Мой Клиент пока освобожден от земляных работ и от транспортировки трупов к месту их захоронения. Это не гуманность. Всем известно, что от тяжелой работы человек устает, острота его чувств притупляется, и он становится подобен некоему биологическому механизму, выполняющему строго определенные для него функции. К тяжелой душевной работе усталый человек не способен, а моему Клиенту предстоит тяжелая душевная работа. Сейчас наша первоочередная задача – предать земле тела героев рейха. Герои Германии торжествуют, несмотря на жестокие и незапланированные потери. Однако тень разочарования витает над нами. О чем-то сейчас думает фюрер? Сталин опростоволосился – это ясно даже младенцу. Железные армады рейха рвутся к востоку, туда, где в непроходимых чащобах бьется сердце красного монстра. Наш враг серьезно пострадал, но он не повержен. Оказалось, что его живучесть и выносливость намного превзошла ожидания стратегов из Генерального штаба. За это понесут ответственность те, кто давал фюреру ложные советы. А также и те, кто допустил ошибки в стратегическом и тактическом планировании.
Я застал его в одном из школьных классов, который полковник фон Вебер распорядился переоборудовать под мой кабинет. Иосиф не обернулся на стук двери, когда я вошел. Его внимание было приковано к пейзажу за окном. Раздираемый любопытством, я выглянул в окно из-за его плеча. Ничего особенного: мелкий, непрекращающийся дождик заливал площадку перед зданием школы и ряд трупов, выложенных на ней, – тела женщин, детей и стариков. Европейские гуманисты сошли бы с ума, увидев такое. Есть, есть у наших солдафонов нечто общее с мясниками. Относиться к местному населению, как к скотам, предназначенным на убой, – что может быть пошлей? Зная полковника фон Вебера, щепетильного во всем, что касается офицерской чести, не подумал бы, что он способен на такое. Зато теперь знаю наверняка: способен.
Я отошел от окна, закурил. Бросил на стол черно-зеленую пачку «Герцеговины флор». Думал, Пискунов обернется на запах любимого табака, но он оставался неподвижен и никак не реагировал на мое появление.
– А вы не утратили любви к кровавым зрелищам, – проговорил я, пытаясь как-то его расшевелить. – Крови много не бывает. Так?
– Я удивлен, – коротко ответил он.
– Нечему удивляться. Вермахт несет большие потери. То, что вы видите, – возмездие за гибель наших солдат.
– Дети? Дети не воевали с солдатами доблестного вермахта. Женщины? Старухи? Вряд ли им по силам держать в руках оружие. Не в них причина ваших потерь.
– Они казнены во исполнение «Приказа о комиссарах».
Я протянул Клиенту лист бумаги с символикой Третьего рейха в верхнем колонтитуле. На лицевой стороне текст набран на немецком языке. На обороте – перевод. В то время как Клиент читал сначала немецкий текст, а затем перевод, я рассматривал его руки. Больше всего в Иосифе Пискунове поражали меня именно руки: нежные, ухоженные, с музыкальными, чувственными пальцами. Они вполне могли бы принадлежать женщине, если б не рыжеватая поросль на тыльных сторонах ладоней.
– Моя жена казнена в соответствии с этим приказом? – спросил Иосиф, возвращая мне листок.
– Ваша жена?
Клиент держал паузу, достойную самого высокого актерского мастерства. Минуты текли, он неотрывно смотрел на моросящий за окном дождь.
– Да. Моя жена – Лия Азарьевна Пискунова. Она там… – Он сделал жест рукой в сторону окна, и я заметил, что кисть его все-таки немного дрожит.
Достичь артистического мастерства Клиента мне вряд ли когда-нибудь удастся, но я старался, как мог, удерживая паузу по Станиславскому.
– Разве ваша жена комиссар или когда-либо была комиссаром? – спросил я.
– Моя жена была заведующей культотделом, но какое это имеет значение, если она уже расстреляна?
– Ваше жена была повешена, увы. Но я, прочитав на ее груди соответствующую табличку, сделал распоряжение, и ее сняли.
– Она была заведующей культотделом… – повторил Клиент с нажимом. Голос его немного дрожал, но в целом он держался молодцом.
– Я понимаю. Культотдел – пропаганда, агитация, как это… – я прищелкнул пальцами.
– Культмассовая работа, – подсказал Клиент.
– Вот именно! Из всего этого следует, что Лия Пискунова имела комиссарские полномочия, а значит, она именно комиссар.
– Но дело не только в этом. Там, – Иосиф Пискунов снова указал на окно, – вся моя семья, то есть дочь и ее дети. Малолетние дети. Кто-то привязал к их шеям веревки и повесил.
Иосиф сделал небольшую паузу, наблюдая за моей реакцией, и повторил еще раз:
– Кто-то отважился привязать к шеям детей моей дочери веревки и повесить их. Кто бы это мог быть? Разве дети моей дочери подпадают под приказ о комиссарах?
– Ваша жена координировала вопросы пропаганды, а значит, выполняла ту же функцию, которую до революции в ваших местах выполняли священники. То есть она вела идеологическую работу, а это и есть комиссарство, чистой воды комиссарство. Таким образом, ваша жена должна была подвергнуться казни. Вы обратили внимание на подпись под приказом? Да-да, его подписал фюрер лично. Приказы фюрера немецкой нации не оспаривают. Это аксиома. А что до детей, так комиссарские дети много хуже самих комиссаров. Быть отравленным ложными доктринами с малолетства – это скажу я вам… Впрочем, вижу, вы расстроены тем, что кто-то нанес обиду вашим внукам. Призываю вас отнестись к этому с пониманием. На войне как на войне. Ваши товарищи называют такие явления «отдельными перегибами». Что поделать!
Пока я это говорил, Иосиф Пискунов неотрывно смотрел мне в глаза. Смотрел без всякого выражения и почти не моргая.
– Чудовище, – тихо сказал он наконец, и я заметил, как сжались его кулаки. – Три с половиной года, два года, пять месяцев… Их повесили. Я уже не говорю об их матери, которая была обычной домохозяйкой и ни о какой агитации понятия не имела. Она не знала даже, чем я занимаюсь, так же, как и жена.
Прикидывая возможности – нападет или нет? – я оценивал возможные пути отступления. Если придется прорываться через дверь, то мне не миновать лап разъяренного, утратившего контроль от горя Пискунова. Другой путь пролегал через окно, но в этом случае не следовало забывать о том, что мой кабинет находился на втором этаже.
– Ты понял, почему я назвал тебя чудовищем? – продолжал Пискунов.
– Да чего там понимать? Издержки войны. Горы трупов повсюду. Полагать, что нас это не коснется, пожалуй, было бы слишком наивным. Сейчас наша главная задача: избежать повальных эпидемий, а для этого надо захоронить мертвецов. Обращаю ваше внимание на то, что потери понесли обе стороны. У нас нет возможности вывезти павших солдат в рейх, и мы похороним их здесь. Вместо Железных крестов они получат березовые.
– А у тебя-то новенький Железный крест, – хладнокровно заметил Пискунов, ткнув пальцем в мою грудь.
– Да. Я отлично поработал и, кроме того, сумел выжить, так же как и вы…
– Меня вряд ли наградят, – проговорил Пискунов отводя глаза. – Если только ты…
– Что я?
– Наградишь?
Я расхохотался. Он отвернулся. Оперся руками о подоконник. Я смотрел на переулок через его плечо. Действительно, неприглядное зрелище. Трупы убитых при освобождении Оржицы женщин и детей были сложены в неаккуратный штабель, кое-как, так дровосеки складывают поваленные ими деревья. Доблестные воины вермахта лежали в стороне и не вповалку, а каждый отдельно. Я слышал, как комендант Оржицы отдавал приказание каждого прикрыть белой тряпкой. Но в разрушенном, отутюженном танками городке не нашлось столько простыней, а потому тела некоторых героев прикрыли шинелями или плащ-палатками. Я знал, что для них уже рыли могилы на местном кладбище, которое располагалось на склоне невысокого холма, вблизи чудом уцелевшей церкви. Герр комендант где-то раздобыл попа, и в храме сейчас велась служба. Старый плотник, уроженец одного из ближних сел, тут же на дворе комендатуры ладил из каких-то обрубков простые березовые кресты.
– Могилы для солдат роют пленные красноармейцы, – проговорил Иосиф. – А как поступят с местными? Люди гибли целыми семьями. У этих мертвецов не осталось родственников, которые могли бы справить поминальный обряд. Как поступят с ними?
Иосиф снова посмотрел на меня. Взгляд его был пугающе пустым, но я нашел в себе силы не показывать Клиенту своего страха.
– Вас это не должно беспокоить. Вечером мы поедем в соседнее село…
– В какое село?
– Вы не имеете права задавать такие вопросы. Это военная тайна. Вы просто исполнитель моих текущих распоряжений. У вермахта может оказаться недостаточно средств для быстрого умиротворения местного населения. Ваша задача – вести разъяснительную работу. А где и когда…
– Сначала я должен похоронить своих. Не позволишь этого сделать – откажусь от сотрудничества.
– Послушайте, Пискунов. Вы не в том положении, чтобы диктовать условия. Условия тут диктую я.
– Тогда и меня вздерни. Я не боюсь. Заодно очищусь, – сказав так, он отвел глаза.
– Хочется пожить еще? – усмехнулся я. – Хоть пару денечков? Хоть пару мгновений? Сам я не видел, но говорят, ваша жена смеялась, когда ей надели петлю на шею.
– Она была не крепка рассудком. Видимо, гибель дочери и внуков так поразила ее, что разум окончательно помутился.
Говоря так, Иосиф смотрел на меня совершенно хладнокровно.
– А вас? Вас не поразила гибель близких?
Он продолжал молча смотреть на меня, выжидая продолжения. А я думал о своем.
В тот короткий период, когда я вел диверсионную работу в гуще отступающих частей РККА, случилась у меня одна интересная встреча с героем-танкистом. Отбиваясь от наседающего противника, потеряв убитыми весь свой экипаж, парень продолжал геройски сражаться со свойственным русским, иррациональным остервенением. Впоследствии выяснилось, что подвиг свой он совершил, уже фактически лишившись обеих ног. Гангренозные ошметки плоти отсек смертельно усталый доктор в ужасающих, антисанитарных условиях. Но на этом мученичество героя-танкиста не закончилось. Именно я надоумил брошенных командирами окруженцев отрядить полуживого танкиста на прикрытие их отхода из-под удара карательных частей, проводивших очистку Лохвицкого котла. Сам я тем временем повел боеспособную еще часть на верную гибель. Но танкист продолжал эффективно сражаться без обеих ног! Он совершил еще один подвиг, зная наверняка, что в любом случае победы не увидит, потому что гарантированно умрет через несколько часов. Впоследствии я неприятно изумился, узнав, скольких солдат вермахта танкист-мученик забрал с собой на тот свет. Право слово, проще было бы не делать из него героя, а просто пристрелить. Я берег эту историю до момента предполагаемой и запланированной встречи с его отцом, которого мои товарищи должны были доставить чуть позже непосредственно в Оржицу.