Оба потупились, при этом Пальцун хмурился, а Кожушенко скалился. Галя продолжала расспросы, но приятели так искусно уклонялись от прямых ответов, будто были совсем трезвы. Да и время поджимало. Подхватив Галины сумки, они втроем вывалились из рюмочной, а потом кое-как втиснулись в трамвай. Галя досадовала. Сейчас она явится к родимому подвалу в обществе двух нетрезвых, развеселых обормотов – звезд колхозной самодеятельности, по неясным пока причинам избежавших отправки на фронт. Как-то отнесется к этому Ермолай?
Иосиф подбежал к трамвайной подножке, принял из ее рук авоську. Вторую сумку и разомлевшего Пальцуна вынес из трамвая Кожушенко.
– Вернулся? Мог бы и к евробазу подъехать – в твоем распоряжении машина, – хмуро заметила Галя.
– Не мог. «Эмка» под Громовым. Он за город уехал. Еще не вернулся. Когда вернется, на ней тебя отправлю назад, в Оржицу.
Иосиф быстро шагал по тротуару в сторону руины. Воздух полнился предгрозовой духотой. Где-то вдалеке уже громыхало. Галя жалела Иосифа. Даже в такую жару он носил френч, начищенные юфтевые сапоги и фуражку. Седеющие его локоны увлажнились.
– Назад? – Галя надула губы.
– Да уже пора! – не оборачиваясь, отозвался Иосиф.
Обычно отзывчивый на ее досаду, сейчас он Галю будто и не замечал. Не улыбнулся, не попытался обнять. Иосиф был кристально трезв и крепко озабочен.
Пальцун и Кожушенко, загребая непослушными ногами, тащились следом. Пальцуна так расслабило, что он был едва жив и время от времени совершал попытки прилечь на пыльный тротуар. Кое-как они добрались до знакомой двери. За ней десять ступенек вниз и все. Иосиф распахнул дверь.
– Вперед и вниз марш! – скомандовал он, вручая сумку Пальцуну. – Лейтенант Пальцун! Приказываю взять себя в руки!
Пальцун кое-как приободрился и следом за Кожушенко скрылся в подвале. Они остались вдвоем. Галя решила сменить тон.
– Мне приятно, что ты узнаешь моих товарищей, – проговорила она, поигрывая глазками. – Пальцун не говорил мне, что был лейтенантом, а тебе, выходит, рассказал.
Ее чары подействовали самым обычным образом. Иосиф смягчился, смутился, достал из-за пазухи бумажный сверток.
– Весь евробаз оббегал. Искал поярче. Вот все, что нашел.
Галина приняла из его рук подарок. Сверток оказался мягким и практически невесомым. Платок из раскрашенного вручную шелка выпал из серой, оберточной бумаги, как выпархивает птица с ярким оперением из соломенного гнезда.
– Еще один платок! – вздохнула Галина.
– Прости. Сейчас не до колец. Да и с деньгами заковыка, – ответил Иосиф.
Он отводил глаза, щурился, кривил рот, пытаясь удержать зевоту. Усы его неопрятно обвисли, закрыв уголки рта. Подбородок, кадык, щеки покрылись густой, сероватой волосней. Они не виделись несколько недель, но сейчас Галя заметила, что у Иосифа прибавилось седины. А ведь при прощании его густые, каштановыми волнами ниспадающие на уши волосы были едва обрызганы серебром. Он смотрел на нее одним из своих характерных взглядов – воровато-ускользающим. Таким его взгляд бывает после значительного проигрыша за карточным столом. Галя вышла на солнце, расправила подарок, подставив косым лучам ярко расписанную, полупрозрачную ткань.
– Побачь, Иося! Побачь, як гарно! Порадуйся!
– Я рад.
– Та шо ты глазоньки отводишь?
Припала, навалилась грудью, стиснула в объятиях. В нос ударил запах дорогого одеколона, скорее женского, чем мужского. Галя отстранилась.
– Все? Любовь миновала?
– Мне не до шуток, милая.
Галя надула губы.
– Громов вернется завтра, если вернется, а послезавтра ты отправляешься в Оржицу, даже если Громов завтра не вернется.
– Нашел другую… – Галя разомкнула объятия. – Одеколоном своим тебя облила. Нарочно.
– Дура! Да ты знаешь, чем я занимался? Да ты понимаешь, что вообще происходит?
– Та шо же?
Галя закрыла лицо ладонями, но плакать почему-то не хотелось.
– Война!
Они стояли в арке полуразрушенной подворотни, у распахнутой двери в подвал. Случайные прохожие оббегали их, посматривая с неодобрением – встали посреди дороги, путаются под ногами.
– Ты обещал мне платья и кондитерскую каждое утро, а сам избегаешь, оставляешь с чудным дедом, который называет меня блудницей. А теперь еще и пахнешь…
– Чем? – Иосиф хищно оскалился.
Возлюбленный Гали имел два постоянно чередующихся обличия. Беспечный, открытый, задушевный, насмешливый, легконравный, подрывной на любое, даже самое запретное веселье. Таким она его любила. Но сейчас перед ней стоял равнодушный к ее нуждам, холодный, таинственный, рассудочный, иной Иосиф, с которым она была едва знакома. Такого Иосифа Галя побаивалась. Нипочем не решилась бы капризничать или, тем более, настаивать. А он смотрел, как играют в ее волосах солнечные искорки, и лицо его постепенно смягчалось.
– Хорошо. Сегодня, прямо сейчас, не спускаясь в этот проклятый подвал, мы с тобой пойдем, куда следует, и ты получишь обещанное. Но с одним условием…
– Да яко же условие, когда я тебе, женатому, молодость свою и девичество подарила…
– Оставь это! – лицо Иосифа снова сделалось холодным. – Ты получишь все, что я считаю себя обязанным дать, в пределах строго ограниченной суммы, а потом…
Над их головами громыхнуло. Прохожие на тротуаре ускорили шаги, но звука тревожной сирены не последовало.
– Гроза, – сказала Галя.
– Конец лета, – отозвался Иосиф. – Нам не продержаться и месяца.
Иосиф привел Галю на незнакомую ей улицу, длинную и широкую, богато обставленную домами. И ни один не ниже, чем в три этажа. Окна домов широкие, и вокруг каждого – лепные вензеля. В первых этажах домов – все витрины. Такого разнообразия роскошества Гале еще не доводилось видеть ни в Полтаве, ни в Киеве. Нигде. Тут и булочные, и мясные, и винные магазины. На витринах выставлены золотистые булки, разноцветные коробки со сластями, шеренги бутылок, бочонки всех размеров с краниками и на резных подставках. В некоторых витринах были возведены целые крепостные стены из консервных банок. Крабы, кильки в томате и собственном соку, красная и черная икра, варенья и соленья. От красочности этикеток рябит в глазах. А колбасы! А окорока! Гирлянды сосисок, бараньи ноги, свиные головы, рулька, вырезка, копченые окорока – все, что пожелаешь. Но ценники! Прочитав цифры, Галя приуныла, ведь поминал же Иосиф о деньгах, а Гале так хотелось отведать этого всего. И не только отведать, но домой в Оржицу прихватить. Ну хоть немножечко. Ну сколько удастся унести. Вот такие вот конфеты маленький Еся сроду не пробовал. И не оттого что родители его не любят. Просто ни в Полтаве, ни тем более в Оржице не сыскать таких конфет. А эта этикетка с рогатым зверем, попирающим копытами высоченную гору, ну разве не чудо? Дело не столько в чудном баране, сколько в самой вырезанной из хрусталя емкости, в причудливых гранях которой напиток играл всеми оттенками от розового до темно-рубинового. Галя застыла у витрины магазина, предлагавшего гражданам разнообразные напитки, начиная от прохладительных и заканчивая самыми наикрепчайшими. Несколько смущали лишь два обстоятельства. Обильные украшения витрин покрывали слои сероватой пыли и – главное! – пуще гастрономических изысков бросались в глаза стандартизованные в своей одинаковости беленькие таблички с выведенными на них по трафарету красными буквами. На каждой табличке значилась одна и та же отталкивающая в своей безнадежности фраза: «Товар отпускается только по карточкам». На этих-то табличках пыль отсутствовала, будто их только сейчас, минуту назад повесили, а к остальному шикарному содержимому витрин никто давно не прикасался.
– На евробазе все дешевле. И выбор больше. И без карточек там, – пролепетала Галя.
Насмешливый голос Иосифа вырвал Галю из гастрономических грез.
– На витрины не смотри. Власов[7] отдал приказ все это убрать, но он уже не контролирует ситуацию. Из Киева уедешь с одним рюкзаком…
– У меня же чемодан…
– Не перебивай! Из деликатесов сможешь взять только горсть конфет. Больше ничего. Хотя, будь я на твоем месте, взял бы крупы и мясных консервов, если их еще удастся достать.
– Достать? Так вот же, на витрине же… Но по карточкам! Но у тебя ведь, Иося, есть карточки?
– Мне опохмелиться надо, разве не видишь? – холодно отозвался Иосиф.
Такового поворота Галя вовсе не ожидала. Впрочем, отчего же? Война, как-никак. Всеобщее несчастье. Народ изготовился к преодолению и подвигу. Может быть, еще не одну неделю придется напрягать все силы, чтобы выкинуть фашистов за рубежи СССР. Конечно, Иосиф переживает и переживания свои заливает напитками по качеству не ниже, чем тот, что в витрине с рогатым зверем на этикетке, налитый в хрустальный графин. Галя знает, что в кармане галифе у Иосифа имеется заветная фляжка, а в фляжке армянский коньяк десятилетней выдержки. Сейчас он вытащит фляжку и… Нет, она не хочет смотреть, как двигается его покрытый неопрятной волосней кадык. Галя отвернулась и, наконец, узрела самое главное, о чем мечтала, чего добивалась и ждала все эти недели. В глубине огромной витрины блестели, искрились, переливались атласные, самых изысканных расцветок шелка.
Галя застыла, рассматривая выставленные в витрине платья. Ее поразили не только радуга расцветок и разнообразие фасонов, представленных в витрине. Галю поразили манекены, которых она в первые минуты приняла за живых людей. Матовость лиц, раскрепощенность поз, элегантная небрежность причесок и, главное, глаза. Обрамленные ресницами, огромные, с искрящейся радужкой. Казалось, они смотрят на Галю со снисходительным любопытством, свойственным столичным жителям, когда дело идет о приезжих провинциалах. А платья! Да что там платья, блузы, юбки, бижутерия и чудная, крокодиловой кожи крошечная сумочка с серебряным замком. Гладкая рука одной из фигур была продета через серебряную цепочку. Дивного, розовато-серого оттенка с серебряной окантовкой клапана и уголков, сумочка эта висела перед самым носом Галины. Сбоку болтался квадратный с яркой синей печатью ценник. Стоимость