– Мы безоружны – так он себе измышляет, – усмехнулась мама.
Возможно, Генрих Шварц расстрелял бы все патроны, если бы в отдалении не ухнул взрыв. Этот звук заставил врага прекратить стрельбу. Некоторое время они все трое прислушивались к звукам осеннего леса, и никто из них не слышал ничего, кроме собственного дыхания и шорохов дождя. Через некоторое время относительную тишину нарушил второй взрыв, докатившийся до посадки гулким, утробным уханьем.
– Все. Теперь второй немец сюда точно не вернется, – проговорила мама, прежде чем нажать на спусковой крючок.
Пуля ударила в фашиста, взметнув вверх полу плащ-палатки. Генрих Шварц охнул, покачнулся, но ему удалось устоять.
– Обещаю: вас не повесят! Эй! Выходите! Это я вам обещаю, Генрих Шварц! – прокричал он и поднял пистолет.
– Не повесишь, так расстреляешь… – негромко ответила ему мама.
Она снова нажала на спусковой крючок. Пуля повалила врага. Еся видел, как он ворочается в грязи.
– Убит чи ни? – спросила мама.
– Он ворочается, – ответил Еся.
И тогда мама поднялась на ноги. И… пошла с ружьем в руках прямо на немца. «Та добью же я тебя, диавол», – приговаривала она на ходу.
Еся заплакал. Он хотел бы встать рядом с мамой, но чугунная лапа страха прижала его к земле и крепко удерживала за загривок, не позволяя не то что встать, а и голову приподнять, просто посмотреть, как там мама. Он слышал, как хлопнул пистолетный выстрел, и не поднял головы. Он знал: мама сейчас падает в мокрую траву…
Глава 4
Галя Винниченко умирала медленно. Много медленней, чем при точно таких же обстоятельствах умер бы любой другой человек. Сначала она осела на колени. Ее неподвижность позволила Генриху Шварцу всадить в нее еще две пули. Враг стрелял наверняка, целясь в голову и шею. И ни разу не промахнулся. Он видел, как пули попадали в его жертву. Видел алые фонтанчики крови. Видел, как грязная тряпка соскользнула с ее головы, подставив мелкому дождю ослепительно рыжие волосы. Видел, как холодная морось орошает поблекшую медь ее волос. Удары пуль должны были завалить Галю назад, на спину, однако она почему-то упала ничком, яркие пряди рассыпались по траве. Цвета осенней листвы – красное золото и чистая медь. Такие косы Генриху Шварцу доводилось видеть только однажды, все в той же Оржице, перед самым началом войны. Тогда в садовую сторожку ее привел Иосиф Пискунов…
Генрих Шварц уставился на свой пистолет, который все еще сжимал в ладони. Вороненая сталь влажно блестела. В отдалении ухали взрывы. По звуку ему удалось опознать 76-миллиметровые пушки противника. Опять какие-то окруженцы. Сколько же их бродит по окрестным болотам? Сколько солдат вермахта, убитых самым предательским образом, в спину, ляжет в эту землю? Сколько еще ему, Генриху Шварцу, предстоит работы? Чтобы выполнить эту работу, он, Генрих Шварц, сейчас обязательно должен выжить. Для этого он заставит себя подняться, сесть в седло все еще тарахтящего мотоцикла и плавно, так, чтобы сила ускорения не вытолкнула его из седла, тронуться с места. При езде по такой ухабистой, изрытой толстыми корнями дороге главное – крепко удерживать руль. Ему, Генриху Шварцу, хватит сил, чтобы выжить.
В седло забраться удалось. Однако на это, казалось бы, такое простое действие была потрачена уйма времени. Генрих Шварц несколько минут сидел в седле, переводя дух и привыкая к его, седла, высоте и к положению собственного тела. Как же это так случается, всего-то несколько ничтожных минут провалялся раненным на земле, а уже и свыкся с горизонтальным положением ползучего существа? Вот и теперь хочется прижаться щекой в влажному чернозему. Так, мнится, надежней и безопасней. Если уж упал на землю, ниже не упадешь, если только не доведется провалиться в преисподнюю…
Генрих Шварц поддал газ. Двигатель отзывчиво взревел. Генрих Шварц выжал сцепление. О, это оказалось слишком тяжело. От такого усилия горячая струйка веселей побежала между его лопаток. Кровь вытекает из его раны, унося с собою жизнь. Боли он не чувствовал, зато слабость валила с ног. На преодоление ее требовались неимоверные, нечеловеческие усилия. Минуты текли, а Генрих Шварц сидел в седле, привыкая к своему «высокому» положению и собирая остатки сил для дальнейших действий. Его мучила жажда, да и день клонился к концу. Совсем скоро наступит ночь, и он получит полное право наконец уснуть. Во сне его уже не будут беспокоить эти отдаленные грохоты. И страхи не будут беспокоить, в том числе и главный из них, эта внезапно навалившаяся боязнь высоты…
– Где моя мама, ты не видел? А папа?
Детский голосок прозвучал внезапно, как грозовой гром средь январской пурги. Генрих Шварц заставил себя обернуться на голос. Между мокрых стволов стоял мальчишка. Парень как парень: одет в грязные лохмотья, обут в огромные сапоги из русской кирзы, на голове – треух. Лицо бледное, изнуренное. Генрих Шварц, конечно же, узнал пацана. Это его Иосиф Пискунов засовывал в коляску мотоцикла, на котором сейчас Генрих Шварц привыкает к неимоверной высоте. Мальчишке на вид лет десять, не больше, но он безусловно опасен, поэтому Генрих Шварц должен достать из кобуры свой пистолет. Достать незаметно для мальчишки. Впрочем, сначала пусть партизанчик скажет, что ему, собственно, угодно.
– Что тебе нужно, мальчик? – прохрипел Генрих Шварц. – Разве ты не видишь, я тороплюсь.
Глава 5
Первым делом Еся поднял ружье и проверил наличие в нем патронов. Неукоснительного исполнения именно этих действий всегда требовал от него отец, и сейчас он выполнил их автоматически. «Вопрос сохранения твоей жизни – решающий вопрос в деле общей победы» – так всегда говорил отец. И Еся во что бы то ни стало решил сохранить собственную жизнь. Вторая часть его плана состояла в отвлечении внимания врага. Надо просто говорить какие-то благоглупости, делать вид, будто понятия не имеешь об очевидных вещах, и, напротив, тебе известно нечто такое, о чем не имеют представления отъявленные мудрецы.
– Доброго вам дня, дяденька. А скажите пожалуйста, что случилось с моей мамой? Вы ее не видели?
Генрих Шварц уставился на дуло ружья. И сидел на взрыкивающем мотоцикле пошатываясь, будто пьяный. Глаза его туманились. Слышал ли он Есины слова?
– Я ищу свою маму, Галю Винниченко. Вы ее не видели? – на всякий случай повторил Еся.
Ухнул еще один взрыв. На этот раз где-то совсем рядом, возможно, на опушке леса. На голову фашиста с ветвей посыпались частые капли. Они забавно барабанили по круглой каске, прикрывавшей его голову. Еся не смог сдержать улыбки. Следом за ухающим звуком последовали другие: сухие, как треск ломаемых веток, щелчки автоматных очередей. Отуманенный взор врага на миг прояснился страхом.
– Вижу. Галя лежит на земле лицом вниз. Вероятно, она потеряла сознание, но это не значит, что она мертва.
Дьявол говорил примирительно и тянул к Есе руки. Еся видел линии на его ладонях – вроде бы все как у человека, но Еся ведь видел портрет Генриха Шварца на стене культотдела Оржицкого окружкома. Значит, Генрих Шварц – Дьявол. А бабушка учила Есю, что с Дьяволом никаких договоров быть не может.
– Моя мама убита. Бабушка мертва, и отец тоже, – проговорил Еся и решил расплакаться, но слезы почему-то не хотели изливаться из его глаз.
В то же время он видел врага прямо перед собой, и в его руках было ружье неведомо куда исчезнувшего старика. Если враг – это дьявол, как утверждала бабушка Еси, то из ружья застрелить его не удастся. Но если пуля из ружья попадет в мотоцикл, на котором враг все еще сидит, то мотоцикл может взорваться или как минимум опрокинуться. И этот взрыв или это опрокидывание не может не причинить вреда врагу. Таким образом, Еся решился. Он проделал все полагающиеся в таких случаях действия. Мама не единожды называла Есю умным и умелым. Да, именно эти два слова, начинающиеся с буквы «у», использовала убитая врагом Галя Винниченко, когда хотела похвалить своего сына. И сейчас, поздней осенью 1941 года, в глухом, продрогшем лесу восточнее поселка Оржица, Еся Винниченко подтвердил ее мнение о себе: он умело приладил приклад к плечу, он умно прицелился сначала в бензобак. Еся действительно являлся умным мальчиком и прекрасно понимал, сколько пуль имеется в его распоряжении. Перед тем как погибнуть, его мать израсходовала всего два патрона. Значит, в распоряжении Еся осталось еще два…
Мальчик глубоко вздохнул, задержал дыхание и нажал на спусковой крючок. Первая пуля пробила бензобак. Мотоцикл подпрыгнул. Дьявол едва не выпал из седла, и это дало Есе некоторое преимущество. Быстро произведя второй выстрел, он сбил дьявола на землю. Раненный в шею враг, падая, ни за что не хотел отпускать руль и опрокинул мотоцикл на себя. Оценив результаты своих действий, Еся кинулся бежать в ту сторону, где один за другим продолжали ухать взрывы и стрекотать автоматные очереди. Ружье он закинул на плечо. Если на опушке леса идет бой, он сумеет добыть боекомплект для своего ружья и сможет воевать.
Глава 6
Вот я лежу на земле и умираю, потому что в моем теле засели две пули. Третья прошла навылет, побив мою шею насквозь. Она не добила меня. Странно. Перевернутый, дымящийся мотоцикл придавливает мое непослушное тело к земле. Его взрыв ускорит мою гибель. Тонкая струйка бензина изливается из его бака на влажную, подмерзающую землю. Я сам залил топливо в бензобак. Его немного: чуть меньше десяти литров, но для меня и этого хватит. Если бензин не вспыхнет и я не сгорю, то непременно умру от переохлаждения или потери крови. Мой убийца здесь, неподалеку. Он тщедушен и сам едва жив. Но ненависть питает его тело, поддерживая в нем жизнь. У моего убийцы есть возможность убраться из этого замерзающего леса. Он ребенок и не способен в полной мере позаботиться о себе, может быть, это обстоятельство и разбудит жалость в очерствевших сердцах его сородичей, и они угреют его в своих норах. А моя жизнь вытекает из меня, как вытекает топливо из бензобака мотоцикла. Зачем, ах зачем я погнался за рыжей партизанкой? Ведь сумасшедшая баба стреляла не в меня. Целью Галины Винниченко являлся ее любовник Иосиф Пискунов. И поде