Галя бежала по стерне к леску. Вот уж и дуб, и камень остались позади. Плотно набитый мешок чувствительно колотил по спине. Грохот за горизонтом усиливался, превращаясь в непрекращающийся, слитный гул. Нет, гроза шумит не так. Наверное, это обстрел. Она бежала, гонимая страхом и нетерпением, будто сам черт кусал ее за пятки.
Она должна успеть.
Она успеет спастись и от грозы, и от бомбовых ударов.
Бомб нет.
Мин нет.
Смерти нет.
Есть ее цель, и эта цель зовется Иосиф Винниченко – ее сын.
– Брось мешок, – послышалось сзади. – Разобьешь спину бестолковым своим бабьим барахлом. У меня все есть: и вода, и провиант на первое время…
Галя остановилась, оглянулась. Спутник стоял рядом, у ее плеча. Борода его увлажнилась от пота, но он не отстал.
– Ох и здорова же ты. – Ермолай улыбнулся. – Иосиф сладил с тобой лишь потому, что сильно хитер. А я-то…
– Та шо ты-то?
Галя досадовала на старика. Сейчас он стоит, обливаясь потом, и делает вид, будто жалеет ее. А потом станет ныть или влезет в какую-нибудь ненужную ей историю. Помощи от него не будет, а помехи могут случиться. И тогда она не успеет добраться до сына до того, как…
А Ермолай между тем талдычил о своем:
– Не думал я, что стану подчиняться бабе. Но, видно, предназначение мое сейчас таково. Епитимья за грехи.
– Я тороплюсь. Чудить будешь потом.
Он что-то возразил, но Галя уже не слушала. До леса рукой подать. А за ним, если ей не изменяет память, балка. По дну балки течет река Оржица. Течет все время вниз, как бы под гору, собирая в себя окрестные ручейки. Километрах в пяти ниже ее уже вброд не перейдешь, только вплавь. Да там и мостик есть. А еще ниже по течению речка раздается вширь. Берега ее становятся плоскими и болотистыми. Не тверда земля на тех брегах – сплошной ил. А старый Ермолай бубнит в спину свое:
– Да постой же ты, баба! Я хочу помочь! Зачем ты в эту рощу прешь? Говорю: нехорошая она. Лучше стороной обойти. С Божьей помощью как-нибудь минуем минные поля.
Бурчит старик, распоряжается, Галей недоволен, но все же не отстает. А Галя уже добежала до леса да тут же и запуталась подолом в валежнике. Кому-то же потребовалось нарубить столько сучьев и свалить их на опушке, чтобы перегородить подступы к роще. Пуститься в обход? Но в какую сторону податься: направо или налево? Эти кучи – часть оборонительных сооружений Киевского укрепленного района. Да только что в них теперь толку? Канонада все громче, будто за горизонтом надрывается одичалое чудище неведомой породы. А старик тем временем, вытащив откуда-то топорик, принялся прорубать дорогу напрямик. Теперь уже Галя следовала в фарватере его неутомимой спины.
Преодолев огромные кипы рубленых сучьев и тонкоствола, они попали в «Черную рощу». Галя нарекла лес этим именем с ходу, не раздумывая. Березовые стволы в нем почернели от гари. Листву покрывал сплошной налет копоти. Обугленная трава хрустко ломалась под ногой. Каждый шаг поднимал в воздух облачко невесомого, черного праха.
– Вот оно, пекло! – проговорил старик, утирая рукавом трудовой пот. – А я-то полагал ад в ином месте. Человек предполагает, а Господь располагает. А ты, блудница, чай, устала? Бросишь теперь мешок своей суетности или еще не готова?
Галя молча озиралась. Теперь, приняв помощь, прогнать его было вовсе неудобно. Да и страшно одной в такой-то роще. От страха ли, или от иных каких-то причин, дневной свет начал быстро меркнуть. Галя прикинула время – не более пяти часов пополудни. До ночи еще далеко. Тогда отчего так сумрачно стало вокруг? Или прав старик, и выпали они из человеческого мира в мир иной? Вглядываясь в потусторонние сумерки, Галя силилась разглядеть «Черную рощу». Меж деревьев тут и там виднелись исковерканные части военной техники, в основном артиллерийских установок. Воздух «Черной рощи» загустел от смрада и, казалось, затекал в легкие расплавленной смолой, насыщая кровь не кислородом, а болотным газом. Галю поразило огромное количество кишащих жизнью муравейников. Они возвышались между стволов и часто имели довольно причудливую, удлиненную и неправильную форму.
– Странно! – проговорила Галя. – Муравейники обычно в виде кучки, а тут…
Она обернулась к старику, ища поддержки своему недоумению, но ее странный спутник отвел взгляд. Его по-детски ясные глаза увлажнились, отуманились, постарели. Галя достала из мешка даренный Иосифом шелковый платок и протянула его старику.
– Возьми! Помочи водой и повяжи на лицо. Так вонь будет меньше донимать. Господи! Ты наслал такие напасти… Дай облегчение ветерком!
Действительно, вонь в этом месте стояла ужасная. Порывистый, влажный, и уже по-осеннему зябкий, ветерок нес меж почерневшими стволами запахи крови и человеческих испражнений. Почти так же пахло на оржицкой бойне в период массового забоя скота. Но те запахи Галя могла переносить без последствий…
Ветерок так окреп, что Галя стала подмерзать, зато и дышать сделалось легче.
– Надо куда-то двигаться, дед, – сказав это, Галя сделала шаг, оступилась, выругалась, схватилась за искореженный орудийный ствол, глянула себе под ноги.
Стреляные гильзы устилали землю. Под ее ногами металл звенел при каждом шаге, но Галя потихоньку двинулась вперед, остерегаясь оскользнуться на цилиндрических телах.
– Тут где-то есть труп. Чуешь, дед? Надо его найти. Может быть, это наш красный боец. Мы предадим его тело земле и… У тебя ведь есть лопата? Я видела, есть. Ты запасливый. Но если тебе тяжело станет копать – я сама. Надо предать тело земле. По христианскому обряду. В этом лесу никто нас не увидит, а я никому не расскажу…
Старик молчал, но следовал за ней, и каждый его шаг сопровождали шелест и звон стреляных гильз.
– Ты не думай, я помню тебя по Оржице. Видела в кабинете у Азарьевны. Иосиф тогда подумал, что ты ее любовник, но я иначе думаю. Та и на кой черт Азарьевне любовник? Это Иосиф всех ревнует ко всем. Ослеп от своей ревности, а я догадалась тогда, что ты священник-лишенец. Так? Молчишь? Не хочешь признаваться? И не надо! Мы просто похороним павшего бойца. Найдем и похороним. Видишь, дедушка, мухи кружатся? Обычно в лесу воздух чистый и мух не бывает, а тут… Одно слово: война!
Так, перебивая болтовней страх, Галя шагала по гильзам, то и дело теряя равновесие. Чтобы устоять, она хваталась за черные стволы берез, чертыхалась, вытирала перепачканные сажей ладони о подол, отчего платье ее сделалось совсем грязным. Галя избегала муравейников. Больше тошнотворного запаха, душной тишины и искореженного неведомыми силами железа ее пугала кишащая в них жизнь.
Вонь так сгустилась, что вышибала из глаз слезу. Галя покашливала. Наконец она оступилась, покачнулась, Нога ее оказалась в муравейнике. Потревоженные ею, в воздух поднялись полчища мух. Отгоняя их от лица, Галя замахала руками, закружилась, зацепилась лямками вещмешка за низко нависающую ветку.
– Остерегись! – подал голос старик.
Но Галя, облепленная мухами, уже лежала на «муравейнике».
У него было бледное лицо с острыми и спокойными чертами. Ремешок каски – застегнут под подбородком. Форма скорее серого цвета и чужого, не советского фасона. Гимнастерка и штаны мертвеца побурели от крови. Предсмертная мука не обезобразила его черт, но туловище выглядело так, словно его кромсали когти свирепого хищника. Ремень и гимнастерка оказались разъяты, и между клочьями ткани копошились огромные, кроваво-красные черви.
Гале удалось встать на карачки прежде, чем желудок ее опорожнился. Несколько минут она, не в силах подняться на ноги, оставалась в позе побитой собаки. Галя зажмурила глаза и старалась пореже дышать, преодолевая рвотные позывы. Все это время старик стоял рядом с ней и гонял мух ее же косынкой. Он же снял с ее плеч сделавшийся неподъемным вещмешок. Он же помог ей подняться.
– Вот и твой мертвец нашелся… Ну как, его будем хоронить? – проговорил старик. – Или другого выберем? Их тут довольно будет. Не на один день работы. Но нам с тобой вдвоем не справиться. Артель землекопов тут нужна. Ты терпи, блудница. Еще и не такое увидим. Не дай бог, конечно… Смирись с неизбежностью.
Галю снова скрутило. Она скорчилась и испачкала свои и без того уж замызганные сапоги. Ах, как прав был Иосиф, заставивший ее надеть солдатскую обувку. Как верно он угадал! Сплевывая кислую слюну, утирая рот подолом, Галя собиралась с силами для исполнения долга. Она должна добраться до матери и сына. Обезображенный труп врага у ее ног являлся неопровержимым, весомым, несомненным свидетельством войны.
Свидетельство это недолго являлось единственным. Земля у них под ногами дрогнула и закачалась. Послышались грохот и шелест. Что-то похожее на огромную, стремительную и неукротимую в своем полете-прыжке птицу или иную, неведомую Гале летучую тварь пробило сплетение березовых крон и умчалось прочь. Им на головы осыпался мелкий древесный мусор.
Галина схватила старика за руку, но не смогла ее удержать.
Ермолай озирался, крестясь, а потом снял с мертвеца его каску и нацепил себе на голову. Только с ремешком ему пришлось повозиться. А земля между тем продолжала дрожать, поднимая в воздух тучи зудящих насекомых. Тела «муравейников» обнажились. Все мертвецы лежали в одинаковых позах – лицами вверх, – и тело каждого было искромсано, изорвано, выпотрошено и смердело. Рои мух, зудя, кружились над телами, постепенно оседая на прикормленное место.
Они услышали стон – слабый, протяжный, жалостный, так стенает в силках умирающий заяц. Так поет на оржицком болоте брачную песнь цапля.
– Кто-то жив еще… – пробормотал старик. – Эй! Где ты, милый?
Ему ответили бессвязным бормотанием. Ермолай, сняв с плеча винтовку, двинулся на голос. Галя, уткнувшись взглядом в его прямую спину, шагала за ним след в след, как следует слепец за поводырем. Она могла слышать лишь его бессвязное бормотание. Старик Ермолай обращался к какому-то неведомому существу, поминутно именуя его странным словом «милосердец». Иногда она повторяла за ним простые, но малопонятные слова. Порой приказывала себе: не смотреть, не слышать зудения насекомых и стонов. Но как отвязаться от запаха?