– Я напишу докладную… Да за такое расстреливать надо! Я протестую! Иосиф! Остановись! Ты забыл о том, что я женщина и вообще-то твоя жена!
Он обернулся. Обнажил голову. Седеющие его пряди под фуражкой увлажнились от пота и лежали крупными кольцами. Лия Азарьевна вдруг вспомнила, как когда-то давно волосы ее мужа вились. Обоим не довелось закончить классическое образование, потому что война, революция и снова война. Потому что постоянная борьба и, как следствие борьбы, – лишения. И маленькие дети. Сердце ее сжалось. Она рожала пять раз, но младенческий возраст пережили лишь трое из ее детей, а выучить и вывести в люди удалось лишь двоих. Старший из ее сыновей погиб едва повзрослев, но об этом Лие Азарьевне не хотелось вспоминать. В минуты слабости она винила мужа в гибели детей, но главная его вина перед ней была не в этом.
– Послушай… Не надо скандала! Ты многого не знаешь… – Иосиф делал вид, будто пытается оправдаться.
– Мне известно больше, чем ты можешь предположить! – для вящей убедительности Лия Азарьевна погрозила мужу пальцем.
Она заметила, как Иосиф сморгнул, покосилась в сторону маляра и его помощника, которые топтались в дверях, прислушиваясь к их разговору. Иосиф шагнул в ее сторону, зачем-то поправил ремень. Огромная, украшенная пятиконечной звездой и надраенная до зеркального блеска пряжка сверкнула, поймав случайный солнечный луч. Синие полугалифе с яркими лампасами из блестящей ткани и косоворотка из сатиновой материи, отделанная вычурным галуном, надраенные до зеркального блеска голенища – такая одежда больше подходит для циркового фигляра, но никак не годится для ответственного работника. Но откуда мог взяться этот ремень? Уж не подарок ли это той смрадной, серой личности, черниговского коробейника, с подачи Иосифа перековавшегося в пролетария? Почему-то алчный, с буржуйскими замашками тип польстился на должность сторожа колхозных садов. Лия Азарьевна намеревалась досконально разобраться в этом вопросе, но все как-то руки не доходили.
– Вот это верно!
– Не прерывай! Я не только твой товарищ и женщина, но еще и жена!
В левой руке он держал фуражку. Правая была сжата в кулак. Сейчас он ударит. Он ударит, наконец, свою жену! Случится главное, злое, ужасное, и тогда она, вынужденная встать на защиту чести женщины и партийца – своей чести! – совершит то, что давно намеревалась сделать. Но сейчас, глядя в мужние глаза, сделавшиеся внезапно такими чужими, она вдруг сжалась. Да, они с Иосифом оба являлись людьми вполне прогрессивными. В их семье каждый имел право голоса, и все считались с мнением каждого, но все решения принимались большинством голосов. В таких случаях Иосифова хитрость и его умение найти подходы к каждому являлись залогом поддержки большинства. Однако хитрость не является качеством истинного борца, а Лию Азарьевну к числу истинных борцов отнесет любой и без каких-либо колебаний. Впрочем, именно сейчас Иосиф решил отступить от своих привычек и совершить акт прямой агрессии против собственной жены. Стыд и срам, но Лия Азарьевна приготовилась принять удар.
– Деда! – громко произнес Левушка, и взгляд Иосифа Пискунова смягчился.
Тогда Лия Азарьевна решилась на последнюю попытку.
– Это произвол, Иосиф! Ты не можешь так поступить!
– Могу! – рявкнул Иосиф, и с лесов со страшным грохотом обрушилась часть инвентаря непутевого маляра.
Левушка заплакал. Обычно старший из ее внуков бывал требователен и капризен. Он, как и сама Лия Азарьевна, умел добиваться своего. Однако сейчас Левушка всхлипывал так жалобно, что сердце Лии Азарьевны болезненно сжалось. Еще миг – и по ее щекам тоже покатятся предательские слезинки, а настоящая партийка не должна раскисать перед лицом любых испытаний. Подумаешь, дело, сняли бригаду с ремонта! Да никудышная же та бригада, не о чем жалеть. Да она и сама заберется на леса и все-все оштукатурит.
Это произошло внезапно. Бросив фуражку на запыленный стол, Иосиф обхватил ее, прижал к себе, притиснул. Лия Азарьевна задохнулась – сколько, оказывается, силы еще осталось в его руках. Объятие Иосифа было внезапным и крепким. Левушка тут же перестал плакать. Лия Азарьевна вдохнула запах мужа. Все как обычно. Одеколон, табак, ружейная смазка, перегар.
– Второй час пополудни, а ты обниматься, – Лия Азарьевна всхлипнула.
– Ты позабыла о том, что женщина, – отозвался Иосиф.
– Приступы твоей любви всегда пугали меня. Раньше и очень долго ты был холоден со мной, а теперь почему-то все переменилось. Есть причины?
– Есть причины, – эхом отозвался он.
Они стояли перед алтарем. Иосиф прижимал жену к себе так крепко, что она не смогла бы высвободиться и при желании. Он говорил, уткнувшись носом в ее шею, навалившись всею своею массой. Лия Азарьевна и не предполагала в теле Иосифа такой вот сокрушительной тяжести. Речи его звучали глухо и глупо, борода неприятно щекотала, но Лия Азарьевна терпела почему-то и не желала высвобождаться. Почему-то ей было хорошо. А еще ее не покидала уверенность в главном: отчего-то Иосифу сейчас с ней тоже хорошо, а значит, она может еще раз попытаться получить его поддержку в своих нелегких трудах.
– Я не могу здесь находиться. Культурная работа в массах несовместима с таким разгромом. Тут надо… – начала Лия Азарьевна.
– У нас нет выбора. Сначала надо примириться с неизбежным. Только примирение даст нам силы для дальнейшей борьбы.
Лия Азарьевна с изумлением прислушивалась к внезапной интервенции туманных сентенций.
– Тут к нам забрел странный человек, – начала она. – Он тоже говорил непонятное.
– Старик?
– Не то чтобы старик. Но странно одет. Странно говорит. Борода до пояса. Кушак этот…
– Я видел его. Он спускался с пригорка, когда я шел сюда. Мы поговорили. Ах, кстати!
Оттолкнув ее, Иосиф выбежал прочь. Лия Азарьевна слышала, как хлопнула наружная дверь. Тогда она снова опустилась на ступени алтаря и замерла неподвижно, уронив руки на колени.
Лия Азарьевна была уверена в скором возвращении мужа. И в самом деле, Иосиф вернулся скоро, и часу не прошло. Они вошли в культотдел вдвоем, чуть ли не в обнимку с человеком, которого Лия Азарьевна совсем не ожидала увидеть.
– Вот тебе новый маляр, – весело проговорил Иосиф. – А тебе, маляр, вот все необходимые материалы!
И он повел давешнего Ермолая в кабинет своей жены. Там странник снял свой замечательный жилет. Сменил вышитую рубаху и блестящие штаны на одежу попроще и штопанную, но чистую. Ее мужик извлек из того же мешка, в который спрятал свой балаганный наряд. Только сапоги на нем остались все те же. Видно, на смену ничего не было.
Супруги следили, как мужик готовит раствор, как лезет на леса, как работает, используя подручный инструмент и материал Пальцуна. Повинуясь внезапному приступу благодарности, Лия Азарьевна сжала ладонь мужа своей. Она рассчитывала на ответное, товарищеское пожатие. Но такового не случилось – ладонь Иосифа осталась неподвижной.
– Я уверен, он справится, – задорно произнес Иосиф, но это уже был чужой, холодный задор колкой иронии, которой муж привык отгораживаться от нее.
Взывать и умолять бесполезно. Любящий муж мгновенно обернулся холодным и расчетливым деятелем, с нарочитой аккуратностью и обязательностью исполняющим супружеский долг по отношению к ней. Покорная судьбе, Лия Азарьевна опустилась на этот раз в свое рабочее кресло.
– Какав я, а? – продолжал веселиться Иосиф. – Нашел же работничка, а? И это в самую горячую пору!
Прежде чем убежать, он поцеловал Лию Азарьевну в лоб. А она потом сидела долго в полной неподвижности, смакуя горечь своего одиночества. Из оцепенения ее вырвал голос сверху:
– Я закончу не скоро. Два-три дня – быстрее не получится. Богопротивное это дело, а потому не спорое.
– Вы – мой спаситель, – воспоминания о недолгих и внезапных ласках мужа пробудили в ней стремление быть не только вежливой, но и ласковой.
– Наш спаситель не здесь, – был ответ. – Но, похоже, он отвернулся от нас…
Глава 4
На третий день, после окончания ремонта в помещениях культотдела, 20 июня, после долгих хлопот и препирательств в правлении колхоза, Лие Азарьевне удалось вытребовать Галю Винниченко для перепечатки попорченных при проведении ремонтных работ материалов, и теперь обе они, озабоченные и сердитые, расположились в соседних комнатах культотдела. Через тонкую перегородку можно было расслышать не только стрекот пишущей машинки. Через тонкую перегородку различался малейший оттенок дыхания, поэтому, разбирая пострадавшую от ремонта переписку культотдела, Лия Азарьевна каждое мгновение была уверена: Галя Винниченко занята работой. А чем бы еще она могла заниматься в культотделе?
Заведующая слышала, как явилась с прополки усталая Нонна. Лия Азарьевна узнала свою помощницу по шаркающим шагам – Нонна всегда так приволакивала правую ногу, когда уставала от работ. Потом из каких-то неопознаваемых щелей потянуло ароматным дымком – Нонна поставила самовар. Следом за этим послышались звон посуды и плеск льющейся воды – Нонна накрывала к чаю. Заведующей непосредственно на рабочее место подали расписной поднос со стаканом в медном подстаканнике. Стакан был полон темно-коричневым напитком, на поверхности которого плавал лимонный диск. Чайную ложечку Нонна – вот невежа! – положила рядом со стаканом на поднос, не подстелив на него даже самой крошечной бумажной салфетки. К чаю подали крошечное блюдечко меда, блюдце чуть побольше – с творогом, два ломтя хлеба и два куска сахара. Лия Азарьевна, не обращая внимания на поднос со снедью, погрузилась в чтение бумаг. Стрекот пишущей машинки за стенкой умолк – мать и дочь также занялись чаепитием. Тогда Лия Азарьевна заметила, что скучает без Левушки. Будь внучек рядом, она угостила бы его медком на хлебном мякише. А так, сиди одна и подслушивай бессмысленные речи Винниченок, а те все только об узорах вышивки да о своем Есиньке толкуют. Лия Азарьевна, закрыв уши ладонями, погрузилась в изучение материалов Третьего губернского съезда культпросветработников, проходившего в Полтаве осенью 1940 года. Ее внимание привлекли тексты коротких агитационных пьес. Каждая из пяти пьес разоблачала мракобесные измышления Старого и Нового Заветов. Разоблачения основывались на современных достижениях естественных наук. Постановка каждой из пьес могла быть реализована силами трех или пяти самодеятельных артистов. Лия Азарьевна попыталась представить себе Константина Кожушенку или, положим, Пальцуна в роли Бога Саваофа, или, к примеру, Галю Винниченко в амплуа библейской ослицы. Ей сделалось весело, и она одним