ь не могла. Более того. Как ни старалась, она не могла расслышать ни звука из того, что говорил ее муж дочери.
Конечно, в конце концов Иосиф и Люба расстались. Он отправился, конечно, вовсе не к Галине Винниченко – далась же ему эта рыжая дура! – а прямиком к сельпо, где вся троица разбитных ухарей с упоминавшимся темным Генрихом уже поджидала его. Время нынче летнее. Погоды – теплые. Ежели кому приспела охота гульнуть, то в качестве стола можно использовать свежую пока мураву, а кровом для собутыльников станет безбрежная синь небес.
Люба остановилась у ворот, поджидая, пока ее мать выберется из своего укрытия и отряхнет юбку. Азя уже сильно беспокоился. Крошечное личико его морщилось. Между губ вспухали пузыри.
– Поидем в дом, мамо, – сказала Люба.
– Ты мне только ответь, что он тебе нашептал, и я побегу в культотдел. Мне там еще надо…
– Та ерунду. Говорит, позвони Егору и сообщи, что скоро война.
– Вот новость! Когда же, по мнению твоего папочки, начнется война?
– Та Генрих ему сказал, что через семь дней.
– То есть в воскресенье?
Азя, наконец, заревел. Гонимая его воплем, Люба кинулась в дом. Лия Азарьевна последовала за ней, требуя изложения всех подробностей разговора в их правильной последовательности. Люба отвечала ей, мечась по горнице. А тут Левка и Роман тоже потребовали к себе внимания. Наконец, старших детей усадили за стол, на котором уже почти совсем остыла молочная, приправленная коровьим маслом каша. Бабушке Лие вручили специальную, посеребренную ложку. Сама же Люба уселась под окно, где и приложила вопящего уже во всю мощь Азю к груди.
– Так что же ты намерена делать? – спросила Лия Азарьевна.
– Как шо? Азю в охапку – и на переговорный пункт. Аже дозвонюсь до Егорки.
– Но зачем?
В запале Лия Азарьевна задела ложкой по зубам Левушки. Ромка засмеялся. Левушка всплакнул. Люба объяснила:
– Та как же ты не понимаешь, мамо? Тятя мне велел. Говорит: война через неделю начнется. Только какая такая война – не сказал. Тятя на меня надеется. Я должна исполнить. Я – дочь офицера.
На следующий день, едва добравшись до рабочего места, Лия Азарьевна засела за работу. Сколько там остается до предполагаемого начала войны? Вчера, в субботу, оставалась неделя. Нимало не колеблясь, она написала заголовок: «Докладная записка». В правом верхнем углу указала адресатов: председателю Полтавского обкома ВКП(б) (копия: начальнику Полтавского подотдела управления аэродромного строительства НКВД СССР). Чуть ниже она проставила собственные должность и имя: заведующая Культотделом Оржицкого окружкома ВКП(б) Пискунова Л. А. Далее Лия Азарьевна писала так:
«Дорогие товарищи! Будучи преданным борцом за дело Ленина – Сталина, считаю невозможным умолчать о серьезных упущениях в ведении хозяйства колхоза “14 лет РККА”, а именно:
1. Колхозный маляр Пальцун и его помощник Кожушенко работают без определенной нормы. Трудодни начисляются “на глазок” по договоренности.
2. Сторож колхозных садов, возможно, бывший полицейский или скрывшийся от пролетарского возмездия белогвардеец, Генрих Шварц, отлынивает от исполнения своих обязанностей. Результатом этого явились хищения и потрава урожая. Ранее Шварц был замечен в подпольной продаже яблок по спекулятивным ценам. Шварц зашибает хорошую деньгу, спекулируя и наживаясь на общественном добре. А сторожка его является притоном для распития крепких напитков, которые, по слухам, Шварц сам же изготавливает и продает из-под полы, в том числе и в Полтаве.
3. В упомянутом саду колхоза “14 лет РККА”, в отсутствие Шварца, который уехал со спекулятивными целями в Полтаву, в июне сего года произошло зверское изнасилование агитатора культпросвета, члена колхоза “14 лет РККА” Галины Винниченко. Насильники: маляр Пальцун и помощник маляра Кожушенко, напоив Винниченко самогоном, устроили дебош, а потом пошли проводить до дома. По дороге изнасиловали.
4. Неделю назад в Оржице появился неизвестный мне человек без паспорта и без справки об освобождении из мест заключения. Неизвестный, назвавшись Ермолаем, проник в помещение культурного отдела, возглавляемого мной, где и осуществлял антипартийную агитацию в духе церковного мракобесия. Объектом агитации являлась малосознательная член колхоза “14 лет РККА”, отрабатывающая трудодни в помещении культотдела, Нонна Винниченко.
В заключение довожу до вашего сведения, что мой муж Иосиф Пискунов являлся прямым соучастником всех вышеупомянутых антипартийных действий. Мне точно неизвестны род занятий и должность моего мужа. Однако предполагаю, что он, скорее всего, является сотрудником Полтавского подотдела управления аэродромного строительства НКВД СССР. Во всяком случае, так явствует из документов, найденных мною у него. У меня давно возникали подозрения относительно антипартийной и контрреволюционной деятельности мужа, что становится особенно опасным в свете последних событий на международной арене. В частности, Иосиф Пискунов всегда занимается укрывательством подрывной деятельности гражданина Шварца, препятствует выходу на работу в колхоз “14 лет РККА” своей дочери Любови Пискуновой (по мужу Трубачевой), содействует церковной агитации беспаспортного тунеядца, скрывающегося под именем Ермолай.
В связи с моей Докладной запиской прошу принять незамедлительные меры».
Немного поразмыслив, Лия Азарьевна вставила в тест докладной записки между словами «под именем Ермолай» и «в связи с моей Докладной запиской» описание некоторых подмеченных ею фактов, касающихся главным образом Генриха Ивановича Шварца. Лия Азарьевна добавила к записке названия населенных пунктов в Оржицкой округе, где, по ее мнению, Шварц занимался сбытом самогона по спекулятивным ценам.
Через полтора часа работы черновик докладной записки был готов. Лия Азарьевна потянулась, хрустнула пару раз сцепленными пальцами, размяла затекшую во время работы шею и принялась переписывать начисто, стараясь не делать помарок и четко выводить каждую букву, чтобы машинистка могла разобрать без затруднений. Машинистка! Лия Азарьевна остановилась, не дописав буквально пары строк. Кому же она доверит перепечатку такого текста? Обычно всю нудную канцелярскую работу она скидывала на недалекую, скандальную, но грамотную и вполне овладевшую машинописью дочку Нонны Винниченко. Но тут…
Лия Азарьевна уставилась на только что написанный ею самою документ. Поразмыслив, она решила добавить предположение о возможной утечке секретных сведений, касающихся расположений секретных объектов Киевского укрепрайона.
Лия Азарьевна работала кропотливо и как раз уложилась в срок. Она поставила в докладной записке последнюю точку, когда явилась Нонна с Левушкой на руках:
– Вот! Просили вам передать.
И поставила ребенка на пол. Левушка сделал несколько пробных шагов по направлению к ящику с песком, улыбнулся и, огорченный невниманием бабушки, занялся песком. Нонна собралась было удалиться на свое место, в приемную, однако задержалась, оглядывая захламленный до неприличия кабинет своей начальницы.
– Нескончаемый ремонт. Каждый год одно и то же. Глянь, Азарьевна. Штукатурка так и сыплется. Долго ли эта работа простоит? Ой! Глянь, Левушка известь жреть. Растут молодые косточки.
– Нашла чем восхищаться, – буркнула Лия Азарьевна. – Тут бы прибрать. В бывшем алтаре мы с тобой все перемыли.
– По воду идти?
Раскосые глаза Нонны смотрели на Лию Азарьевну с нехорошим, слишком уж двусмысленным прищуром. Лия оглянулась на стол. Докладная записка лежала, конечно, на самом видном месте, но текстом вниз. Неосведомленный человек вполне мог бы подумать, что на столе лежит просто чистый лист бумаги, приготовленный для работы. Если Лия Азарьевна спрячет лист на глазах у Нонны, то Нонна глупой своей головою может подумать всякое. А так – лист и лист. Лежит и лежит себе. И ничего секретного в этом листе нет.
Нонна между тем принялась мести засоренный известью пол. Сухая и лохматая ее метла поднимала в воздух облака пыли. Левушка, не сообразив посторониться от нянькиной метлы, принялся отчаянно чихать. Он тер глаза кулачками и собирался уж зареветь, когда в дело вмешалась его бабушка.
– Смочила бы метлу, бестолочь, – сурово проговорила она. – Где ведра? В приемной?
– Та хде ж им быть? – отозвалась Нонна. Помощница Лии Азарьевны распрямилась, уставив на нее лукавые глаза. – Слышь, Азарьевна. А знаешь, как Ермолай тебя в обиходе называет?
– В каком таком обиходе? Бросай метлу и ступай за водой.
– Тю! Сама слышала, как он тебя шельмой обзывал. Так и говорил: куда, дескать, шельма-то подалась, или: ты шельме передай.
Лия Азарьевна покраснела, но не нашлась, что ответить.
– Поди, мужик, – ободренная ее смущением, продолжала Нонна. – Сам руки жмет, под луной гуляет и сам же шельмой метит. Шельма-шельма-шельма! Ночью с кем гуляла? При живом-то муже да при партсовете.
Говоря так, Нонна кружилась на месте. Подол ее широкой, слишком яркой для хорошей работницы юбки встал колоколом.
Самой некрасивой из всех буржуазных привычек Лия Азарьевна считала привычку плеваться. К сожалению, многие представители прогрессивного класса все еще не расстались с пережитками регрессивного строя, за что Лия Азарьевна их страстно осуждала. Но как совладать с нервами, когда над тобою глумится безнаказанно классово чуждый элемент? Ошметок серой слюны, вылетевший изо рта Лии Азарьевны, угодил прямо на цветастый подол. Левушка расхохотался. Нонна, остановив кружение, схватилась за поясницу. Она уставилась на Лию Азарьевну с выражением неизъяснимой муки на лице. Или, возможно, то была не мука, а так, очередная фаза клоунского глумления?
– Ступай за водой, – приказала Лия Азарьевна.
– Не могу, ишиас.
Нонна скроила такую отвратительно страшную гримасу, что Левушка испуганно захныкал, а его бабушка выскочила из своего кабинета, подобно пущенному мастеровитым канониром пушечному ядру.