егося не у дел дворника. К молитве же старик относился строго, как к обязательному труду. Галю именовал не иначе, как «блудницей», присутствовать при своих занятиях не позволял, и все время его молитв она проводила на краю развалин, спрятавшись от палящего солнца под козырьком опасно нависающего перекрытия.
Галя тосковала. Во время непродолжительных побывок Иосиф был к ней холодноват и невнимателен. А во время его отсутствия сдержанный нрав и беспрекословное подчинение дисциплине, введенной Ермолаем, превращали жизнь Гали в сущую каторгу. Галя пыталась противиться порядкам старика, но тот на все ее поползновения отвечал одно и то же: «Хоть муж у тебя и не венчанный, не настоящий, но познай, каково-то быть замужем, блудница!»
Среди тягот в целом паскудной киевской жизни Галя находила некоторые развлечения в трамвае, следующем по маршруту улица Ленина, дом 1 – евробаз. Там можно потолкаться среди пассажиров, с кем-то повздорить, с кем-то поболтать, наслушаться сплетен, насмотреться на проплывающие мимо, надоевшие до оскомины дома, на прохожих, озабоченно бредущих по тротуарам. Впрочем, именно витрины магазинов были особой статьей в нехитрых и однообразных развлечениях Гали. Чего в них только не было выставлено! И это несмотря на постоянную угрозу бомбежек. Именно эти сумки и россыпи бижутерии, эти струящиеся ткани, эти печальные, застывшие в нелепых позах манекены превращали войну в явление иллюзорное, второстепенное. Настоящая жизнь протекала за витринными стеклами, но доступ туда был для Гали закрыт. Так распорядился Иосиф. Каждый раз, отбывая в неизвестность, он оставлял Ермолаю известную сумму денег только на необходимые продукты. Из этих сумм тот выдавал Гале строго под отчет. При всей своей неосведомленности, старик оказался практичным хозяйственником. Благодаря этому его свойству, во время продолжительных отлучек Иосифа они с Галей не голодали. В остальном же Ермолай вел себя как старорежимный барин. «Мне это не по чину» – вот единственная, но непререкаемая отговорка, против которой у Гали не находилось весомых аргументов. Приходилось повиноваться и собственными руками исполнять всю черную работу.
Итак, по три раза на неделе Галя садилась в трамвай и отправлялась на евробаз за самыми обычными продуктами – на гастрономические изыски денег все равно не хватило бы, а мимо шмоточных развалов, которые, впрочем, с каждым днем все больше оскудевали, она пробегала, буквально зажмурив глаза, – так велик был неутоляемый соблазн. А ведь она-то надеялась вернуться в Оржицу с новым гардеробом. Ведь она-то мечтала каждую неделю посещать цирк. Она-то представляла себе полдники с настоящим кофе и пирожными в красиво оборудованных кондитерских, где лакомства и хрустальные наперстки с коньяком подают официантки в кружевных передниках. На цирковое представление они действительно попали, но только один раз. В кондитерскую заходили, но в самую замызганную. В ту, что неподалеку от трамвайной остановки, возле евробаза. Да и сказать по чести, не кондитерская то была, а рюмочная. В тот единственный раз Гале не удалось отведать пирожных. Под паршивый, пахнущий клопами коньяк им подали по две сосиски. Иосиф тогда возмутился, но скандала не поднял, потому что время военное – не до пирожных. Кофе же в рюмочной и вовсе не водилось – только чай. И никаких чашек китайского фарфора! Коричневый напиток разливали в граненые стаканы. На кованых подстаканниках была изображена пятиконечная звезда. Чай пах теми же клопами, что и коньяк. Но лимонные пирожки имели вполне приличный, довоенный вкус.
А ведь Иосиф ей обещал веселые поездки за город. Обеды на высоком берегу Днепра. Говорил: в моем распоряжении автомобиль. Да, Галя видела тот автомобиль. Нанюхалась выхлопа, повалялась на кожаных сидениях, и только. Покататься толком так и не удалось, потому что автомобилем всецело завладел Громов, непрестанно ездивший на нем по каким-то таинственным делам.
Да, Иосиф обещал Гале многое, а на деле? На деле она неделями сидит в полуразрушенном подвале с чужим, скучным стариком.
Так продолжалось до тех пор, пока в той же самой рюмочной, напротив ворот евробаза, Галя столкнулась со старинными своими товарищами по ТРАМу Пальцуном и Кожушенко.
Случилось это в августе, когда и в центре города уже можно было услышать артиллерийскую канонаду. На базаре торговки заламывая цену втридорога, жаловались на прекращение подвоза продовольствия из пригородных хозяйств, а в трамвае толковали, дескать, по окраинам шныряют переодетые в форму красноармейцев диверсионные группы. Галя в тот день, как и в несколько предыдущих, не потратила всех денег. Выкраивала из скудных сумм, как самый распоследний скаред, за две недели сэкономила ровно на лимонный пирожок, наперсток коньяку и чашку кофе.
Ее встреча с Пальцуном и Кожушенкой была столь обыденной, словно они не первый год проживали по улице Ленина в соседнем доме № 20 или через дорогу в пятнадцатом номере.
Она не сразу и узнала старых товарищей. Просто один из посетителей рюмочной, молодой гладколицый парень, смотрел на нее слишком пристально, когда она препиралась с официанткой относительно стоимости пирожков, которые внезапно вздорожали. По левую руку от молодого расположился мужик постарше, с небритой, покрытой шрамами и рябой мордой. Оба стояли в углу – сидячих мест в рюмочной не подразумевалось, посетители употребляли напитки за высокими круглыми столами и чадили папиросами. На столике перед ними та же пожилая и неряшливая официантка расставила две кружки пива, поллитровку белой и тарелку с дымящимися сосисками. Галя поначалу их не признала. Ее цель: получение полного и безоговорочного гастрономического удовольствия в самые короткие – пока Ермолай не спохватился о ней – сроки требовала полнейшей сосредоточенности.
– Мне кофе, два лимонных пирожка и коньяк!
Галя высыпала мелочь и смятые бумажки на нечистую столешницу. Официантка приблизилась, глянула на деньги, сгребла их в передник и рассмеялась:
– Насбирала медяков, деревенщина? Видно, услуги таких, как ты, нынче дешевы?
Галя вспыхнула.
– Я тебя понимаю. Детей прижила, а кормить нечем. Обеспеченных клиентов мобилизовали. Да и кто нынче обеспечен? Коньяку тебе не будет. Пей водку. На лимонный пирожок тут не хватает даже на один. Хлеба могу дать белого. Один кусок. Это вместо пирожных. Еще двадцать копеек останешься должна, – и официантка снова и с особым нажимом повторила самое обидное слово из своей короткой речи: – Деревенщина.
– Я… – Галя едва сдерживала гнев, а официантка, достав из кармана засаленного фартука початую бутылку и мензурку, отмерила ей водки.
– Запивать будешь?
Галя кивнула. Она не прикоснулась к водке, пока наглая прислуга не подала стакан воды с куском черствого, но очень белого хлеба. Официантка смотрела на нее, не скрывая обидной иронии, а слова ее были еще обидней:
– Видела тебя не раз. Шмыгаешь по базару. Продукты берешь втридорога. На прислугу непохожа. Скорее содержанка. Ничего. Скоро вашей профессии не станет. Говорят, фашисты используют для этого только своих, ариек. Но ты мне не завидуй. И наше заведение завтра закрывается.
Надо окоротить хамку. Ее, Галю Винниченко, оскорбляет непролетарский элемент в центре самого Киева! Надеясь подкормить свою храбрость, Галя сначала опрокинула стопку.
– Я… – Она хотела ответить сногсшибательной грубостью, но водка ожгла горло, а вода в стакане оказалась теплой.
На глазах выступили слезы, и официантке это очень понравилось.
– Ничего не знаю. Приказ коменданта. С завтрашнего дня все строго по карточкам. Погоди, немцы войдут в Киев, и тогда будут тебе пирожные.
– Да ты контра! – взвизгнула Галя.
Водка ударила ей в голову, стимулировав и без того недюжинную храбрость. Галя огляделась, но в рюмочной кроме двух смутно знакомых типов больше никого не оказалось. Смутно знакомых? Да в Киеве все смутно знакомы. У всех одинаково запыленные, неулыбчивые и озабоченные лица. Вот и эти два типа таковы же. Что же предпринять? Отвесить официантке пощечину? Заломить руки и отвести в ближайшее отделение милиции? Но как быть с двумя тяжелыми кошелками? Продуктов закуплено на кругленькую сумму, на три дня и с учетом возможного прибытия Иосифа.
– Галюся, не воюй. Тут еще не фронт. Тут тыл пока.
Гладколицый покинул своего товарища, приблизился руки в брюки, проговорил миролюбиво:
– Галюся, не надо бить официантку авоськой. Узнай же меня!
И Галя узнала.
– Пальцун!
– Та то як же!
– Та это кто с тобой? Не Кожушенко? Конечно! Два сапога – пара!
Пальцун вынул руки из карманов, распахнул объятия, зареготал призывно:
– Коська! Це ж наша Галюся! Доставай аще горилки тай пыва. Догонимся.
– Мне надо торопиться. Не до тебя!
Галя подхватила авоськи.
– Не торопися. Иосиф Христофорович аще не прибыли у Киев, – проговорил Кожушенко.
Он обтер губы подолом толстовки, извлек неведомо откуда потертый портфель и, подавляя сытую икоту, направился к Гале.
– Та шо такое?
Галя замерла, а официантка быстро убралась из зала.
– Выборочная проверка, – сказал Пальцун, а Кожушенко молча оскалил щербатый рот.
Галя недолго расспрашивала их, поминутно поглядывая на циферблат крошечных наручных часиков. Если она не сойдет с трамвая возле дома № 18 по улице Ленина вовремя, выговора не миновать, и, возможно, одним выговором дело не обойдется. Она всерьез побаивалась Ермолая больше, чем Иосифа побаивалась.
Пальцун и Кожушенко оказались сильно навеселе. Видимо, на столе сейчас пустовала не первая их бутылка. Однако из их болтовни Гале удалось понять, что прибыли они в Киев одновременно с Иосифом. Оба поселились в частном доме на окраине города, но, вероятно, скоро переберутся ближе к центру – на окраинах становится небезопасно.
– Диверсионные группы, – пояснил Пальцун.
– И к атаману ближе, – кивнул Кожушенко.
– К атаману, то есть к Иосифу Христофоровичу? – уточнила Галя.