о.
– Возможно, я действительно вернусь за вами, но, может статься, мы встретимся не скоро. Возможно, только на том свете, в который ты не веришь. Не веришь? Зато твой новоявленный любовничек верит. Вон он, за плетнем притаился. Ждет-пождет. Только чего, в толк не возьму. Не веришь? Сама посмотри!
Муж схватил Лию Азарьевну за руку и потащил к воротам.
– Погоди, Иосиф! На чем же ты поедешь? Да и куда? Давай дождемся утра. Разъяснения от руководства… Приказы… Распоряжения… Если это действительно война, то…
Иосиф обернулся к ней уже в воротах, за которыми стояла знакомая Лие Азарьевне «эмка» со странным водителем, больше походившим на белогвардейского офицера, чем на обычного шоферюгу.
– Сомневаешься? – Иосиф обернулся к ней, стоя в воротах. – Ах, вот и наш друг Ермолай. Выгляни наружу, Лия!
Лие Азарьевне пришлось выйти за ворота. Знакомый мужик действительно сидел на завалинке. Ироничный Иосиф протянул ему портсигар, но мужик отказался, сославшись на отсутствие привычки к табаку. Соврал. Побрезговал. Иосиф бросил на заднее сидение «эмки» вещи, странный «белогвардеец» освободил для него водительское место, и автомобиль умчался в клубах пыли и в направлении противоположном горящему элеватору. Лия Азарьевна осталась стоять на поросшей травой обочине пустой улицы.
– Пойти разве гасить пожар? – растерянно спросила она.
Ермолай молчал. Он просто сидел на завалинке, свесив руки между колен. Его вещмешок, по виду пустой, валялся тут же, на траве. Ермолай дышал глубоко и редко. Глотка его издавала характерные сонные сипы. Казалось, мужик просто дремлет, но, направившись в дом, Лия Азарьевна услышала преследующие ее шаги. Она в сени, и шаги в сени…
Она разулась и вошла в светелку. Преследователь также скинул на пороге сапоги, прежде чем последовать за ней. Надеясь укрыться от ненужных и мучительных разговоров, Лия Азарьевна спряталась за ширмой, где пустовало их железное, с шишечками, супружеское ложе. Лия Азарьевна чаще спала на нем одна. Она умела ценить уединение. Однако теперь вид пустой, аккуратно застеленной кровати вызвал у нее неприятное, неизведанное чувство одиночества.
– Никакой войны конечно нет! – сказала она самой себе. – Иосиф конечно опять соврал! Это учения. Он скоро вернется.
Скучая и маясь от невнятных пока волнений, она достала из кармана недогоревшую свечу и измятый листок с докладной запиской. На тумбочке возле кровати нашлись и спички. Лия Азарьевна затеплила свечу и, держа ее в левой руке, а письмо в правой, принялась перечитывать. Текст казался ей глупым. Бездоказательные измышления – не более того.
Она не слышала, как Ермолай подходил, не заметила, как он заглянул за ширмы, поэтому звук его голоса заставил ее вздрогнуть.
– Однако я сбился со счета. Сколько же у вас с Иосифом всего будет внуков?
– Пока трое. Сын еще только собирается жениться. Он окончил танковое училище, а у дочери уже трое…
Дети! Главным образом Егор! Ее беспокойство перестало быть смутным. Она вспомнила давешний, заставивший ее написать докладную записку разговор дочери и мужа. Пальцы ослабели. Листок бумаги задрожал, а свеча, наклонившись, роняла горячий воск на платье.
– Егорка! – шептали ее губы. – Киевский укрепрайон! Их же, наверное, уже двинули к границе. Но это если только война взаправду.
– Что случилось? – Мужик аккуратно изъял у нее свечу, не забыв, впрочем, и о бумаге.
– Да, говорят, война началась, – ответила Лия Азарьевна совсем смиренно. – Э-э-э… как вас там?.. Ермолай? Дорогой Ермолай, позвольте мне немного поспать. Я должна как-то осознать все, а я не спала. Всю ночь на ногах. Сами понимаете…
Ермолай вышел из-за ширмы с горящей свечой в левой руке и исписанной крошечными закорючками бумагой – в правой. Свеча была холодна, зато бумага жгла пальцы адским, нестерпимым жаром.
– Ничего! Сейчас я тебя остужу… Иной бумаге не грех и сгореть, так гори и ты!
Он поднес свечу к углу бумаги и внимательно смотрел, как огонь пожирает строчки докладной записки. Пепел выбросил в распахнутое окно. Оглядел светлый уже горизонт. Тут и там вздымались дымные столбы. Война! Ермолай вернулся к ширмам – взглянуть на шельму Лию.
– Ничего, спи! Недолго тебе осталось, – проговорил он и сам улегся на старинный, обитый потертой свиной кожей диван.
Часть 4. Нет мира без войны
Глава 1
Репродуктор умолк. Люди еще постояли с минуту и начали разбредаться. Галя, подхватив чемодан, побежала мимо здания вокзала на площадь. Прежде чем сесть на трамвай, ей требовалось расспросить дорогу. А вокруг слышались разговоры о Минске, о боях на его окраинах, а один подловатый шепоток произнес даже страшную, подрасстрельную фразу о взятии Минска немцами. Услышав такое, Галя фыркнула. Из репродуктора на железнодорожной платформе диктор говорил по-другому. Он говорил о боях на подступах к Минску, ясно давая понять, что город удастся отстоять, что быстрое продвижение фашистов в глубь страны не что иное, как временные трудности, которые будут быстро преодолены, и тогда война закончится.
Сейчас 2 июля 1941 года. В Киеве жарко. Листья каштанов покрыты слоем пыли. В такое время лучшее занятие – удить рыбу на каком-нибудь тихом бережку. Но если Иосиф позволит, Галя останется в городе до конца лета, а к началу осени, если повезет, они вдвоем вернутся в Оржицу, потому что надо маленького Есю отправлять в школу. И не только это! Осенью Иосиф уладит отношения с Лией Азарьевной, и они наконец поженятся. Тогда у Еси будет официальный, полноценный папа, а у Гали – законный муж. А пока Галя рассматривала лица в толпе: мужские и женские, в зрелых годах и помоложе. Многие были озабочены, но немало встретилось и веселых, беззаботных, улыбчивых. Галя решила обратиться к девушке в белом берете с рулоном плотной бумаги под мышкой:
– Как мне пройти на улицу Ленина?
– На Фундуклеевскую? Направо!
Девушка отвернулась и побежала от Гали прочь. Ее толстые каблучки громко застучали по брусчатке, и Гале на миг показалось, что сейчас она увидит синие искры.
– Мне номер двадцать восемь! – закричала ей вслед Галя. – Подскажите! Тут так много домой и не на всех имеются таблички!
Девушка не пожелала обернуться. Наверное, не услышала призыва приезжей за стуком собственных каблуков.
Мимо Гали Винниченко во всех направлениях сновали люди. Много людей. Кто-то из них – может, это был вон тот рослый парень в кепаре с огромным козырьком? – чувствительно толкнул Галю в бок. От остановки, громыхая и позвякивая, тронулся трамвай. На подножках его гроздьями висели люди. Галя переминалась с ноги на ногу, пытаясь выбрать правильное направление для дальнейшего движения. Еще минуту назад она намеревалась сесть в трамвай, но теперь передумала, опасаясь ужасной давки. Пока Винница и Полтава нравились ей намного больше Киева. Киев же с ходу напугал Галю многолюдством, равнодушием жителей, а также видом свежих, отвратительно смердящих руин.
Руины пугали Галю своей внезапностью: идешь по мощеной, чистой, многолюдной улице воль ряда нарядных домой и вдруг видишь огромную гору щебня под уцелевшей стеной. Полощущиеся на ветру занавески, нависающие над бездной провала предметы меблировки, по виду совсем целые, не запылившиеся. И это не окраинные улицы в каком-нибудь Бобруйске. Это центральные улицы столичного города! Галя обращалась с недоуменными расспросами к прохожим. На нее смотрели насмешливо или равнодушно, не удостаивая ответами. Причем равнодушие было намного обидней насмешки. Один пейсоватый старичок проявил участие, соизволив ответить на вопрос:
– Это же война, деточка. Разве вы не слышали? По советскому радио передавали: война началась! Сам товарищ Молотов. Не слышали? Так чем же вы так удивлены? Вы напуганы? Расстроены? Уверяю, происходящее не стоит расстройств столь красивой дамы. Мир прекрасен, как вы, но нет мира без войны, как нет жизни без смерти и радости без горя. Хвала Всевышнему, моя София этой войны не увидит. София – моя жена. Она не была так красива, как вы, но я ее любил, а вас любить не стану. Однако раз вы беженка, могу предложить пристанище. Дети мои повырастали, а я вдовствую в одиночестве. И вы вполне можете пожить у меня до тех пор, пока красные не сдадут Киев. А тогда уж вместе побежим в Полтаву или даже дальше.
Пейсоватый сеял панические слухи, беспрестанно заглядывая в вырез Галиного платья. Старик успел налопотать на расстрельную статью, когда Галя пустилась от него наутек. В душе ее кипели, смешиваясь в коктейль Молотова, обида с гневом пополам. Она, Галина Винниченко, звезда культпросвета, первая красавица Оржицы и окрестных сел, вынуждена таскать неподъемный чемодан по улицам чужого города одна, потому что ее будущий муж, Иосиф Пискунов, не смог встретить ее!
Центральные улицы напоминали Гале распахнутые, щербатые рты беспризорных старцев. Обрушенные дома, будто искрошенные зубы. На каменных завалах копошатся люди. Лица их и одежда покрыты пылью. Они ищут среди каменных осколков свое имущество. Галя видела женщину с седыми волосами и залитым слезами лицом. Она просто сидела среди руин, раскачиваясь, как еврей на молитве. Когда Галя обратилась к ней с простыми словами утешения, та ответила бранью и даже швырнула в Галю каким-то острым осколком.
– Не тронь ее. Помешанная, – сказал прохожий незнакомец, а какая-то женщина, по виду базарная торговка, подала ценный совет:
– Если услышишь сирену – беги в укрытие, модница.
– В укрытие? – растерянно переспросила Галя.
– В любой подвал суйся, – ответила торговка. – Понаехало вас тут с деревень. Не в ту сторону подались. В Полтаву бежать надо, а вы тащитесь в Киев, самоубийцы.
Гале хотелось расспросить женщину, но та быстро ушла. Просто скрылась в ближайшей подворотне – не найти, не догнать.
Нести увесистый чемодан, когда ноги обуты в туфли на каблуках, – непростая задача. Чемодан новый, модный, из отлично выделанной свиной кожи, с латунными уголками и заклепками, но очень уж большой и неудобный – путается в широком подоле, ударяется о ноги прохожих. А народ в большом городе равнодушный, никто помощи не предлагает. Время от времени Галя присаживалась на чемодан. Отдыхая, глазела на многолюдье. В Киеве народ равнодушный и, в отличие от Оржицы, слишком много красивых женщин. Может быть, из-за этого ее красоту, такую усталую и растерянную, никто не замечает? Гале необходимо найти номер восемнадцать по улице Ленина. Она уже расспросила дорогу, но тут эта плачущая женщина на руинах и шепотки в толпе. Тут и там слышны осторожные разговоры: дескать, немец близко и война скоро не закончится, а продлится, вероятно, до осени, а может быть, и до зимы. Иные люди, по виду такие же приезжие, как сама Галя, толковали о том, что колхозные поля не убраны и многие посадки потравлены. Говорили о запруженных военной техникой дорогах, по которым если и можно пробиться, то только разве ползком, по обочинам. Говорили о заторах на железных дорогах, о взорванных мостах и обстрелах. Разговоры велись нехорошие, провокационные. Говорили достаточно громко – любой услышит, а присутствующие тут же, в толпе, военнослужащие не пресекали опасную треп