– Попрощаемся, – сказал он. – Думаю, это может быть надолго, и бог знает, чем обернется.
– Ты рано перепугался, – снисходительно ответила Лия Азарьевна. – Партия строга, но она же и справедлива. И не говори ничего!..
Она вдруг испугалась, что он отнимет черновик, – ведь если ранее украл, то сейчас вполне может и отнять! – и попыталась освободиться от его хватки. Это удалось без затруднений. Ничего не предпринимая, муж наблюдал, как Лия Азарьевна прячет письмо в карман платья.
– И не говори ничего. Я обязана исполнить долг! А теперь пропусти. Вы всю ночь гонялись друг за другом – тоже мне, пьяные скачки! – из-за вас я не доспала. А нынче днем у меня тысяча дел!
– Вероятно, придется все их отменить.
– Вот уж нет! Да и с чего бы?
– Война началась.
– Да у нас она и не кончалась. Всю жизнь с тобой сражаюсь!
– Послушай, Лия…
– Ты пьяница, Иосиф!
– Лия, нам придется расстаться и, вероятно, надолго.
– Я была готова нести свой крест до конца. Я воспринимаю наш брак как епитимью, которую…
Его смех походил на тявканье цепного пса.
– Не смешно, Иосиф!
– Отчего же? О несении креста и епитимьях рассуждает организатор и вдохновитель разрушения церквей.
– Нехорошо цепляться к словам. Это не по-товарищески. Ты был никудышным мужем. Как товарищ и соратник ты мне нравился больше, но теперь… Цепляться к словам, искажая их подлинный, партийный смысл – это не по-товарищески, Иосиф! Но если теперь ты намерен расстаться, развестись…
Иосиф снова засмеялся, а на глазах Лии уже кипели слезы досады. Иосиф снова взял ее за руки, но на этот раз его прикосновения показались ей неким подобием ласки.
– …если ты надумал развестись после стольких лет…
– Нет. Не я. После стольких лет. Ты же написала на меня донос. Я им любовался, Лия.
– Я изложила информацию в соответствии со своим понимаем обстановки. Это не донос. Я проинформировала партию об отдельных упущениях в работе.
– Ты написала на меня донос, следствием которого могло бы, теоретически, стать наше расставание на продолжительный срок. Думал ли я изменить нашу с тобой судьбу, чтобы мы могли остаться вместе? Думал. Но судьбу поменять не в моей власти.
– Я устала от твоих безумств, Иосиф. Мне хотелось бы навести порядок в семье. Но партия для меня выше, чем семья.
– Послушай! Посмотри вокруг! Мы стоим с тобой ночью, в предрассветную пору, взявшись за руки. Помнишь, когда-то давно в такие короткие ночи начала лета мы любили гулять с тобой над Волгой. Помнишь, как сладки были те ночи?
Его борода коснулась ее щеки. Запахи одеколона, табака, ружейной смазки, смешанный со сладковатыми, коньячными тонами, – запахи ее мужа. Впрочем, чужеродные кислые ароматы свежей браги тоже ощущались. Иосиф говорил очень тихо. Объятия его были так крепки и горячи, что освободиться из них не представлялось возможным.
– Сегодня перед рассветом вермахт перешел границу СССР на широком фронте. Точные масштабы вторжения мне неизвестны, но если б я был Гальдером[4] и обладал талантами стратегического планирования, то я вторгался бы целенаправленно в юго-восточном, то есть в нашем направлении, не распыляя силы на иные задачи, а стремился к Бакинской нефти. Молчи. Не прерывай меня. Надеюсь, ни твоя так называемая партийная совесть, ни какие-либо иные мотивы не заставят тебя разглашать эту информацию до того, как…
– Это не может быть правдой, Иосиф. А как же пакт? Это пьяный бред!
– О нет! Это страшно секретная информация, – Иосиф немного отстранился, чтобы она могла видеть, как он с многозначительной таинственностью таращит глаза. – Это никому нельзя говорить до тех пор, пока на наши головы не посыплются бомбы. Но тогда и говорить не понадобится, в силу очевидности происходящего.
Она вновь попыталась высвободиться и не смогла – Иосиф держал ее слишком крепко. Действительно, в давние, забытые ею времена муж часто обнимал ее вот так. Лие Азарьевне внезапно захотелось вспомнить их последний поцелуй. Кажется, это было в Москве, незадолго до рождения Любы, а потом…
Лию Азарьевну отвлек гул. Сначала она подумала о тарахтящем в поле тракторе. Какой недоумок проводит полевые работы в полной темноте, перед рассветом? Звук быстро нарастал и сделался похож на отдаленный раскат грома, но слишком длительный, долгий, тягучий.
– Что это? – тихо произнесла Лия Азарьевна.
Иосиф, разомкнув объятия, повернулся к западу, туда, где небо было еще черным-черно. На востоке небо уже светлело – начинался новый день.
– Реализовался худший из всех мыслимых вариантов, – проговорил он. – Впрочем, это пока не по наши души. Однако…
– Что?
– Они прошли линии ПВО.
– Кто? Какие линии? Говори яснее, Иосиф. Пожалуйста!
Засыпая мужа вопросами, Лия Азарьевна смотрела в ту же сторону, что и он. Она щурила глаза, а звук возрос до нестерпимости, размножился на отдельные разнотонные грохоты. Он поглотил и трели ранних птах, и пиликанье сверчка. Теперь рокот тысячи моторов господствовал над миром. Лия Азарьевна увидела, как распахнулось одно из окон ее дома. Окно именно той комнаты, где спали ее внуки и дочь. Рама окна откинулась в сторону и бесшумно ударилось о стену. В стекле блеснул багрец заката. Лия Азарьевна видела растрепанную со сна, недоумевающую Любу. На ее локте покоилась головка крошечного Ази. Люба что-то кричала. Возможно, звала ее, но Лия Азарьевна не могла двинуться с места. Как завороженная смотрела она на разлинованное прерывистыми линиями небо. Самолеты шли за рядом ряд, так маршируют роты на параде. Они шли близко друг другу – крыло в крыло. Теперь близорукие глаза Лии Азарьевны могли рассмотреть все подробности устройства фюзеляжа, шасси, крылья.
– Какое безобразие! Еще и пяти часов нет. А они устроили учения над населенными пунктами! Не поставили в известность правление колхоза!
Она возмущалась. Стебли июньских цветов вымочили росой подол ее домашнего платья, а эскадрильи бомбардировщиков проносились над ней со страшным ревом. Наверное, Левушка с Ромкой проснулись и плачут. Наверное, Люба в ужасе.
Кто-то прикоснулся к ее плечу. Лия Азарьевна обернулась. Иосиф! Лицо серьезно, борода торчком, глазищи, как бездонный адские колодцы, в которых копошатся сонмища чертей. Когда-то давно она любила, тогда еще не мужа, а недоучившегося правоведа, самодеятельного социалиста, любила не за разум и шарм, а главным образом за этих вот бесенят во взоре.
– Скажи Любе, пусть вместе с детьми прячется в погреб. И сама туда полезай! – прокричал Иосиф.
– Зачем? Разве учения истребителей могут представлять опасность? Ты думаешь, один из них может упасть на наш дом?
– Это бомбардировщики, Лия!
– Какая разница?
В ответ на ее вопрос один из самолетов, выполнив «бочку», выпал из строя. Он пошел низко над землей по направлению к окраине Оржицы, где над ровной степью возвышались сооружения элеватора.
– Смотри, Иосиф! Ты видел? – закричала Лия Азарьевна.
Но муж уже вытаскивал дочь и внуков на улицу через окно. Гул самолетов затихал вдали. Зато теперь слышалось уханье бомбовых разрывов и человеческие голоса.
– Вам лучше переселиться в летнюю кухню. Из нее до погреба два шага, – поучал Иосиф их дочь.
С улицы слышалось крики соседей. Среди прочих выделялось характерное, певучее контральто Гали Винниченко. Лия Азарьевна на миг насторожилась: как же так? Винниченки живут на другом конце Оржицы, как же Галя могла оказаться по соседству с домом Пискуновых ранним утром? Земля у Лии Азарьевны под ногами дрогнула один раз и второй.
– Бомба, граждане! Бомба! – завопил кто-то так истошно, что по голосу определить пол оравшего не представлялось возможным. – Элеватор горит!
Топот ног, треск, свист, паника. Кто-то проломил соседский плетень. Кто-то пронесся вдоль улицы верхами. Где-то отчаянно вопил младенец, но это, по счастью, не ее внук: любого из троих она узнала бы по голосу. Иосиф тем временем уже отнес в летнюю кухню обоих старших внуков – полуторагодовалого Ромку и трехлетнего Левушку. Новорожденного Люба отнесла на кухню сама. Кое-как расстелила на скамье кошму и расположилась с маленьким Азей в относительной безопасности. Старших детей разложили, как овощи, по корзинам. Муж Любы этой ночью остался на машинно-тракторной станции, чтобы в наступивший понедельник приступить к работам с самого раннего утра. Послать за ним? Но кого?
Лия Азарьевна продолжала стоять посреди собственного огорода, растерянная и неопрятная, будто пугало, и смотрела на поднимающиеся к небу столбы черного дыма. Элеватор действительно горел. Бежать туда или остаться с дочерью и внуками? А может быть, лучше отправиться на пригорок, в культотдел? Лие Азарьевне хотелось посоветоваться с мужем, но тот все еще был занят какими-то хлопотами. Через распахнутые окна дома – кто и зачем их распахнул? – Лия Азарьевна могла видеть, как Иосиф переходит из кухни в светелку, из светелки в сени, собирая какие-то вещи. Небольшой фанерный с металлическими уголками чемоданчик, большой вещмешок он наполнил каким-то личным скарбом. Много ли человеку надо? Потом он зачем-то спустился в подпол. Лие Азарьевне подумалось: за припасами в дорогу. Но Иосиф появился из подпола облаченным в новенькую портупею с кобурой у пояса. В руках он держал знакомую Лие Азарьевне винтовку Мосина, которую хранил и за которой ухаживал со времен Гражданской войны. Когда муж выходил из дома с мешком и винтовкой за плечами и чемоданом в руке, полностью готовый отправиться неведомо куда, жена заступила ему дорогу.
– Куда? – спросила она без надежды на вразумительный ответ.
– В штаб, за распоряжениями, – ответил муж.
– Прощаемся?
– Как видишь. Я вернусь за вами, как только смогу.
– Вернешься?
Он заметил ее сомнения, и, разумеется, сомнения эти вызвали у него обычную ухмылку обидной иронии. Поставив чемодан у ног, Иосиф снова схватил ее за запястья, притянул к себе. Его поцелуй оказался скорее братским, товарищеским, да она и не потерпела бы иног