А потом Люба снова забеременела. Но еще до того, как ей родить, внук Ромочка заболел корью. Следом за ним занемог и Левушка. Лие Азарьевне пришлось перебираться вместе с ним в соседнее село, к дальним родичам. По счастью, эпидемии кори в семье Пискуновых удалось избежать. Оба старших сына Любы выжили, а в июне она благополучно разрешилась третьим сыном. Заботы о семье на длительное время поглотили все силы Лии Азарьевны. А теперь, наблюдая, как над кровлей садовой сторожки вьется чахлый дымок, она вспомнила о проделках садового сторожа. Зачем Генрих Шварц в разгар лета топит печку? Какие каверзы измышляет?
Под сенью старого тополя, у кладбищенской ограды, размышляя об улучшении культурно-просветительской работы в Оржицком округе, Лия Азарьевна просидела до наступления сумерек. Воздух холодал. Приближалась ночь. Выпала роса. Пришлось вернуться в культотдел, чтобы переобуться. Надев калоши, накинув на плечи связанную Нонной кофту и вооружившись на всякий случай огарком свечи, Лия Азарьевна начала спуск со своего холма по направлению к колхозным садам. Малохоженная тропка позарастала травой, влажные стебли вымочили подол, но под горку шагалось весело, и кладбищенскую ограду она миновала быстро. У подножия холма дорожка разделилась на два неравнозначных русла. Узкая тележная колея вела к окраине Оржицы. От нее ответвлялась другая, едва заметная тропинка, которая убегала в заросли бурьяна. Эта глухая стезя вела к колхозным садам – цели поздней прогулки Лии Азарьевны. Она шла, неторопливо размышляя о том, как объяснит садовому сторожу свой поздний визит.
С левой стороны от тропы, вдоль длинного пригорка возвышался старый, местами порушенный плетень. За ним располагались давно заброшенные подворья повымершей во время Гражданской войны части Оржицы. Сколько лет минуло после окончания Гражданской войны? Усталая Лия Азарьевна не взялась бы сосчитать, но эта часть Оржицы, в которой некогда жили довольно зажиточно, была разрушена в ходе отчаянных стычек с армией Нестора Махно. Как-то краем уха Лие Азарьевне доводилось слышать, что в одной из этих хат Нестор Иванович лично и не единожды ночевал. Удобное место: по правую сторону тропы, в неглубоком овражке, текла между болотистых берегов тихая речка Оржица. Если грянет опасность, в этих зарослях и камышах спрятаться проще простого. Чужак местного тут нипочем не разыщет. Болотистая жижа скроет любые следы, а река хоть и ленива на вид, но унесет на своих плечах от любого преследования. Впрочем, нынче в этих местах всем живется спокойно. Бандитизм пресечен со всей строгостью и справедливостью революционного правосудия.
Однако бороться с коренным, издревле прижившимся мракобесием труднее, чем с иными пережитками буржуазной идеологии. Вера в байки о речных чертях и рыбьехвостых девах, плавающих ночами в тихой воде, подставив лунным лучам обнаженные груди и возбуждая зеркальную поверхность реки ударами зеленых хвостов, неискоренима, и культотделу Оржицкого окружкома пока нечего ей противопоставить. Советские предания слишком молоды, а для обретения качества незыблемости необходимо время…
Лия Азарьевна шла, сопровождаемая трелями прячущегося в зарослях ивняка соловушки. До колхозных садов оставалось совсем немного – аромат дымка уже ощущался, и ей казалось (ощущение это было вполне достоверным), что дымок здорово отдает сивухой. Полагая Генриха Шварца непримиримым и опасным противником социалистической духовности, Лия Азарьевна задумывалась о возможных последствиях своего внезапного появления в сторожке. Но партийная совесть держала верх над женским страхом. Пресечение фактов пьянства на территории колхоза «14 лет РККА» она считала своей прямой обязанностью и партийным долгом заведующей культотделом Оржицкого окружкома.
Ночь пала на оржицкую окрестность внезапно. Так всегда случается в этих местах. Все произошло одномоментно. Дневной свет погас, и включилась луна, будто один из пролетарских апостолов переключил соответствующие тумблеры. Лунный свет посеребрил стебли приречной осоки, заливая тропу холодным светом. С реки потянуло сыростью. Лия Азарьевна запахнула полы кофточки и обхватила себя руками. Как там Левушка и Ромка? Достало ли их матери разумения прикрыть на ночь окошко? Перенесшие корь дети очень восприимчивы к простуде даже в летнюю пору. Вечером мальчишек так трудно угомонить, а их бабушка, верная партийному долгу, сегодня ничем не может помочь своей дочери. Впрочем, Левушку можно попугать чертиками, живущими за печью. А Ромка всегда и во всем следует примеру старшего брата. Люба не преминет напомнить мальчишкам о рогатых-хвостатых запечных жителях, щекочущих пятки непослушным детям, и братья угомонятся. Забавно! Внуки коммунистов, а чертей боятся…
– Мы с тобой похожи на чертей.
– Та мы и есть черти. Забыл?
– Черти жарят грешников на сковородниках в аду, а потом жрут.
– Черти жрут людей и сырьем. Особенно коммуняк. А мы с тобой и есть коммуняки. Сами записались – в черти поступили.
– Га-га-га! Коммуняки не признают чертей.
– Коммуняки сами хуже чертей. Вот счас тебя схватит коммуняка, та и потащит в жаркое пекло.
– Неправда. В аду холодно.
– Неправда. Ада нет. И рая нет.
– А что есть?
– Всеобщий хаос, который коммуняки хотят превратить в рай для пролетариев. Вот сейчас из кустов вылезет коммуняка, схватит тебя, та и отправит в тот рай. Я знаю. Я об этом лекции читаю по линии культпросвета.
– Та откуда ему взяться, коммуняке-то? Ты посмотри, яка луна. Дай тебя зацелую.
– Ой! Там кто-то иде.
– Та хто же? Никто не иде.
– Что-то мне усталось. Дай тут прилягу.
– Та на. Приляг. А я – рядом.
– Ой, ни! Там кто-то ходит. Нешто коммуняка.
– Чи ты не знаешь? В оржицком болоте живут болотные черти. У них меж рогов растет осока, а пасти, как у сомов. И тиной воняют.
– Ерунда. Враки. Людей в школе культпросветработы учат, что ни чертей, ни Бога нету. Чи я вру, по-твоему? Конечно вру!
Лия Азарьевна слышала не только голоса. Она слышала, как шелестит успевшая подсохнуть от летнего зноя трава, как хрустят, ломаясь, ветви ивняка. На один короткий миг страх шевельнулся в ее груди: ей вдруг представилось свиноподобное существо, с копытами и рогами, лукаво-говорливое, обликом напоминающее ее помощницу Нонну, но и звероподобное, бесчеловечное, хвостатое.
Лия Азарьевна остановилась. Несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь перебороть страх. Правая рука, будто вовсе против ее воли, потянулась ко лбу. Большой, средний и указательный пальцы будто сами собой сложились в щепоть. «Это на самый крайний случай. Никто ведь не увидит. Никто не узнает», – бормотала она, уже слыша неверные, заплетающиеся шаги. Собеседники умолкли. Совсем скоро, сейчас они появятся из-за изгиба дорожки, рогатые, хвостатые, бесчеловечные ненавистники коммунистических идей, рыщущие по округе в поисках ее, Лии Азарьевны Пискуновой, души и тела. Врагов должно быть как минимум двое, ведь она слышала два голоса, но может быть их много. Может быть, остальные пока помалкивают.
Лия Азарьевна не чуяла под собой ног, но все же ей удалось устоять, когда они показались из-за поворота тропинки. Поначалу она видела лишь темные силуэты – луна светила ярко, однако ночные, длинные тени скрывали от ее взора, возможно, ужасающие подробности обличий ночных бродяг. А бродяги двигались прямо на нее, будто не замечая. Их было больше двух. Облик они имели скорее человеческий, потому что перемещались явно на двух ногах и каждый вроде бы имел по одной голове. Впрочем, Лия Азарьевна вовсе не была уверена в этом.
– У меня есть свечка, – сказала она.
Фигуры замерли.
– Шо вона говорит? – проговорила одна из них.
– Та за свечку что-то, – отозвалась другая.
– Та это не Шварец ли?
– Ни. Кажется, баба. Но в этом уверенности нет. Та и не может она быть Шварецем. Шварец следом за нами иде. Я сам ему помогал кобылу запрягать, но с условием, что он Пальцуна до дома дотащит. Шварец тощий, но сильный, двужильный. Та на его телеге быстро не поедешь. Говорил я ему за колеса, что их смазывать надо. Та он жадный как последний нехристь, как вот эта вот баба, которой свечки жалко зажечь… Ой!
Говоривший потихоньку приближался к Лие Азарьевне. В лунном свете всех подробностей не разглядеть, но ей казалось, что незнакомец тянет шею и приглядывается, будто пытаясь установить ее личность. Он даже вытянул перед собой верхние, пятипалые конечности. Ощупывать собрался! От незнакомца отчаянно разило керосином. Вонючий черт застыл неподалеку от нее и так стоял молча, ничего не предпринимая, будто сам побаивался.
Остальные фигуры остановились в отдалении. Одна из них поначалу казалась вполне себе человеком, но это до тех пор, пока не встала на четвереньки и не растворилась в тени ивовых кустов. Другая фигура имела вовсе не человеческие очертания. Огромная, горбатая, она имела, впрочем, всего одну голову. Но голова эта крепилась к телу не так, как это принято у людей, то есть сверху, а как-то сбоку, у правого плеча. Лия Азарьевна, потихоньку переступая, стала перемещаться к зарослям ивняка. Упоминавшегося болотного черта она не боялась, но эти! Эти посеребренные луной сумеречные фигуры почему-то изрядно ее пугали.
Огонек вспыхнул внезапно и именной в той стороне, где полагалось находиться домику садового сторожа. Так видится одинокому и потерявшему ориентиры путнику лучик надежды. Огонек то появлялся, то исчезал, теряясь меж ветвей. Поначалу он казался крошечным светлячком, вздрагивал, мигал, приближаясь и вырастая, пока, наконец, не превратился в велосипедный фонарь. Велосипед остановился на тропинке неподалеку от странных фигур. Пучок света вырезал из ночного мрака часть пространства, в котором оказались переднее колесо велосипеда, клок ярко-зеленой травы, покрывающей тропу, и фигуры на ней. Лие Азарьевне не удалось сразу опознать велосипедиста, но она опознала велосипед – отличную машину немецкого производства. Другого такого во всей округе не сыскать, а этот принадлежит персонально садовому сторожу Генриху Шварцу.