– Ты прав. Беспокоиться есть о чем. Восьмой танковый корпус окружен в районе Дубно. В последний раз они выходили на связь позавчера. Докладывали, что топлива нет. Они закапывают танки в землю и отстреливаются. Вероятно, на настоящий момент боекомплект у них уже исчерпан… Население не информируют, чтобы не сеять паники.
– А следовало бы. Учитывая темпы их продвижения… – начал Иосиф.
– …Учитывая темпы их продвижения, – прервал его капитан, – сейчас к линии Житомир – Винница подходят их основные силы. А 13-я танковая дивизия, 14-я танковая и 25-я моторизованная обходят Киев. Обычно они делают в день по сорок – пятьдесят километров. Так что сам понимаешь…
– Мне необходимо вернуться в Оржицу, – сказал Иосиф.
По движениям теней за занавеской и голосу Галя поняла, что Иосиф вскочил с места. Его волнение передавалось со звуком шагов и жалобным скрипом половиц.
– Приказа возвращаться в Оржицу для вас не поступало, – ответил капитан. – Вы останетесь в Киеве до последнего.
– До чего последнего? – вкрадчиво переспросил Кожушенко.
– До сдачи Киева немцам, – ответил за капитана Иосиф.
– Ваша задача: контролировать подрыв мостов. Соответствующие распоряжения будут отданы, но мало ли что, – проговорил капитан.
– Чьего приказа будем дожидаться? – спросил Громов.
– Как обычно, – ответил капитан.
– Связь с Москвой еще есть? – спросил Иосиф.
– Мы подчиняемся командованию Юго-Западного фронта. С Кирпоносом связь есть. Со ставкой связи уже нет, – ответил капитан. – От Кирпоноса приказа оставить Киев не поступало. Командование уверено, что врага удастся остановить на линии…
– «Не лукавьте! Не лукавьте! Ваша песня не нова! Ах, оставьте! Ах, оставьте! Все слова, слова, слова[8]», – ломающимся фальцетом пропел Громов.
– Я требую соблюдения дисциплины! – проревел капитан.
– Киев придется отдать, – бесстрастно заметил Иосиф. – И лучше сделать это сейчас, взорвав мосты и эвакуировав, по возможности, население. Но мы ведь не ищем легких путей. Нам подавай героизм: за Родину, за Сталина!
– Все, как любит твоя жинка… – вставил Кожушенко. – Не працувать ли партсобрание? Диду, ты член партии большевиков чи ни? Яко же? Христианин?
Капитан принялся яростно возражать. Он толковал о каких-то резервах, о приказах Ставки «ни шагу назад», о перегруппировке войск на левом берегу Днепра. Никто его не слушал. Пальцун суетился, шарил по углам комнатенки. Пару раз даже заглянул к Гале, за занавеску. Именно из-под кровати, на которой она лежала, Пальцун достал наполовину полную четверть мутного самогона. Эту самую бутыль старик Ермолай бдительно стерег все эти недели, не позволяя Гале даже стирать с нее пыль.
Галя перестала прислушиваться к голосам. Она все еще могла разобрать каждое слово. По интонации или тембру могла различить каждого из пяти собеседников. Старик Ермолай не участвовал в разговоре, продолжая молча сидеть в своем углу. А Гале было жарко. Липкий озноб ужаса сотрясал ее тело. Она не хотела верить Иосифу, но она не могла ему не верить. Они, конечно, никогда не жили, как муж и жена. Лия Азарьевна – коммунистка, яростный и принципиальный борец с церковным мракобесием – в вопросах брака была ортодоксальней раввина и нипочем не отпустила бы от себя Иосифа Христофоровича. Но Иосиф любил Галю – усомниться в этом невозможно. И еще: Иосиф врал не часто и, как правило, по необходимости. Но теперь оказывается, что она не жена, не любовница, а агент! Пытаясь себя успокоить и уж ни в коем случае не выпустить наружу бабские рыдания, Галя старалась осмыслить происходящее за занавеской. А там вызревала ссора.
– …Зачем вы говорите мне это, полковник Пискунов?! – кричал капитан.
Вот как… Иосиф – полковник! Нет, Иосиф никогда не лгал Галине. Просто в разговорах с ней он никогда не упоминал о своем звании. Но если она, Галя, агент, то кто же тогда Иосиф?
– Я имею право информировать командование о своей точке зрения, – подтвердил ее мысли Иосиф. – И вы, капитан, обязаны донести мою точку зрения до Кирпоноса и его штаба! Вот моя точка зрения: во избежание ужасных жертв среди населения и потери личного состава армии, Киев необходимо оставить немедленно, взорвав при отступлении все мосты. Все подготовительные работы уже произведены. Мосты могут быть взорваны в течение часа после отступления наших частей с противоположного берега.
– Я все записал, Иосиф! Вот! Учитывая серьезность ситуации, можно подавать рапорт в таком виде. Подписывай! – сказал Пальцун.
Галя боролась с желанием откинуть занавеску и прямо сейчас, незамедлительно, бросив на произвол новообретенные наряды, отправиться назад, в Оржицу, к сыну и матери. Она спасет близких от войны. Она увезет обоих в Полтаву, будь она агент или кто угодно другой. Но в комнате за занавеской кипела пока словесная баталия. Впрочем, капитан уже выхватил из кобуры оружие и снял его с предохранителя – за голосами и топотней, Галя прекрасно расслышала характерный щелчок.
– Смиритесь, чада, перед лицом страшной напасти! Оставьте распри и действуйте в согласии и сообразно ситуации.
Голос Ермолая взгремел, подобно пионерскому барабану. Галю подбросило на койке, но выскочить из своего алькова она пока не решалась. Голоса спорщиков умолкли. Наверное, они уставились на старика изумленно. Подрасстрельные речи! Да за такое!.. В наступившей глухой тишине Галя услышала щелчок, скрип (так скрипит плотная кожа кобуры).
– Убери оружие, боярин, – продолжал старик. – А ты, воевода, подпиши составленную служилым отроком грамоту, и пусть боярин отнесет ее в думу.
Старик замолчал, а Галя слушала, как скрипит писчее перо. И это понятно. Иосиф ни за что и ничего не подпишет, пока собственноручно не вычитает и не исправит документ. Такое уж у него обыкновение. Галя вдруг вспомнила, как сама смеялась, когда Иосиф правил жалобы колхозников друг на друга. Жалобы эти все проходили через руки Лии Азарьевны. И только она одна могла решить: дать жалобе ход или сжечь неуместную бумажку в буржуйке. Да, в Оржицком уезде многие считали Иосифа Пискунова Петрушкой балаганным. Выходит, зря!
– Теперь надо набело переписать, – после паузы произнес Пальцун.
– Пусть остается как есть. Время не терпит. Капитан передаст в штаб округа радиограмму. Так, капитан?
– Сначала я должен показать донесение помощнику генерала Власова, а уж он…
Иосиф и капитан препирались громко и долго. Капитан снова схватился за кобуру, но на сей раз дело решил Громов, схватив капитана за руку и не позволив ему извлечь оружие.
– Тебе слишком много позволено, Пискунов! Ты и твоя команда… Да вы!.. Предатели! Вас к стенке! За все!.. – капитан горячился. Голос его срывался и хрипел.
– Выпей самогону, капитан, – уговаривал Громов. – На дорожку. На стремя. А потом ступай в штаб. Пусть передадут по каналу закрытой связи. Адресуют, как тут указано, непосредственно Кирпоносу. Если уж прощелкали начало войны и допустили немца до Днепра, так пусть хоть не прощелкают Юго-Западный фронт.
– Я доставлю донесение! Его передадут! Конечно! Да! Да убери же ты руки, Громов. Слишком они у тебя чистые. Но это лишь видимость. А ты, Кожушенко, уголовник, урка. А ты, Пальцун, никакой не Пальцун, а Пискунов. Ты – незаконный сын полковника. Вот ты кто! А ваш моральный облик? Карты. Самогон. Баба за занавеской. Одна на всех! Разложились! Если б не подвиги, которые вам приписывают, всех уже поставили бы к стенке!
– Та шо ж тако нам приписали-то, а? – взревел Кожушенко. – Сколько абверовской дряни мы из колхозных амбаров повыгребли? За пять лет ни один клоп от нас не уполз. Смотри сюда! Ну! Сколько раз в меня стреляли? Пять ранений! Это в мирное время. В то время, когда ты коньяки в киевских ресторанах по субботам трескал, я лазил по болотам в поисках абверовских передатчиков. А сколько их отребья мы перед войной повязали? И ведь все давали показания. Говорили, война летом тысяча девятьсот сорок первого года начнется. Христофорыч все донесения, как положено, в штаб отправлял. И что?
Задавленный собственными аргументами, Кожушенко умолк. Но мотив подхватил Пальцун:
– В прошлом году группу из-под Полтавы выгребали. Агентурная сеть – сто двадцать человек!
– Сто двадцать четыре, – уточнил Иосиф.
– Полковник в Полтаве полтора месяца торчал, чтобы всю грибницу изничтожить. Для этого мы половину зимы по селам гастролировали. В каждом селе – опорный пункт Абвера-1, группа «Ост»![9] Они перли, как грибы после дождя, а мы их под корень. Филигранную работу проделали. Богатый материал дали. И что толку? Один уж тот факт, что так много было и засланных, и местных завербованных, говорил: готовьтесь к войне.
Галя слушала, замерев. Потная, растерянная, она лежала на постели подобно египетской мумии, о которой читала в культпросветовской методичке. Ее использовали как агента! Ее, девчонку из крошечного захолустного местечка, рожденную неведомо от кого полоумной, полуграмотной солдаткой, но красивую, энергичную и веселую, пригрел шикарный Иосиф Пискунов. Иосиф приучил ее к нарядам, игристым винам и армянским коньякам. Он знакомил ее со спецами из бывших, с офицерскими чинами, со всякими иными непонятными, но интересными людьми в Полтаве и Чернигове. Выставлял, как расписную матрешку, напоказ. Приставил к ней Пальцуна и Кожушенку, чтобы она служила каким-то его, неведомым, целям…
А по ту сторону занавески пошли уже совсем серьезные разговоры о перестрелках, расстрелах и рытье могил. Кожушенко пьяно сетовал на грязную, а временами и кровавую работу, которую ему приходилось исполнять по первому велению родины, а Пальцун между тем подталкивал пришлого капитана к входной двери.
Наконец Галя услышала знакомые шаги. Тень выросла по ту сторону занавески.
– Просыпайся, Галюся.
– Та я и не сплю…
– Тогда поднимайся. Собирай платья и айда в Оржицу. У Громова как раз бензин залит. Ермолай поедет с тобой.