаться на южной окраине славянского мира. По всей вероятности, это были славяне, в известной мере смешавшиеся с балтами, воспринявшие какие-то черты северной культуры. Путь, этих искателей новых земель шел по Днепру, по древней магистрали, связывавшей север с югом еще со времен Геродота. А хозяином этой магистрали был Киев