– Это твой будуар, Галюся, – поясняет Иосиф и отдергивает цветастый ситец.
За занавеской обнаруживается кровать с «шишечками» и горой подушек на стеганом покрывале. Галя бросается на кровать. Сетка матраса отчаянно скрипит. Но Галя все равно довольна, потому что наволочки и само покрывало чистые и пахнут не отсыревшей пылью, а лавандовым мылом. Тут же за занавеской находятся и небольшой комод с прибором для умывания, и тумбочка на гнутых ножках. На тумбочке – светильник с зеленым абажуром. Светильник электрический и питается от парной розетки. Это очень удобно, потому что Галя захватила с собой электрические щипчики для завивки волос – подарок Иосифа по случаю всемирного дня женщин-тружениц.
– Это твое место. Поняла? – сказал Иосиф.
– Комод слишком маленький, – Галя надула губы.
Она прекрасно понимала, что при сложившихся обстоятельствах большего комфорта ей вряд ли удастся добиться. Возвратиться в Оржицу невозможно. Сейчас главное: исхитриться и вытащить оттуда мать и ребенка. Но здесь, в Киеве, надо же им обеспечить сносные какие-то условия для жизни. А какие удобства могут быть, если нет даже шкафа и корыта для мытья. И кровать. Матери нужна отдельная кровать, а ребенку – светлая комната и место для занятий, а не какой-то там полуподвал.
– Не поняла… – вздохнул Иосиф.
Он не отошел от кровати и продолжал пристально наблюдать за нею. Лампа в светильнике горела достаточно ярко, чтобы Галя могла заметить, как потемнел взгляд Иосифа. Водитель и Громов удалились в дальний темный угол. Там тоже стояла какая-то мебель. Они принялись эту мебель двигать и переставлять, о чем-то тихо переговариваясь.
– Располагайся, – скомандовал Иосиф.
– Чемодан…
– Под кровать.
– Ополоснуться бы, переодеться, – пытаясь разжалобить Иосифа, Галя шмыгнула носом и опустила глаза.
Проверенный прием сработал – взгляд Иосифа потеплел. Задернув занавеску, он обнял Галю.
– Галюся…
– Та мне ж и переодеться не во что. Добиралась абы как, на перекладных. Тут и ехать-то – на телеге быстрее доедешь. Та и без этого натерпелась. И страху тоже. Еся, я боялась. На поезде ехала чуть не сутки. Простое платье замызгала. Пришлось надеть нарядное. Та и нарядное ж, сам посмотри!
– Пока ты мне нужна без платьев. С платьями позже разберемся.
Иосиф щекотал бородой ее шею. Дыхание его участилось. За занавеской, где-то совсем рядом возились Громов и водитель.
– Та мне ж искупаться… А тут эти… Ну же, Еся.
Он вытащил из кармана галифе фляжку, открутил крышку, поднес горлышко к губам Галюси. Коньяк пах осенним виноградом.
– Галюсенька…
– Та как же я без закуски.
– Галюсенька…
Сладковатая, с ванильным привкусом жидкость знакомо обожгла гортань.
– Еще глоточек. Еще. Еще, – требовал Иосиф, и Галя, имитируя полнейшую покорность, глотала коньяк.
Сетка сладострастно взвизгнула. Ладони Иосифа были сухи и горячи. Оказавшись совершенно обнаженной, Галя перестала волноваться о хлопотавших за занавеской мужчинах.
Когда она поднялась напиться воды, в узкие оконца полуподвала уже заглядывала ночь. Комната казалась Гале огромной. Она искала путь в полнейшей темноте, полагаясь скорее на слух, чем на зрение, и больше всего опасалась наткнуться впотьмах на кого-нибудь из товарищей Иосифа. Галя помнила: рукомойник находился справа от входа. Там же по стене спускалась крашенная светлой краской труба водопровода. Из ржавого носика крана капала вода. Капли одна за другой, с равными интервалами ударялись о металл раковины: кап-кап-кап. Этот звук и тихий храп Иосифа: вот и все звуки вселенной. Добравшись до рукомойника, Галя нечаянно задела ногой помойное ведро. То с грохотом опрокинулось. Умолкнув на несколько секунд, храп Иосифа возобновился громче прежнего. Так Галя поняла, что товарищей любимого в комнате нет.
Она сначала жадно пила. Потом ощупью отыскала на полке большую кастрюлю. Набрав в нее воды, кое-как умылась. Вода была слишком прохладной для приятного умывания, но ощущение свежести и относительной чистоты порадовало ее. Гале захотелось зажечь свет, распаковать чемодан. Может быть, в хозяйстве Иосифа найдется кусок мыла или мыльная стружка, тогда она выстирает платье и белье свое и Иосифа.
«Заниматься хозяйством ночью, после продолжительной и тревожной дороги? – подумала она и тут же решила: – Отчего нет? После близости с Иосей я всегда полна сил. Однако который же сейчас час? Ах, часики я оставила на тумбочке!»
Галя пробралась за занавеску, нашарила на тумбочке свои золотые, даренные Иосифом на рождение сына, часы. Яркие стрелки были хорошо различимы на светлом циферблате даже в полной темноте и показывали они половину четвертого утра.
«Та скоро ж рассвет. Можно! Только я не заметила, где выключатель. Ночник зажигать не хочу – пусть Иося еще поспит. А выключатель должен быть возле двери, там же, где рукомойник».
Галя побрела обратно, на звук падающих из крана капель. Дыхания Иосифа теперь не было слышно. Галя остановилась примерно на середине пути, возле стола и стала присматриваться к темноте.
– Ну что встала-то? – неожиданно спросил чей-то голос. – Зажигай свет. Принимайся за работу.
– А ты кто? – спросила Галя, холодея.
Из-за занавески ей ответил Иосиф:
– Это старик Ермолай.
– Тот самый, который…
– Именно он.
Галя обернулась. Иосиф уже притопывал, обувая сапоги. В темноте белело его исподнее. Сетка под ним поскрипывала. Еще минута – и за занавеской вспыхнула лампочка. Свет ее, хоть и приглушенный цветным ситцем занавески, в первый миг показался Гале ослепительно ярким. В темном углу, там, где совсем недавно шуровали Громов с водителем, белела чья-то длинная борода. Галя кинулась к двери. Щелкнул выключатель. Над зеленым сукном вспыхнула лампа. Громко топая сапогами, Иосиф вышел на середину комнаты, к столу. Он отдернул занавеску, отчего в комнате сделалось еще светлее. Старик, высокий и сухой, восседал на шатком табурете неподалеку от стола. Он сидел, опустив голову. Белая борода закрывала всю его грудь и опускалась ниже пупа. Старик зачем-то нацепил на нос Иосифовы очки в золотой оправе и его же щегольской картуз, фасоном отдаленно напоминающий офицерскую фуражку.
– Забористое у твоего дружка питье, – поговорил старик. – Винной ягодой отдает и такое крепкое, что ух! И вкусное! Испив такого, самое дело с блудницей заниматься. Эх, сладок грех блудодейства, но не самый большой. Предательство слаще.
Иосиф подбежал к старику. Он был уже вполне одет, вот только звездатый ремень пока не определил на положенное ему место, а держал почему-то в руке и сапогами громыхал так, что убогая утварь на полках испуганно позвякивала в такт каждому его шагу. Галя зажмурилась, ожидая звука пощечины. Прежде, чем услышать голос Иосифа, она несколько мгновений слышала лишь его тяжкое дыхание.
– Я слышал, как ты вошел, но принял тебя за Громова. Ты как сюда добрался, лишенец? Явился шпионить за мной?
– Шпионить за шпионом? Какой в этом прок? – степенно ответствовал старик.
Но Иосифа его ответ распалил пуще прежнего.
– Лия послала? Не может быть… Ты не из Абвера. Тогда кто? У меня не хватило времени выяснить. Занят был сильно перед войной. Хотел сдать тебя НКВД, да ты юрким оказался. Пробел в моей работе. Серьезный пробел!
Галя, распахнув глаза, уставилась на старика. Теперь она припомнила последний Иосин запой и то, как он гонял по Оржице какого-то заскорузлого мужичка, вообразив, что это любовник его жены.
– Ты сюда из Оржицы явился. Значит, я был прав. Стакнулся с моей женой. На идеологической почве не мог, значит…
Галя с горечью наблюдала, как Иосиф захлебывается собственной ревностью.
– Блудодей.
– От блудодея слышу! С женой моей вожжался. И партийная совесть, которой у тебя нет, не помешала.
Галя заметила вещмешок старика только после того, как он стал доставать из него и выкладывать на стол один предмет за другим. Тут был большой бинокль с эмблемой «Карл Цейс» на корпусе, несколько рожков с патронами, большой бумажный конверт, фляжка со свастикой. Иосиф сначала сбавил тон своих претензий, а потом и вовсе замолчал, с интересом рассматривая предметы на столе.
– Откуда явился? Да, из Оржицы. Сначала проводил твою кралю, – старик кивнул в сторону Гали. – После того как ты пропал, забоялся я, что твоя строгая иудейка накажет ее и старуху-мамашу костерным публичным сожжением. Но краля побросала в сундук наряды и дала деру. Не волнуйся, краля, воинственная боярыня-шельма с твоей колдуньей-мамашей и сынком-бастардом ничего дурного не сделает. Она достаточно свирепа… – Старик сощурился и облил Иосифа таким огненным взглядом, что тот отступил на пару шагов. – Она не верит, что этот вот боярин – отец твоего мальчишки, краля, а потому отнимать имущество, звать палачей, чтобы покалечили, не станет.
– Та шо же вы? – встрепенулась Галя. – Старый человек, а пугаете нас всякими старорежимными ужасами. Иося, ты слышал? Он толковал о «костерном сожжении». Это он про мою маму и маленького Есю так? Дедуся, нет у нас палачей. Пролетарская революция всех извела. У нас через десять лет уже коммунизм настанет.
– Через десять? – старик приподнял брови. – Я думаю, раньше. У края адской бездны уже сейчас стоим и вот-вот в нее низринемся. Всем табором низринемся, с жидами, немчинами и их страшными механизмами.
Старик вскинул правую руку. Галя отшатнулась за спину Иосифа. Думала, старик ударит, а тот лишь перекрестил воздух перед собой, тяжко вздохнул и снова опустил голову на грудь.
– Та он обезумел чи ни? Если говоримое им правда, то как дальше жить-то?
Галя приготовилась заплакать, но слезы из глаз вытекать почему-то не хотели. С Иосифом всегда так: если обнимет, так потом несколько дней заплакать невозможно. Даже если есть надобность заплакать – нипочем не плачется.
Иосиф же вел себя странно: ремень с размаху бросил в темный угол (тот ударился пряжкой о цементную стену, произведя ужасный грохот). Затем уселся на стул напротив старика. Свет всех горевших в комнате лампочек, отразившись в голенищах его сапог, казалось, сделался ярче и ослеплял своим блеском. Лицо Иосифа сделалось твердым. Красивая борода безобразно топорщилась. Гале доводилось и раньше видеть любимого в гневе, но таким она Иосифа никогда не видела.