культурами, за что Иосиф высмеивает ее с возмутительной язвительностью, называя огород «рассадником мелкой буржуазности». А у Лии Азарьевны в огороде между грядками картофеля, свеклы и томатов благоухают, радуя глаз яркостью соцветий, резеда, ирисы и анютины глазки.
Вдоль беленой стены летней кухни уже поднялись и начали цвести алые маки. Алое на белом! Как пролетарская кровь, пролитая на стяг контрреволюции! В час позднего заката хозяйка подворья Пискуновых залюбовалась на колеблемые легким сквознячком венчики. Крашенные синей краской ставеньки и переплет, занавесочка, лампа светит сквозь стекло. Ее насмешливый супруг называет это «мелкобуржуазным уютом в стиле непманский модерн». В окне время от времени мелькают тени – все узнаваемые, сладострастно ненавидимые люди – товарищи Иосифа Пискунова. Время от времени до нее доносились раскаты залихватского хохота. Наверняка в карты режутся. И не в какого-нибудь «дурака». Ее рафинированный муж не станет вровень с приблатненной шантрапой даже в части карточной игры. Ему подавай интеллигентские развлечения – если уж не преферанс, то непременно покер. И Пальцун с Кожушенкой ему под стать.
Пальцун и Кожушенко. Маляр и его помощник. Вдруг припомнилось ненароком слетевшее с языка Пальцуна насмешливое наименование, часто употребляемое впоследствии самим Иосифом. Между собой они называли летнюю кухню на подворье Пискуновых: «Казино Рояль». Конечно, в простеньком саманном, крытом соломой строении концертный рояль нипочем не поместился бы. Впрочем, Лия Азарьевна уже давно отчаялась хоть как-нибудь, хоть приблизительно понять смысл шуточек собственного мужа. Но в груди ее шевелился, источая едкий яд, червь подозрения. Это тревожное, неотвязное чувство повлекло ее из светелки в сени, с крыльца на заросшую подорожником тропинку, ведущую к летней кухне.
Минуло чуть более пары минут, и она припала к подслеповатому, будто нарочно заляпанному известью оконцу. Проклиная на чем свет стоит нерадивость Нонны, в обязанности которой было вменено мыть в доме Пискуновых окна, Лия Азарьевна пыталась рассмотреть внутренность «апартаментов» Иосифа. Очень мешала занавеска. Кто-то прицепил к полупрозрачной ткани лист белой писчей бумаги. Лия Азарьевна приблизила глаза к грязному стеклу, присмотрелась внимательней. Белый лист сплошь испещрен бисерными письменами. Почерк мелкий, неразборчивый, так похожий на ее, Лии Азарьевны, почерк. Она попыталась разобрать слова, но голоса отвлекали ее внимание. Беседовали двое: один, без сомнений, ее муж. Другой, незнакомый Лие Азарьевне голос принадлежал, очевидно, какому-то старорежимному барину из чудом выживших. Все эти: «сударь» вместо «товарищ», «соблаговолите» вместо простого «возьми» и тому подобные непролетарские выражения перемежались вовсе уж нечленораздельным мычанием и икотой – собеседник Иосифа Пискунов был мертвецки, до прозелени пьян. Лия Азарьевна замерла, стараясь вовсе не дышать и отчаянно досадуя на выводящего вычурные трели сверчка. Но собеседники за окном никого не стеснялись, и вскоре Лия Азарьевна услышала характерный плеск, стук стаканов и здравицу. Причем гость Иосифа произнес чуждое ее ушам словцо «прозит».
– Кто просит? – внезапно для себя самой пролепетала Лия Азарьевна.
Утомленная неудобной позой, она зашевелилась, ушибла колено о стенку летней кухни, покачнулась и вступила правой ногой в пустое помойное ведро. Раздался грохот. Голоса за окном тут же умолкли. Чья-то тень мелькнула по занавеске. Лия Азарьевна присела на корточки. Маковые соцветия, благоухая, покачивались перед ее лицом. Теперь аромат маков казался ей слишком душным. В горле мучительно першило. Мужик вырос будто из-под земли – неузнаваемый, кривобокий, пьянющий. Ноги плохо слушались его. Пытаясь сохранить вертикальное положение, он хватался за соцветия маков, будто те могли стать для него подпорой.
– Что тут происходит? – спросила Лия Азарьевна для порядка.
– Там заседает дума, – мужик указал пальцем на светящееся оконце, – а там заседает засада. – Он махнул рукой куда-то в сторону зарослей подсолнечника.
– Засада? – Лия Азарьевна не удивилась: очевидно, и незваный гость так же предан беспробудному пьянству, как и ее не вполне сознательный муж. – Кто же там в засаде? Погодите! Не отвечайте! Это риторический вопрос, не для дискуссии! Я знаю, кто сидит в этих вот посаженных руками моей вечно беременной дочери зарослях! Там сидят, вернее, лежат, а точнее, валяются вповалку собутыльники моего мужа. Эти же граждане одновременно являются маляром и его помощником. В то время как пролетарское государство напрягает все силы для выполнения плана третьей пятилетки. В летнее страдное время, когда…
Лия Азарьевна остановилась, потому что куст пышной зелени, росший на обочине тропинки, внезапно пришел в движение и самым чудесным образом обратился в здорового молодца. Темнота скрывала черты неизвестного, но голос его оказался вполне знакомым Лие Азарьевне:
– Та шо ж вы так гомоните, товарыщ Пискунова? Та вы ж нам рыбину жирную спугнете. Уплывет гусак незнамо куда, вашей агитации испугавшись!
Произнеся это, Коська Кожушенко снова обратился в куст отцветшей сирени, и ни шороха, ни щебета. В кухне тоже все утихло. Странный мужик тоже молчал. Лия Азарьевна некоторое время молча созерцала его кривую спину.
– Агитация – это как раз то, чего нам не хватает! Агитация – вот краеугольный камень воспитательной работы в массах. Да, нам еще свойственны некоторые пороки капиталистического мира. Пьянство и разврат. Стяжательство и подкуп…
– Ты слишком далеко зашла, – проговорил Иосиф, появляясь на пороге кухни. – Ты препятствуешь исполнению специального задания. Лия, я потерял терпение. Ты будешь наказана за это.
– Я? – Лия Азарьевна задохнулась.
Ее ветреный муж толкует о наказании, которое, судя по всему, он намерен осуществить лично.
– У нас еще не вполне изжиты патриархальные замашки, – произнесла она.
– Не вполне, – согласился муж, и его внезапная покладистость показалась Лие Азарьевне совсем уж удивительной.
Лия Азарьевна, отодвинув Иосифа плечом, вступила в летнюю кухню. В нос ударил кисловатый запах яблочной браги (где и взял-то в такую пору? На дворе середина июня!) и Иосифова табака. Табачный дым неподвижными пластами висел в воздухе. В колеблющемся полумраке, отчасти разгоняемом светом керосиновой лампы, Лия Азарьевна увидела давно знакомую картину. На столе между недогрызенными прошлогодними луковицами и хлебными корками стояли два пустых стакана. Порожняя четверть притаилась у ножки стола. Лия Азарьевна обшаривала глазами пустое, на первый взгляд, помещение, пытаясь разыскать собутыльника Иосифа Пискунова, но кухня казалась совершенно пустой.
– Это и есть ваше специальное задание? – она старалась говорить громко, так, чтобы муж гарантированно услышал каждое слово. – Я слышала. Я смотрела в окно. Тут находился кто-то еще. Как бы ни был распущен Иосиф Пискунов, он не станет пить в одиночку. Если за дверью в кустах сидит Кожушенко, то в кухне вторым должен быть Пальцун или этот антисоциальный элемент, который…
Иосиф зажал ей рот, вынуждая умолкнуть. Мелькнула дурацкая мысль: не укусить ли? Но она не успела осуществить свое намерение. Нечто громоздкое тяжко навалилось на нее. Рука Иосифа мгновенно исчезла, а она упала ничком, успев выставить перед собой обе руки. Готовая тут же вскочить, она видела, как падает на пол керосиновая лампа, как бьется стекло. Запахло керосином. Она не кричала, не взывала о помощи. Наоборот! Лия Азарьевна отреагировала на опасное событие как человек действия. Так случилось и в этот раз. В углу кухни всегда стояло ведро с колодезной водой. По счастью, оно оказалось не пустым. Выплеснув на разбитую лампу всю воду из ведра, Лия Азарьевна кинулась наружу. Там, возле кухни, под навесом стоит огромный ящик с песком. Песок заготовлен для ремонта дома. Но сейчас Лия Азарьевна использует его как средство пожаротушения. В саду было совершенно тихо и как-то слишком пусто, что ли. Лишь где-то неподалеку слышался хруст ломаемых веток и глухие, частые звуки – кто-то метался по саду. Возможно, и несколько человек, но сейчас Лие Азарьевне было не до них. Несколько слишком долгих минут она потратила на поиски совка.
– Проклятые маляры! – бормотала она. – Ненавижу моляров!
Совок нашелся. Отыскался и погнутый старый котелок со сломанной ручкой. Работать в полной темноте непросто, но Лие Азарьевне удалось наполнить котелок в кратчайшие сроки. Трижды она наполняла котелок и бегала с ним на кухню. Через несколько минут она похоронила разбитую лампу под кучкой песка. Бегая туда-сюда, она слышала мельком несколько отдаленных хлопков, будто кто-то ронял с высоты листы толстой фанеры. Лия Азарьевна не придала этим звукам никакого значения, потому что народ в Оржице веселый, молодежь на всякие игры заводная. Мало ли чего затеяли. Ну пальнул кто-то пару раз из ружья – невелико событие.
В ящике старого, рассыпающегося комода нашлось несколько свечей. Лия Азарьевна зажгла одну из них. Во время всей операции пожаротушения она не забывала о странном, приколотом к занавеске, тонко исписанном листке и теперь поднесла к нему свечку.
– Не может быть! – Лия Азарьевна схватилась за грудь. – Как же так? Предательство!
Листок бумаги оказался потерянным черновиком ее письма на имя председателя Полтавского обкома ВКП(б).
Лия Азарьевна застыла в раздумьях с документом в руках. Усталость давала о себе знать. Не пойти ли прилечь? До утра недалеко – настало уже время самых коротких ночей. Лия Азарьевна прислушалась к саду. Все тихо – ни треска, ни беготни.
Она столкнулась с Иосифом грудь к груди на дорожке к дому, когда ночная непроглядность уже сменялась рассветной серостью. В неподвижном утреннем воздухе пламя свечи горело ровно. Муж предстал перед Лией Азарьевной грязным, растрепанным и будто бы чем-то расстроенным. Впрочем, немудрено. Он-то читал ее письмо. Иосиф схватил ее за запястья. Свечка потухла и упала им под ноги, но исписанный листок Лия Азарьевна не упустила. Иосиф наклонился к ней, словно собирался поцеловать. Она отстранилась.