«Тяжкий и многострадальный» путь русских купцов отмечен несколькими пунктами языческих жертвоприношений. Об одном из них (на острове Хортице) упомянул Константин, два других определяются топонимически: тотчас за древней Селиной, преграждавшей путь печенежским разбойникам, скакавшим вдоль берега вровень с русским флотом, в безопасном уже месте близ Старой Килии есть село Стравница, название которого говорит о «страве», поминальном пире в честь умерших, о поминках. В конце болгарского отрезка морского пути между Дичиной и Месемврией есть село Волос (Влас), имя которого связано со славянским богом богатства — Волосом. Кто бы ни основал святилище этого бога — местные славяне или приезжие славяне-мореплаватели, но те участники морских экспедиций, о которых писал Константин, отмечавший, что именно у Месемврии заканчивалось страшное и трудное плавание, могли здесь принести благодарственные жертвы своему «скотьему богу», именем которого они клялись при заключении договоров с тем же Константином.
Часть русской торговой флотилии, покинув болгарские гавани, отправлялась в Константинополь — столицу Византийской империи. Император не описал жизни русов во «втором Риме», но здесь нам на помощь приходит русский летописец, включивший в свою хронику драгоценнейший текст договоров двух государств — Руси и Византии.
Русь была жизненно заинтересована в постоянной мирной торговле с Византией, которая, однако, стремилась играть в своей внешней торговле активную роль и не впускать иноземцев в свою страну, не открывать им рынки своих городов. У греков было много средств воспрепятствовать проезду русских внутрь империи: застава у устья Днепра, контролировавшаяся из Херсонеса (современный Севастополь), закрытие черноморских гаваней, необходимых русам при каботаже, подговор печенегов и, наконец, закрытие входа в Босфор. Все эти препятствия преодолевались Киевской Русью вооруженной рукой и закреплялись дипломатическими документами. Осада столицы Византии русским войском в 860 г. была показателем противостояния двух могучих противников, оставившего долгий след в памяти народов Европы. С этого небывалого события русский летописец начинал свою хронику исторической жизни Руси.
Договоры Руси с империей (907, 911, 944 гг.) должны были закреплять успех русского оружия (или успех угрозы) и обеспечивать возможность мирного торга — главной цели русских, т. к. никаких территориальных претензий Русь даже после победы не предъявляла. Анализ текста договоров производился Б.Д. Грековым, С.В. Юшковым и А.А. Зиминым{236}.
При заключении договоров исполнителями и выразителями воли киевского князя были как варяги, так и славяне, но самый договор заключался в двух экземплярах на двух государственных языках — греческом и славянском (русском). Договоры заключались Византией от лица цесаря (императора), а с русской стороны — от имени великого князя киевского (который с начала IX в. носил титул кагана, почти равный императорскому) и от имени его вассалов, различных «светлых князей», стоявших во главе племенных союзов, и «всякого княжья» — многочисленных князей племен. В договорах часты ссылки на «Закон Русский», текст которого до нас не дошел, но был, очевидно, хорошо известен грекам (там и тарификация штрафов выражена в греческих деньгах), т. к. иначе не было смысла на него ссылаться.
Договор 907 г. вводит нас в бытовую обстановку жизни русских «гостей» в Константинополе в тех политических условиях, когда Киевская Русь диктовала свои пожелания, а Византия в меру возможностей ограждала свои права. Русские послы получали от греков посольское содержание, «елико хотящи». Купцы-гости получали содержание помесячно на протяжении полугода. Это — та летняя половина года, когда русские гости распродавали все то, что было собрано в зимнюю половину во время полюдья. Из этого явствует, что реализация полюдья не была каким-то оптовым, одноразовым актом, а производилась неспешно на протяжении целых шести месяцев, когда гости из Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка, Ростова и Любеча проживали в предместье Константинополя и получали от греческого правительства «хлеб и вино и мясо и рыбы и овощь (фрукты)». Оговорено было даже право пользования цареградскими банями-термами: «и да творять им мовь, елико хотять».
Единственное ограничение, которое вставили в договор византийцы, боявшиеся вооруженных русов, касалось безопасности столицы. Императорский чиновник составлял список русских гостей (для выдачи содержания) и сопровождал их при входе в город. Русские должны были входить внутрь города только через одни ворота группами не более 50 человек и без оружия, но зато им разрешалось: «да творять куплю якоже им надобе, не платяще мыта ни в чемь же»{237}. Когда русские гости собирались к концу лета возвращаться к себе домой, то император обязан был обеспечить отъезжающим «на путь брашьно (продовольствие) и якоря и ужа (канаты) и пъре (паруса), елико надобе». Такая сверхблагоприятная ситуация была, разумеется, результатом определенного соотношения сил в пользу Киевской Руси и поддерживалась угрозой войны.
Под 907 г. в летописи приведена та часть договоренности Руси с Византией, которая касалась нормального повседневного быта русских воинов-купцов в столице империи на протяжении шести летних месяцев. Договор 944 г., заключенный после угрозы нового похода на Византию (Игорь дошел в 943 г. только до Дуная), тоже содержал эту бытовую регламентацию с незначительными уточнениями. При входе в цареградскую крепость греческий полицейский «мужь цесарьства нашего да хранить я» и следит за законностью действий как русских, так и греков.
Покупка шелковых тканей (монополия производства в императорских эргастериях) была лимитирована (50 кусков); каждая покупка пломбировалась цесаревым мужем.
Помимо этой регламентации обычной жизни русских в Царьграде, договоры 911 и 944 г. содержат значительное количество юридических казусов, связанных с имущественным и уголовным правом. Предусматриваются действия сторон при кораблекрушении купеческого судна; много статей посвящено пленным и рабам (выкуп, возврат беглых, стоимость и т. п.); с русской стороны предусматриваются бедные и богатые (неимовитые и имовитые), учитывается возможность ухода от кредиторов; имовитый русский на случай смерти может составить письменное завещание. Не забыты и возможные случаи краж, драк и убийства. В отдельных случаях есть ссылки на «устав и закон русьский», и преступник, кто бы он ни был, «да будеть повинен закону руску и гречьску».
Как видим, внешняя торговля Руси, являвшаяся прямым продолжением сбора княжеского полюдья во всех подвластных Киеву землях (как славянских, так и неславянских), по своей масштабности, по необычайной организационной сложности, по неизбежной мощной поддержке военными силами молодого государства IX — середины X в. была как проявлением государственного начала Киевской Руси, так и убедительным доказательством существования и силы этого начала. В этой связи необходимо затронуть еще одну тему, которая обычно рассматривалась как третьестепенная, локальная, связанная с каким-то неведомым «островом русов», но которая оказывается прямо сопряженной с государственной внешней политикой IX–X вв. и в еще большей степени убеждает нас в могуществе государственного начала.
2.5. ОСТРОВ РУСОВ
В персидской и арабской средневековой географической литературе с очень древних пор (может быть, со времен предполагаемой «Анонимной записки» середины IX в.?) утверждалась тема «остров русов». Исследование ее затруднено тем, что частный вопрос о русах на каком-то острове соединен с общей характеристикой Киевской Руси. Естественно, что распутывать комплекс сведений о русах вообще и русах на острове следует начинать с географии загадочного острова. Его предполагали и в Балтийском море, и в Тмутаракани, и на озере Ильмене; особенно часто его связывали с севером и норманнами.
В точном географическом сочинении «Худуд ал-Алем» нет никаких намеков на островных русов. Там Киевская Русь первой половины IX в. — огромная держава, простирающаяся вдоль степей более чем на 700 км. Первым написал об острове русов Ибн-Русте (около 903):
«А что касается русов, то они — на острове, вокруг него — озеро. Остров, на котором они живут, пространством три дня пути; там чащобы и заросли; остров нездоровый, сырой…»
Гардизи, пользовавшийся тем же, недошедшим до нас источником, что и Ибн-Русте, сообщает об острове несколько по-иному:
«Рус — это остров, который лежит в море. И этот остров — три дня пути на три дня пути и весь в деревьях. И леса и земли его имеют много влаги… На острове живет около 100 000 человек»{238}.
Другие авторы сообщают незначительные детали (или позднейшие осмысления) вроде того, что «остров — крепость для русов против тех, кто посягает на них» (Ал-Мукаддаси). Авторы постоянно путают море и озеро, но неизменно подтверждают, что на острове проживает 100 000 человек. В текстовой близости к рассказам об острове часто стоит (начиная с самого Ибн-Русте) упоминание главы русов как «ха-кана русов», но никакой логической связи здесь нет; хакан-рус — титул великого князя киевского, принятый у южных соседей Руси и употреблявшийся самими русскими. В Софийском соборе в Киеве есть надпись-граффити XI в.: «Господи! Спаси кагана нашего С…» Имя не дописано, но почти несомненно, что это — великий князь Святослав Ярославич, отец которого Ярослав Мудрый, имел титул «цесаря», равнозначный «кагану». К островным русам «хакан-рус» мог иметь только то отношение, что островитяне, очевидно, подчинялись ему. Продолжим знакомство с описанием Ибн-Русте, памятуя о том, что сведения об островитянах грамматически неотделимы от сведений о русах вообще.
«Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают (в другом месте: «…все свои походы и набеги они совершают